Коридор - Каледин Сергей (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Из прикухонной каморки, где раньше жила прислуга, выползла Дора Филимоновна Кожух. Дора несла ночной горшок, прикрытый круглой фанеркой, с ручкой. Горшок она несла, прижав к животу, и чуть не ткнулась им в спину Алика. Открыла уже было рот, чтобы поругать его за курение на кухне, за то, что без спроса занял скамейку, но осеклась и дрогнула, чуть не выронив свою ношу.
– Тсс, – сказал Кирилл, показывая ей, чтобы исчезла.
Дора, пятясь, вползла задом в свою клетушку, тихо щелкнул замок.
– Ты покури еще чуток, – ласково предложил Кирилл Алику, – посиди, покури, куда торопиться, мало ли… А я на уголок сбегаю, еще курева подкуплю.
Кирилл скоренько накинул пиджак и постучал в комнату Александры Иннокентьевны.
– Да-да, спасибо, Алик! – отозвалась Александра Иннокентьевна, загороженная спинкой кресла.
– Это я, – всунувшись в комнату, негромко сказал Кирилл. – Я говорю, чтобы на кухню пока не вылазили, мало ли… Вроде Алик-то, я говорю, совсем сошел…
– Да-да, – не отрываясь от стола, кивнула Александра Иннокентьевна.
Александр Григорьевич в наушниках, полузакрыв глаза, сидел на своем диване, в углу.
Кирилл махнул рукой и, чтобы не тратить попусту время, побежал искать мать Алика Глафиру Николаевну, работавшую уборщицей в соседнем доме.
Александр Григорьевич сидел на диване в белой нижней рубашке, тихо дирижируя одной рукой и лишь иногда тихо подпевая невестной, льющейся ему прямо в уши музыке.
– Мешаешь, – не отрываясь от писания, строго сказала Александра Иннокентьевна, но Александр Григорьевич, оглушенный наушниками, повел руку вверх и громко дотягивал срывающимся голосом окончание арии.
– Ты мне мешаешь!
Александр Григорьевич указательным пальцем поставил в воздухе точку и, весь встрепенувшись, открыл глаза, все еще находясь под музыкальными чарами.
– Прекра-а-асно… Собинов. Ариозо Ленско… – он растерянным движением сковырнул наушники. – Что, Шурочка?
– Ты мне мешаешь, – в третий раз пронесла Александра Иннокентьевна. – Почему ты до сих пор в нижнем белье?
– Да-да, – закивал суетливо Александр Григорьевич. – Обязательно. Сорочка, я полагаю, уже высохла.
– Не знаю, – строго сказала Александра Иннокентьевна, склоняясь к столу.
На кухне Александр Григорьевич палкой стащил с веревок выстиранную вчера Маней рубашку.
– Вполне, вполне… – бормотал он, щупая, досохла Ли. – Приветствую вас, – кивнул он Алику, незаметно появившемуся на кухне. – Погода нас сегодня волит радовать, ха-ха-ха…
– На, – сказал хмуро Алик, протягивая ему клочок бумаги.
– За газ, за электроэнергию? – Александр Григорьевич взял бумажку и блко поднес к правому глазу, потому что левым – за катаракты видел слабо. Действиям Алика он пока еще не удивился, так как расход газа и электроэнергии всегда списывал со счетчиков Алик. – Так-так, – бормотал он, поднося бумажку поближе к окну. – Сколько, интересно, в этом месяце?
«Уважаемый сосед, Александр Григорьевич. Дайте мне, пожалуйста, десять рублей, до среды. Сосед Алик».
– Что, что?.. Не понял! То есть… Вам десять рублей требуется?.. – Александр Григорьевич пожал неопределенно плечами. – Нужно обратиться к… за… к Александре Иннокентьевне. Она, безусловно… Одну минуту, разумеется… – Александр Григорьевич, зажав просьбу в руке, медленно пошел к жене. – Шурочка. Извини, я тебя отвлекаю, Алик просит денег взаимообразно. Немного. Десять рублей. Я полагаю, надо…
– У тебя свой бюджет, – сказала Александра Иннокентьевна. – Свои соображения.
– До среды, если я не ошибаюсь? – уточнил Александр Григорьевич, вернувшись на кухню.
Алик уточнять не стал, вытянул деньги у него пальцев и убрел к себе в комнату.
