Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

нимал и слышал все. Кельт – незримая пружина любого действия…

Ю. К.: И Кельт манипулировал…

М. Н.: Ну, я бы не сказала…

Ю. К.: Он не тобой манипулировал, а обществом.

М. Н.: Да, это такая высокая игра.

Ю. К.: И иногда по башке получал…

М. Н.: Там кто не получал!

Ю. К.: Я не получал ни разу.

М. Н.: Юра,  ты  говоришь  глупости.  Ты  был  самый  высокий,  ши-

рокоплечий. Ты помнишь Андрея Громова? Он был очень талантливый

художник  и  прозаик.  Как-то  он  устроил:  «Вы  тут,  такие-сякие,  сидите,

смотрите, не знаю на кого… А рядом сидит гений!» А рядом стоял Геша.

Рост у Геши – 1,98. А Громов – махонький, но в нем всегда какой-то пе-

тушиный задор был, что свойственно мужчинам маленького роста. Геша

с высоты своих двух метров взял его и говорит: «Андрюша, ты что, а если

я ударю тебя?»

М. Н.: Так вот, тут достаточно трудно уважения добиться. Я знаю

несколько человек, без которых духовной наполненности города нельзя

представить. Во-первых, это Ниаз Курамшевич Даутов. Доблесть горо-

да, обожавшего Дау това, надо ценить очень высоко: ведь он был нетра-

диционной ориентации, а тогда это было просто невозможно, это было

абсолютное  табу.  Он  был  тенором  в  нашем  оперном  театре.  Человек

с безупречным вкусом, очень любил город. Он был человек очень образо-

ванный, культурный, добрый и милосердный. Все знали его нестандарт-

ную ориентацию, но это ни для кого ничего не значило, ничего не реша-

ло. Многие его поклонницы умерли в старых девах, не встретив ничего

равного.

Расскажу вам одну историю: одна была у меня знакомая, совсем не

хороша собой, из нищей семьи, донашивала бабкину плюшевую кофту.

Она была девочка начитанная, любила театр, искусство, но денег на билет

у нее просто не было. Она приходила к театру – просто поприсутствовать.

Он ее заметил. Подходит он к ней и говорит: «Пойдемте со мной!» И он

провел ее в театр как свою знакомую. Он ей давал всякие книги читать.

188

Таких поступков на его совести было очень много. И при этом уважение

к нему было пиететное, несмотря на всем известную подробность.

Был у меня один знакомый из Театра музкомедии, помню, как-то он

обмолвился,  что  любит  южный  борщ.  Это  услышали  его  поклонницы,

прибежали к моей маме (она была южанка, прекрасно готовила) и попро-

сили ее, чтоб она сварила им этот борщ для него. И вот они этот борщ

завернули в шубу и на санках ему отвезли.

У нас вообще одно время были очень хорошие театры. Маренич, на-

пример, из оперетты. Сейчас оперетта – какой-то пошлый жанр, а тогда –

это жар, азарт, легкость – все то, чего не хватало в жизни.

Ю. К.: Люди ходили туда свободы набираться…

М. Н.: Это сейчас там все голые, а тогда все были одеты. У него пре-

красное чувство юмора…

Ю. К.: У Маренича?

М. Н.: Да. А Константин Петрович Бруднов? Город был просто по-

трясен и смят. В то время цветов достать было нельзя, все цветы лежали

у его ног. Но про него мы уже говорили.

Ю. К.: А Штоколов здесь был?

М. Н.: Да,  был  и  пел.  Тогда  здесь  было  много  хороших  артистов,

а сейчас человек чуть что – и сразу в Москву. Тогда ценилась красота, кра-

сивый голос. А сейчас без всего этого спокойно можно обойтись. А тогда,

помню, здесь был такой Борис Федорович Ильин. Он мне сказал самый

лучший комплимент в моей жизни. Я что-то говорила, он услышал: «Кто

это говорит? Готовая Клеопатра! Больше ничего не надо – только голос!»

