Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

природа. Все наши классические богатые усадьбы с прудами, с масон-

ской символикой и так далее – немедленно все превращалось в лес. И то

поколение, которое все это строило, к старости уже жило в природе.

С  языком  все  было  также.  Например,  польский  язык.  Очень  кра-

сивый язык, интимный, кажется, что он создан только для того, чтобы

друг с другом на ухо говорить. Дивные шипящие… Но может ли интим-

ность существовать на огромном пространстве? Нет! Я помню, в деревне

я  просто  выпрямилась  от  восторга,  когда  услышала,  как  баба  кричала:

« Мару-у-у-у-у-у-у-ся,  по-о-о  воду  пойде-о-о-ошь?»  Попробуйте  крик-

нуть такое на польском с его шипящими, закрытыми словами и фиксиро-

ванным ударением.

Ю. К.: Польский язык подчинился латыни, потому что они переняли

предпоследний ударный слог из латыни. Они восприняли чужое ударе-

ние, сделали его своим, органичным.

М. Н.: Мы воспринимаем огромное количество смысловых единиц,

фонетику, но что касается ударения, мы свою вольную волю никогда не

68 Русское  слово   картофель  ( картошка)  восходит  к  немецкому   kartoffel,  которое, в свою очередь, является видоизменением итальянского слова  tartuffel.

182

отдадим. Когда мне говорят о холопстве русского народа, я спрашиваю:

«А вы русский язык слышали?» Как-то я в Турции слышала, как на за-

дах какого-то ресторана рыбного разговаривали наши бабы. И вот одна

баба другой говорит: «Я ему говорю: «Куда идешь-то? Куда идешь-то?

Нет ведь там ничего!» Ты узнаешь? Немец или англичанин может идти

туда, где нет ничего?! Бабы, срывая глотки, орут ему, что там нет ничего,

а он идет! В то время, когда это все складывалось, в VIII веке, мы в мощ-

ности языка потеряли много: потеря купольных носовых и роскошных

шипящих. Но язык – живое тело, с этим не поспоришь.

Начала я читать книгу про Пастернака69. Она мне сразу не понра-

вилась, хотя читается она хорошо. С самого начала он впадает в очень

серьезные  ошибки,  которые  связаны  с  интонацией,  в  которой  он  пи-

шет. Я понимаю, что делает интонация безграничной и всеобъемлющей

любви: я вытаскиваю предмет своей любви из сравнительного ряда, он

становится  несравненным,  чем  я  обеспечиваю  ему  достаточную  высо-

ту, а себе  – свободу говорения. Я  признаю  за любовью это право: моя

мама самая красивая, мой ребенок самый лучший – это естественное по-

ложение вещей, и нарушать его не надо, но когда речь идет о таком со-

чинении… Я сразу напоролась на то, что Пастернак якобы ищет смысла

в словах, а Мандельштам якобы стремится к бессмыслице. Это абсолют-

ная глупость. То, что в этом плане сделал Мандельштам, практически не

делал никто. Для Мандельштама отсутствие какого-то качества не есть

пробел и пустое место, это новое качество и новое состояние. Никакой

утраты смысла здесь нет. Когда он говорит: « Бессонница. Гомер. Тугие 

паруса… »70,  –  он  сразу  начинает  с  немыслимого  масштаба.   Бессонни-

ца – это не есть не сон, это совершенно особое состояние, может быть,

даже состояние измененного сознания.  Бессонница, Гомер – мощность,

античность.  Тугие паруса – движение и скорость. Получается, что он враз

вводит три немыслимо огромных пространства. Или: « Мы смесь бессол-

нечную пьем»71.  Бессолнечная смесь – это не тьма. « И  блаженное, бес-

смысленное слово / В первый раз произнесем…»72 Ну что тут говорить!

Это всегда новое состояние, которое не есть недостаточность. Поэтому

в этом плане Быков совершенно не прав.

Когда пишут об обожаемом, становятся необъективными, что-то те-

ряют. Мандельштам сразу начинает с максимально крупного « Я по лесен-

69 Быков. Д. Л. Борис Пастернак / Серия : ЖЗЛ. М., 2005.

70 О. Э. Мандельштам. «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…».

