Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
И не узнал. И вздрогнул. Потому,
Что вдруг один в прозрении опасном
Увидел мир чужим и неподвластным
Ни доблести, ни делу своему.
Так гордый Рим, тоскуя по Элладе,
Не мог ее осилить и понять,
Так тяжкий дух, лишенный благодати,
Не знает правды и не может знать.
Но слышит боль.
И боязно душе
Счастливо разместиться в звуке тесном,
И слово не вмещается уже
в напеве допотопном и прелестном.
И музыка свершается одна.
И мука кровью горло обжигает,
Потом грудная жаба донимает,
И красота, как заговор, страшна.
На форумах бесчинствует молва.
Лихое семя древний город губит.
И хлеб не свят. И правда не права.
И Лесбия тебя уже не любит.
407
Время земли («Любовь к земле, вскормившей белый свет…») содер-
жит в себе время человека, время любви, время мысли, время страдания –
время всего на свете («И смерть права», «и душа права»). «И смерти в
жизни нет» – вот переход из цикла земного времени (точнее его включе-
ние) в вечность! И душа размещается «в звуке тесном», «и музыка свер-
шается одна», «и красота страшна». Красота уводит все времена в веч-
ность. Вечность – понятие условное, но сущность – безусловная. Вполне
ощутимая, но непредставимая. Потому что мы и есть она – мы и земля.
Время России – это время жизни, любви и смерти. Оно совмещает
в себе время историческое (война, Севастополь, Победа), время мировое
(«Древнегреческая Колыма» – исторически – в России, до сих пор в на-
шем русском сознании, и это не реваншизм, а историческая картина мира
России – единая и неделимая) и время земли (адекватное, по Майе Нику-
линой, вечности).
Попридержи себя, не торопи,
Не обольщайся истиной бесспорной –
Ты черный сторож на краю степи
У закромов ее нерукотворных.
Она кругом шевелится во мраке
И множится.
Уже со всех сторон
Возносится и мечется во прахе
Незримый муравьиный вавилон.
Разрушенная птичья колыбель
Вросла в песок и повторилась летом.
Сейчас она зайдется синим цветом
И втянет в неумелую свирель
Скорлупный треск,
И мотыльковый шквал,
И долгий крик:
– Ох, матушка, доколе?..
И обернется говорящим полем
Рокочущий и страшный сеновал.
Гениальное стихотворение. Когда ко всему циклу, особенно здесь си-
лен двойной (как у Вивальди (Бах потом научится такому финалу имен-
но у него, транскрибируя итальянское барокко – Марчелло, например)),
удвоенный финал: «свирель» и «сеновал» – третья и четвертая строфа,
где тебя (со временем и памятью) со степью, – степь втягивает в сви-
408
рель и делает тебя совокупным, общим звуком, а затем – одновремен-
но – воскрешает на сеновале скошенную плоть свою и заставляет – после
смерти, – разрешает говорить. Как стихи после смерти поэта. Рокочущий,
заговоривший – страшно – сеновал, – это чудо времени земли, череспо-
лосного времени погоды, сезонов и труда насекомых, зверя и человека, –
труда земли. Время земли заговорило. Так и должно быть. В этом цикле
(«Разговоры со степью») все стихи замечательны, но одно из них просто
чудесное (№ 5) – «Все горец птичий, все кукушкин лен…».
Все горец птичий, все кукушкин лен,
Все таволга, да заячья капуста
Нежней, чем тихо, и тесней, чем густо, —
И до, и после, и со всех сторон,
Все мятлик, мята —
Все шуршит, летает,
Все гонит цвет и сыплет семена
Рожает, забывает имена,
И дыры допотопные латает.