– Несколько неопределенно… – задумчиво побарабал naльцами по кухонному столу Александр Григорьевич Сорочка суха, несколько неглажена… Прекрасно, теперь – найти соответствующий воротничок…
Сорок лет тому назад Феня Цыпина отдыхала со своей подругой по университету Шанявского Шурочкой Щедриной в воскресенье на пруду под стенами Новодевичьего монастыря.
Шурочка поделилась с подругой семейными неприятностями: брат Пантелеймон совсем отбился от рук и не желает учиться. А бить его отец не решается – боится убить, основания для этого у отца были. В юности, когда Иннокентий Сергеевич начинал коммивояжерскую карьеру под Тамбовом, к нему в пролетку сунулись ночью два шаромыжника. Отец сшиб оборванцев лбами и выкинул их пролетки. Один умер, другой – живой, но искалеченный– показал на молодого купца; Иннокентий Сергеевич еле отсудился.
Фепя сочувственно кивала, слушая подругу, и посоветовала нанять репетитора, а именно: своего младшего брата Сашу, «очень способного и очень любящего детей».
Саша Цыпин действительно был способный, иначе бы он не вошел в процентную норму реального училища. Но детей он не любил. Однако быстро выудил Пантелеймона неминуемого позора, и семья Щедриных с радостью приняла его в свой домашний обиход; репетиторов он незаметно вырос в члена семьи купца второй гильдии Щедрина. Он успешно дрессировал Пантелеймона по всем предметам, вплоть до закона божьего, от которого сам в реальном училище был освобожден.
В свободное время Саша Цыпин и Шурочка Щедрина посещали балет и оперу – оба любили музыку. Шурочка, выросшая в довольстве, была очень деликатна и потому на галерку лазила без особой печали. Тем более что крупный, похожий на армянина Саша с каждым днем все больше и больше ей нравился, особенно его горящие черные глаза.
Шурочка с первых же дней супружества поставила условие: гражданская жнь каждого супругов должна быть независима. И даже их брачные отношения с Сашей, следуя передовой моде тех времен, в порядке протеста и вызова ханжеской буржуазной морали, не были узаконены– в метрике их дочери Ольги значилось: «Рождена от девицы Щедриной», без всякого упоминания об отце.
Чтобы муж раз и навсегда понял, что она не шутит в своих свободолюбивых претензиях, Шурочка, оставив полугодовалую дочь, ушла на германскую войну в летучий отряд сестрой милосердия, откуда вернулась с немецкой пулей «в верхней трети бедра».
В мирное время Александра Иннокентьевна жила в семье олированно. Никогда никого не просила ни о каких услугах и сама никогда ничего не делала для других. «Ты же знаешь, Саша, что для этого есть различные мастерские, наконец, ателье», – удивлялась она, пожимая плечами, когда Александр Григорьевич робко давал ей понять, что не может длительное время ходить с оторванной пуговицей или в порванном носке.
Нельзя, однако, сказать, что она была безумно занята. Нет, она посещала все вернисажи, концерты, регулярно навещала многочисленных своих родственников, раскиданных по всей Москве, а также и родственницу мужа – свою университетскую подругу – Фаину Григорьевну Цыпину.
Она старалась никого никогда не обижать специально, а если уж все-таки в результате каких-нибудь ее действий рождалась обида, виноватой никогда себя не считала. Единственными своими недостатками Александра Иннокентьевна считала неумение рисовать и чрезмерную снисходительность к окружающим.
Невестку свою она умудрилась обидеть в первые же дни, и Люся всю жнь помнила эту обиду. Лева нашел на антресолях в Уланском поломанную резную рамочку красного дерева с овальным отверстием для фотографии. Он подклеил рамочку и вставил туда Люсину фотографию.
Александра Иннокентьевна, обычно не снисходившая к мелочам жни, увидела невестку в рамочке, сняла рамочку со стены, выдрала оттуда Люсю и сделала сыну строгое замечание: «Как ты посмел взять чужую вещь без разрешения?» В ажурную рамочку она вставила умершего от водянки брата Пантелеймона, о котором, справедливости ради, отзывалась как о человеке «не очень умном».
…Глафиру Кирилл нашел в соседнем доме, Глафира заканчивала подъезд. Она устало разогнулась с тряпкой
– Чего там?
– Алик, я говорю, того… Вроде как постригся… Сходи посмотри.
– Глафира в ужасе растопыренной ладонью закрыла потное от долгого нагиба лицо, чтоб не пугаться вслух.
