Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача - Вайнер Аркадий Александрович
Единственное мое оправдание – я был занят ночью более срочной, более важной и опасной работой. Я готовил досье на Крутованова.
Мне позвонил лично сам начальник секретариата Кочегаров и сообщил, что генерал Мешик прилетел из Киева в Москву и министр нас вызывает завтра к трем часам пополуночи. Ну что ж, все карты вроде бы были на руках у Абакумова, и я сделал окончательно ставку против Крутованова.
Так что мое невнимание к ночному допросу Когана легко оправдать. Но мы работали в Конторе, где за ошибку нас по первой инстанции сразу судил Высший судия и почему-то оправдания выслушивал только у себя, на небесах.
Накануне я видел Когана и знал, что он не готов еще «расколоться» как следует, да и признание его надо будет хорошо закрепить угрозами, битьем, арестом брата, показаниями сотрудников – нет, нет, там еще предстояло крепко потрудиться.
Поэтому, когда я, закончив свои дела, зашел утром в кабинет Миньки и увидел его сияющую рожу, мое звериное чувство опасности вдруг тревожно ворохнулось где-то внизу живота.
– Учись, Пашуня, как надо работать! – со смехом протянул он мне отпечатанный на машинке протокол.
«…Первой нашей жертвой стал А. С. Щербаков, которому я, в сговоре с главным терапевтом Красной Армии генерал-майором медицинской службы профессором М. С. Вовси, сделал недопустимые назначения сильнодействующих лекарств и установил пагубный режим, доведя его тем самым за короткий срок до смерти…
…Особую ненависть мы испытывали к верному сталинскому ученику секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову и были счастливы, когда получили от британской разведывательной службы (куда я лично был завербован в 1943 г.) указание умертвить этого пламенного большевика… У Жданова было больное сердце, и мне с невропатологом профессором А. Н. Гринштейном легко удалось скрыть, что он перенес инфаркт миокарда. Вместо того чтобы лечить Жданова, мы убедили больного, что у него невралгия на почве остеохондроза, и дали ему непосильные физические нагрузки, от которых он вскоре скончался…
…В конце 1948 года через Шимелиовича, резидента шпионско-террористической организации „Джойнт“ в Москве, пробравшегося на пост главного врача Боткинской больницы, мы получили директиву о тотальном истреблении руководящих кадров страны…
…Именно тогда мы стали готовить злодейское убийство Иосифа Виссарионовича Сталина…
…Для осуществления замысла были привлечены: его лечащий врач профессор И. Н. Виноградов, профессор М. Этингер…»
Девять страниц машинописного текста. Я спросил:
– Где второй экземпляр? Для надзорного производства?
– Отнес шефу.
– Ку-да-а-а?!
– В утреннюю почту Виктор Семенычу сдал. Пусть порадуется – не каждый день такие заговоры вскрывают!..
– Эх ты, межеумок… – ответил я ему печально. – Мудило. Кретин. Идиотина стоеросовая!
– Почему? – обескуражился Минька.
– Некогда объяснять, д….б ты безмозглый! Беги в секретариат! В ногах валяйся! Или перебей их там! Но протокол забери назад!..
– Да почему, черт тебя возьми? Ты же сам говорил, что…
– Не рассуждай, не говори, не думай – тебе это непосильно! Выполняй! Беги! Будет поздно…
И он помчался. А я позвонил во «внутрянку» и велел срочно доставить на допрос Когана.
Минька вернулся минут через десять – бледный, испуганный, с пустыми руками.
– Где протокол? – заорал я.
– Кочегаров уже всю почту положил на стол министру…
Бумага, которая легла однажды на стол министра, вернуться нецелованной не может. Она должна быть резолютирована. И если вызванный на допрос Коган не подпишет первый экземпляр протокола – нам снимут головы.
Я нарушил указание Абакумова не заниматься сейчас евреями, я сознательно не выполнил его приказ, зная наверняка, что когда этот ювелирно оформленный, филигранно выполненный злодейский заговор душегубов выплывет на поверхность, то даже всеобъемлющей силы Абакумова не хватит, чтобы скрыть его от Пахана, и мое нарушение сразу превратилось бы в огромную заслугу, в чистую и убедительную победу.