Он был хорош собой: стать, прямая спина… И когда он играл «Таланты

и поклонники», он считал, что должен выглядеть помоложе. На нем была

надета белая то ли поддевка, то ли барчатка из тонкого сукна. Когда он

говорил с матерью, он делал так  (показывает): стул разворачивал и са-

дился к зрителям спиной и работал только голосом. Получалось здорово.

Теперь никого не смущает ни отсутствие голоса, ни плохая дикция. Во

всех театрах были артисты, которых любили и уважали, но никто никогда

не  занимал  такого  места,  как  Константин  Петрович.  У  меня  был  один

знакомый, который устроился работником сцены, для того чтобы видеть

Константина Петровича чаще. Когда Ахматову спросили, видела ли она

гения, она ответила, что видела, и гений этот – Ф. Шаляпин. Если б спро-

сили меня, видела ли я гения, я б ответила, что это Константин Петрович

Бруднов.

Ю. К.: А он здесь постоянно жил?

М. Н.: Да, он жил здесь постоянно. Вообще человеку гениальному

жить безумно трудно, человеку красивому жить трудно. Я знала человека

189

такой немыслимой красоты, к которому никто не подходил. Что такое та-

лант или гений? Представьте, он выходит на сцену, и там все хуже него.

Это просто невыносимо. Я всю жизнь потрясалась, как жил Лермонтов?

Как он учился в Школе гвардейских подпрапорщиков? Это просто невы-

носимо. Трудно быть богом.

Я познакомилась с Константином Петровичем, когда уже он далек

был от сцены, когда его слава уже была позади. Когда я вошла в комнату,

он стоял прямо под люстрой (не в углу где-то, не в кресле!), он как-то

сделал так руку  (показывает), и показалось, что света стало больше.

Что делает гений в жизни? Он формирует пространство. Что делает

Пушкин или Лев Толстой? Они формируют пространство. Каждый по-

своему. Безумно любить Пастернака – такое же чье-то право, как любить

Мандельштама или Евгения Онегина. Мне там тесно.  «Бессонница. Го-

мер. Тугие паруса. <…> Сей длинный перечень…» 75 Ну это с ума можно

сойти. Пастернак этого не делал никогда, он в этом просто не нуждался,

он создавал воронку, которая должна тебя закрутить. Пространство, ко-

торое  открывал  Мандельштам одной  строкой,  необъятно  для  человека.

Поэтому его многие не любят. Пространство и время – это одно и то же,

есть места в мире, где это видно – Греция, Египет, Урал… Человек это

делает одной строкой! Я очень гордилась собой, когда я додумалась вот

до чего… История складывалась так, что римское все ушло в Европу: до-

роги, администрация, армия, цивилизация… А греческая духовность, ко-

торую римляне повторяли, копировали, вытаптывали, но ничего не могли

с ней сделать… Любимый мой Аполлон  (на Юру похож!), где он идет…

Такие у него там тяжелые ноги. Он не идет, а он уходит. Уходит, и больше

его не будет. Греки умели это делать, а римляне нет.

Ю. К.: А что мешало? Цивилизованность?

М. Н.: Ну да. Мы явились естественным приютом и преемником по

праву греческой духовности. Мне безумно нравилось их искусство, лите-

ратура. Я считаю, что она и сейчас высочайшего уровня.  «В остром копье 

у меня замешен мой хлеб. И в копье же / Из-под Исмара вино. Пью, опер-

шись на копье» 76 .  Невероятно хорошо! Когда я стала читать Мандельшта-

ма, он сплошь и рядом говорил об этом…

Ю. К.: Так, о Воловиче…

М. Н.: Еще Марк Николаевич Рыжков. Спросите горожан: Воловича

и Брусиловского назовут все. А я еще называю Марка Николаевича. Марк

состоял весь из доброты и милосердия. Это жутко трудно: его «потребля-

75 О. Э. Мандельштам. «Бессонница. Гомер. Тугие паруса».

76 Архилох. «В остром копье у меня…».

190

ли» все. Не все назовут и Г. С. Мосина. Я всегда его называю. Потому что

в те времена Мосин и Брусиловский вместе работали, у них была общая

мастерская, но картин Мосина мало в наших музеях, хотя его картины –

это Урал. Урал рисуют узнаваемо далеко не все. Посмотрите, как иллю-