Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

в один – в свой человеческий язык. Поэт – переводчик, толмач иноязыч-

ного, но родного мира, и одновременно он – творец, или со-творец при-

роды (в идеале, конечно; в жизни оказывается все далеко не так: чаще

он разрушитель). Красота, прекрасное и ужасное, ждет своего имени, не

языкового,  но  иного,  более  точного,  ясного  и  большого.  Имени  перво-

го своего. Первичного. Природа создает людей и ждет появления среди

них такого номинатора, дарителя имени – поэта. Природа и «появляет»,

и проявляет его, и он, опираясь на воздух культуры, словесности, – на

воздух, сгущенный вибрацией и дрожью душевной, – напрягает горло и

начинает молвить. Дивно и чýдно молвить. Молвить, восклицать, плакать

и петь.

Поэзия на Урале, поэзия в ее широком природном смысле, была всег-

да. И есть. Наш гениальный Бажов слушал ее и слышал. И записывал.

103 Очерк  является  частью  книги  «Поэты  Урала»,  написанной  Ю. В. Казариным  по

заказу Министерства культуры и туризма Свердловской области.

366

Бажов – первый поэт. Поэт природный. Его не очень заботила литература,

потому что он был весь в поэзии.

Литературное стихотворчество на Урале – явление не очень старин-

ное, но всегда обусловленное социальностью (в узком, вульгарно-праг-

матическом спектре), идеологией, государственным заказом (в большей

степени – партийным, политическим). Стихотворчество на Урале, есте-

ственно, содержало в себе отсветы и отзвуки поэзии, но тем не менее оно

в большей степени было занято не поэтическим познанием мира (и соз-

данием  поэтосферы),  а  созданием,  скажем,  «поэзии  рабочего  Урала»

(поэтому и требовали от сочинителей в 70-х годах в журналах «Урал»,

«Уральский следопыт» стихов о заводах, о станках, о трудовых династиях

и т. п.). Стихотворцы на Урале были талантливы, но несвободны. Я гово-

рю о свободе не слова (она была, есть и будет всегда, потому что свобода

слова не в СМИ и издательствах, – а в голове, в сердце, в душе). Я говорю

о поэзии. Потому что поэзия есть прежде всего свобода. Свобода жизнен-

ной силы и поэтической энергии.

Майя  Никулина  –  первый  настоящий,  подлинный,  независимый

от  социально-политического  давления  поэт.  Истинный  поэт.  Повторю:

в Екатеринбурге и на Среднем Урале поэзия родилась в тот момент, когда

М. Никулина написала свои первые настоящие стихи (1953–1955) и когда

вышла в свет (в прямом значении) ее первая поэтическая книга «Мой дом

и сад» (1969). Тогда, в то время, в те годы, мало кто заметил это событие.

Единицы. Но они были. Они есть. И они будут. Потому что истинных чи-

тателей (со-поэтов) поэзии – единицы. Нет, читают, конечно, многие, но

отличают подлинное от подделки только те, кто ощущает и чувствует по-

эзию не только в слове и в звуке, но и в дрожи тектонической, в вибрации

воздуха, в звуке неслышимом и в свете безвидном, но ослепительном.

Время (десятилетия!) сотворило редкий для Екатеринбурга и Сред-

него  Урала  феномен  общеизвестного,  всеми  уважаемого  и  любимого

человека-художника  (и  это  не  эффект  моды,  рекламы-пиара,  бренда  и

шоу-популярности!). Первый в ряду таких художников – Павел Петрович

Бажов. В 70–80-х в таком статусе проявились Виталий Михайлович Во-

лович и Миша Шаевич Брусиловский, рядом и вровень с ними – Майя

Петровна Никулина. (Эрик Неизвестный уехал сначала в Москву, затем

в США, потому сегодня его знают немногие: звание народного любимца,

прежде всего в сфере культуры, не может быть заочным.) Сегодня Майя

Никулина есть незыблемая константа и культуры, и духовности, и словес-

ности, и нравственности.