Все хмель, цикорий, дикая горчица —
Потатчица, прощальница, тоска,
Знахарка, топяница, сушеница —
Трухой в ладони, лесом у виска…
Да чем она, несмертная сыта,
Чем кормится в заботе невеликой —
Все донник, журавельник, повилика,
Крапива, чернобыльник, лебеда…
Вот – имена Земли и времени земли. Чу́дные и чудны́е имена: сама
степь породила их, и, назвав себя степью, поименовала детей своих – са-
мых красивых, умных и верных. Имя травы. Имя цветка. Имя жизни. В
них таится имя времени земли, да и самой земли. Никто не знает и не
помнит ее имени, потому что оно множественное, повсюдное, потому что
оно – и твое имя! Поэт Майя Никулина делает это открытие – уверенно,
спокойно, достойно и точно. Поэзия Майи Никулиной вообще абсолютно
эвристична: в ней нет ни одного банального слова и строки, это чистая
поэзия в свое прямой номинативной функции.
Поэзия Майи Никулиной «увязывает времена» (цикл «Днестровский
лиман»).
Ох, матушка моя, хохлушка и кацапка,
Таврических степей двоюродная бабка,
Куда как ты зимою хороша.
409
Вольно тебе равниной расстилаться,
Вольно тебе полгода умываться
Снегами из небесного ковша.
К лицу тебе холодные светила.
Куда ж ты, бабка, внучку отпустила —
Под эллинов, под мраморных богов.
С больших ступеней Крымского нагорья
С разбегу в бездну Средиземноморья,
Под сень благословенных парусов.
Легко тебе, кормилица благая,
И к северу, и к югу напрягая
Рожденные тобою племена,
Катить свои медлительные реки
И крепкой ниткой из варягов в греки
Увязывать моря и времена.
Это – ода земле (хочется сказать, взяв нотой выше: «Се – ода Зем-
ле!»). Ода в форме обращения. Обычно обращение к грандиозным яв-
лениям (к земле, к небу, к богу, к погоде, к времени и т. п.) риторично.
У Майи Никулиной же здесь все чистое золото: она как человек, поэт и
как сама земля слиянна с землей родной и общей для всех.
Есть в этом цикле замечательное стихотворение «Тира». Если пер-
вое в цикле стихотворение написано шестистишиями («русские» сек-
стины), то «Тира» композиционно и дискурсивно сложнее: здесь две
секстины (Греция!) разделены и закрываются русскими четверостиши-
ями («французскими» катренами – Россия), причем первое с перекрест-
ной рифмовкой, оно как бы и расталкивает секстины и связывает их
одновременно, крестя их рифмой; а второе с рифмовкой опоясываю-
щей, окольцовывающей, то есть опять же повторяя общее строфическое
строение всего стихотворения в целом. Уверен, что Майя Никулина сде-
лала это и именно так – интуитивно (как Блок и Мандельштам). «Древ-
негреческая Колыма» – (!) Овидий (в ссылке) – счастливец: его «Скорб-
ные элегии» – это плод счастливых страданий его. Каждый поэт мечтает
об уединении. Решетов мечтал о доме и о жизни в деревне. Пушкин луч-
шее создавал в деревнях своих (Болдино). Лермонтов, как Овидий, но
Овидий воительный, писал в кавказской ссылке и на войне. Мандель-
штам – в Воронеже. Ахматова – по чужим углам и в Комаровской будке.
Цветаева – по чужим домам и странам; и покончила с собой в чужом
крестьянском доме, находясь в эвакуационной – гибельной – ссылке.
Современники наши забираются на дачи (Русаков), пропадали («отды-
хали») в домах творчества (Тарковский). Иные же думали свои стихи
410
в лагерях и тюрьмах (Даниил Андреев, Шаламов). Майя Петровна каж-
дое лето проводила в родном Крыму, на древнегреческой Колыме, а на
Урале – часто и подолгу живет в деревне, поливает деревья, кустарники,
цветы и грядки. Думает стихи.
В «Тире» увязываются вещи более эфемерные, нежели «моря и
времена» (оппозиция сложнейшая, поскольку море тоже есть время,
может быть, материализованная часть времени, вечности («время – те-
чет»); однако море есть также и часть океана и часть суши, покрытая
водой и являющаяся дном морским, хранящим память и «геотектони-
ческую», и «биотектоническую»). Здесь временем слова (а это время –