71 О. Э. Мандельштам. «Твое чудесное произношенье»  (И столько воздуха и шелка / 

И ветра в шепоте твоем, / И, как слепые, ночью долгой / Мы смесь бессолнечную пьем» ).

72 О. Э. Мандельштам. «В Петербурге мы сойдемся снова…».

183

ке приставной / Лез на всклоченный сеновал, – / Я дышал звезд млечных 

трухой, / Колтуном пространства дышал» 73 .  Пастернаку, для того чтобы

просто крутиться, хватает запаха, звука, тактильного ощущения. А даль-

ше идет словесное строительство, которое он ведет так, как птица строит

гнездо, это производит самое чарующее впечатление на читателя. Когда

экстазное состояние читателя кончается раньше, чем у поэта, – это плохо.

Некоторым не кажется, но, если копаться (избави Бог копаться в поэзии),

неточностей у Пастернака и случайных слов много. Когда я читаю: « При-

бой, как вафли, их печет 74», – это ужасно. Вы видели, как вафли пекут?

Ю. К.: Майя, это дурновкусие.

М. Н.: Да, но он этого не знает. В этом плане, я считаю, что прав

Иван Алексеевич Бунин: если он не видит точно, что за птица сидит, он

никогда не скажет  дрозд или  скворец, он скажет  птица.

Ю. К.: Антиэффект от книги Д. Быкова получается оттого, что Бы-

ков – человек необразованный, не имеет научного склада ума. Он сделал

классификацию по разным основаниям. Он взял несколько замечатель-

ных  поэтов:  Ахматова,  Маяковский,  Мандельштам,  Блок  –  сопостави-

тельные главы. Он взял эту парадигму, Пастернака он оттуда изъял, и ему

пришлось  придумывать  отрицательные  качества  для  Ахматовой,  Мая-

ковского, Блока, чтобы опустить их ниже Пастернака. А это уже престу-

пление. Это не научный подход, несмотря на то, что, я понимаю, что он

работает апологетично по отношению к Пастернаку.

Мне рассказывали случай: ребенку исполнился месяц, пришли гости.

Мать ведет гостей в детскую комнату, там стоит колыбелька, в ней – ре-

бенок. Ребенка, видимо, не переворачивали, когда он долго спал, поэтому

у него голова кривая, еще диатез, весь измазанный зеленкой, укаканный,

уписянный… И она говорит: «Смотрите, какой красивый мальчик! Это

я вам объективно говорю, не как мать». Вот тоже самое сделал Дмитрий

Быков с Пастернаком. Мать-то я оправдываю, а Быкова нет. Вот это вли-

яние посткнижной культуры, когда все визуализируется. Быков создает

визуальный облик гиганта.

М. Н.: Мне  тут  сказали,  что  Вознесенский  –  величайший  поэт…

Ну вы что, товарищи? Тогда скажите мне, кто Пушкин? Если Вознесен-

ский – величайший поэт, то кто тогда Пушкин?

Ю. К.: Вспоминаю  слова  Иосифа  Бродского,  который  по  поводу

Вознесенского  и  Евтушенко  сказал,  что  если  уж  сравнивать  Вознесен-

73 О. Э. Мандельштам. «Я по лесенке приставной…».

74 Б. Л. Пастернак. «Волны»  («Передо мною волны моря. / Их много. Им немыслим 

счет. / Их тьма. Они шумят в миноре. / Прибой, как вафли, их печет»).

184

ского с Евтушенко, то Евтушенко более поэт, чем этот трюкач. Примерно

так он сказал.

М. Н.: Да.  В  нем  больше  жизни,  человеческого  тепла.  Я  вообще

всегда бросаюсь грудью защищать Евтушенко. Во всех его розовых шу-

бах и пестрых пиджаках…

Ю. К.: …и ужасных жилетах!

М. Н.: …во всем этом есть радость жизни. А еще у него есть пре-

красное, очень редкое качество: есть люди, которые в тот момент, когда

говорят, абсолютно правы. У Евтушенко вся поэтика на этом построена.

Ю. К.: Я  прочитал  его  книжку  «Записки  шестидесятника».  Я уди-

вился тому, как он себя любит и как он не различает своих стихов. Быва-