Нестоличность литературы, искусства и культуры в настоящее время

с утратой метрополиями (Москва, Санкт-Петербург) былой силы и славы

367

(прямо говоря, столичная культура монетизирована тотально, а культу-

ра – это прежде всего сфера творчества бескорыстного и независимого)

превращается, преобразуется – естественным и законным, закономерным

образом – в иное качество: сегодня нестоличная – значит, русская, рос-

сийская. Или – русская/российская литература, искусство, культура. Все

встало  на  свои  места:  децентрализация  художественной  сферы  страны

завершена (завершается – точно), и происходит воссоединение всех ча-

стей  –  и  надтерриториальных  и  территориальных/региональных  –  сло-

весности  и  культуры  в  единое,  прежде  разорванное,  рассеченное,  раз-

общенное целое. Стоит ли здесь говорить о возрождении культуры как

явления всероссийского? Не думаю. Но словесность, безусловно, окрепла

везде: в провинции, на окраинах и т. д. Культура же в целом, как и словес-

ность, переживает сегодня экспансию посткнижного состояния литерату-

ры и искусства, когда визуализация всего на свете приводит (и привело, и

приведет) ко всеобщей глухоте, немоте и, в конце концов, к слепоте, т. е.

к способности воспринимать только пошлое, низкое, гламурное, глянце-

вое и в прямом смысле съедобное. Но это уже другой разговор, который,

уверен, уже пора заводить на общенародном, на государственном уровне.

Майя Никулина – стремительный человек. Именно стремительный:

она всегда – и внутренне, и внешне – устремлена ко всему самому важ-

ному, глубокому, конститутивному, необходимому жизни, людям, городу,

миру. Никулина всегда в движении: ее стремит, не несет, не влечет, а зо-

вет и притягивает то, что бесценно, цельно и огромно; Майя стремима

светом, его энергией, его силой, его теплом, пеклом и льдом, его нево-

образимой скоростью, его способностью рассеиваться и рассеивать, рас-

фокусироваться и фокусироваться, сгущаться, концентрироваться, вытя-

гиваясь в копье, в стрелу, в иглу. В Майе – свет сфокусированный, его

острие. И она сама – острие света. Майя Никулина не просто красивый

человек, зеленоглазая, медноволосая, женщина-богиня, она материализо-

ванная душа. Таких людей – единицы. Они видны сразу. Даже если сидят

где-нибудь  в  уголке  и  молчат.  Когда  смотришь  ей  в  глаза,  понимаешь:

поэт, да, поэт; эти глаза видят все. Глаза и взгляд Майи Никулиной спо-

собны выражать мысль, оценку, отношение, поэтому с ней хорошо гово-

рить понемногу или просто молчать. Ее глаза – лучезарны и мыслезарны,

вернее – мыслеточимы, мыслеструящи. Ее глаза – живая вода. Но не дай

Бог увидеть их во гневе (что бывает крайне редко) или натолкнуться на

их безразличие и холодность: их пекло и лед непереносимы, их отрешен-

ность (задумчивость, самоуглубленность, когда Майя Никулина смотрит

одновременно в себя и туда, куда глядеть нельзя) пугает. Не отталкива-

ет, а притягивает и пугает, затягивает в озноб: помню этот взгляд Майи

368

Никулиной  в  день  похорон  ее  матери;  в  церкви,  где  отпевали  Алексея

Решетова; или ночью, в ее доме, полном страждущих родных, в минуту

погружения в себя, в мысли свои, в стихи, едва слышимые, в темноту,

во тьму судьбы, в этот слепящий мрак, убивающий любого, но не Майю

Никулину. Майя Никулина – сильный человек. Женщина многожильная.

Женщина тонкая, нежная. Хрупкая (но душевно и телесно очень крепкая,

физически просто сильная – ей к тяжестям и тяготам не привыкать: она

выхаживала, вырывала из смерти отца, мать, дочь; сегодня борется за здо-

ровье и жизнь внука), субтильная (тонкая кость, «дворянская косточка»),

стройная, гибкая, – она как сама жизнь источает окрест то безвидное ве-

щество, которое укрепляет воздух. С Майей поговорить – сил набраться.

С Майей помолчать – жизни набраться. С Майей побыть рядом – судьбы

изведать. В Майе Никулиной сразу видна порода: ее ДНК – как память