Но листы надзорного производства, покоившиеся в эту минуту на столе министра, были ошметьями наглого и кощунственного своеволия, глупым и дерзким вмешательством ничтожных тараканов – калибром с меня и Миньку – в политику главных бойцов державы, в братоубийственную дружбу столпов нашей милой империи.
Все это объяснять Миньке было бесполезно. Как ему, скудоумному, понять, что мы со своей крапленой шестеркой не можем вламываться сами в великое игрище картежных профессионалов, пока часть из них не согласится считать нашу фальшивую шестерку настоящим козырным тузом!
Я смотрел с тоской на этот пухлый кургузый куль по имени Минька Рюмин и думал о том, что если министр до вечера не прочтет его протоколы и сопроводительную записку, то мне, наверное, будет правильнее Миньку убить. Чтобы он исчез.
Самый лучший Минька – мертвый. В Салтыковке, недалеко от кирпичного завода, я видел ямы для гашения извести. Минька пропадет навсегда.
А в протоколе моего имени нет. Пусть ищут Миньку.
Но есть Трефняк. Косноязычно, но достаточно понятно объяснит он про Когана, откуда он взялся. Следовательно, и про меня. Есть другие рюминские присоски.
И есть сам Коган. Так бы, может, и не очень его слушали, но если исчезнет Минька – о-го-го-го!
Нет, не годится. Поздно. Ничего не изменить. Комбинация сгорела, еще не начавшись толком. Рухнул Великий Заговор. И я вместе с ним. Скорее всего, никогда уже не состоится замечательное по своей задумке дело врачей-убийц и отравителей. И задумщик его тоже вскорости кончится.
Зазвенел пронзительно телефон, шваркнул наждаком по напряженным нервам. Минька, скривив свое лицо озабоченного поросенка, схватил трубку:
– Рюмин у аппарата… Есть… Слушаю… Здесь… Так точно… Сейчас передам… Слушаюсь!..
Положил медленно трубку на рычаг и деловито сообщил:
– Кочегаров тебя разыскивает – срочно к министру…
Потемнело в глазах, корень языка утонул в дурноте, страх сделал мышцы вялыми, кости прогнулись.
«Может быть, застрелиться?» – мелькнула неуверенная мыслишка и сразу пропала. Потому что Минька обеспокоенно и обиженно спросил:
– Интересно знать: а почему министр вызывает тебя, а не меня?
Этот корыстный скот в сапогах и на краю гибели не понимал, что происходит! Он уже волновался из-за предстоящей несправедливости распределения заслуженных наград.
– Не беспокойся, Михаил Кузьмич, сегодня же тебя министр вызовет, – утешил я его. – И если ты сейчас любой ценой не получишь подписи Когана в протоколе, то тебе пришел шандец!
– Как же так?.. – удивился он.
– Вот так…
Я мчался по лестницам и коридорам, не мог остановиться, хотя правильнее было не спешить, не гнать, обдумать, что-то решить для себя.
Но звериный голос во мне кричал, что ничего я решать больше не могу, что весь я отдан чужой всесильной воле и лучше не медлить, не мучить себя, а покориться ей сразу, броситься в нее с размаху, как в ледяную воду. И судьба сама решит: будешь ли ты завтра жив или окажешься в ванне с соляной кислотой – скользким месивом студня с остатками недосгоревшей волосни.
Пролетел без памяти приемную-вагон, где привычно томилась золотая орда генералов; Кочегаров глянул на меня с усмешкой и ткнул большим пальцем себе за спину – на дверь страшного кабинета, и нырнул я туда, как в бездну.
Абакумов за своим необъятным столом читал какие-то бумаги.
– По вашему приказанию прибыл, товарищ генерал-полковник!..
Он медленно поднял на меня тяжелый взгляд, и огромные его зрачки, поглотившие радужку, уперлись мне в лоб, как прицел.
Помолчал зловеще и надсадно спросил:
– Ну?..
Я пожал плечами.
– Как дела? – спросил Абакумов.
– Вроде нормально, – сказал я осторожно.
– Иди сюда…
На чужих заемных ногах доковылял я до стола, а министр выдвинул ящик и достал оттуда маленький блестящий пистолет.
