Коридор - Каледин Сергей (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Наконец Лева поставил машину в Басманном под окна квартиры.
Улялям пришел раз – безрезультатно. Пришел два. И больше приходить не стал.
Однажды многочисленные татарчата подвалов дома, родственники Уляляма, постоянно интересовавшиеся у Левы «на этой ли машине ездил Гитлер», озорства и, наверное, по просьбе Уляляма разбили в машине окно и сунули внутрь горящую рвань, запалив ей нутро. В конце пожара машина легонько взорвалась, на шум взрыва Липа высунулась в окно, увидела пожарище и позвонила Леве на работу. Так рассказывала потом Липа. На самом же деле было иначе.
Липа, по-матерински страдая от затянувшегося в связи с машиной безденежья дочери, услышав взрыв, обнаружила, что машина горит. Она не только тут же не позвонила зятю, но, более того, старалась максимально загородить собой окно, чтобы Ромка, еще не ушедший в Школу, не смог увидеть горящую машину. Она дождалась, пока внук уйдет, посмотрела, как татарчата, блудливо озираясь, копаются в дымящихся останках «БМВ», и, еще подождав для верности, позвонила Леве, выполняя родственный долг по наблюдению за автомобилем.
…Радио доиграло гимн. Липа зашевелилась. Абрек заскулил аккуратно – диктор объявил шесть часов утра. Липа встала, почесала спину и сказала в сторону передней тихим баском:
– Сейчас, милый, сейчас.
Пес услышал и затих.
Она вышла квартиры и спустила Абрека с поводка. Пес понесся с четвертого этажа; через несколько секунд громко хлопнула входная дверь. Липа, не торопясь, спустилась следом. Она вышла дома, поплотнее запахнулась в шубу и пошла двором в сторону Ново-Рязанской. За Абреком она не смотрела, зная, что пес ее видит и в темноте далеко не убежит.
Она шла выверенным маршрутом: до Ново-Рязанской, там в троллейбусе выкурит папироску, затем назад мимо гаражей, к помойке – и конец прогулки. Как раз на двадцать минут. Она вышла со двора на улицу. В ворота молокомбината заехала машина, судя по металлическому стуку, груженная пустыми молочными флягами. Липа вспомнила, как в сентябре сорок первого дурная бомба попала в молокомбинат. И смех и грех… Ночью объявили по радио воздушную тревогу, они все побежали в подвал, а с Георгием никак не могла справиться. Не пойду, говорит, и все. Они убежали, а он остался. Тут она и влетела, бомба, прямо в склад. В молочные фляги! Фляги взлетели в воздух и стали по очереди сыпаться с неба с жутким грохотом. Даже в подвале было слышно, как они рушились на крышу их дома. Кончилось тем, что Георгий в одних подштанниках, босой примчался в бомбоубежище.
…Липа умиленно наблюдала, как пес, урча, барахтается в грязном сугробе под фонарем. Стоять было холодно, кроме того, пора было покурить. Вот как раз и троллейбус. Просто на улице Липа никогда не курила – вульгарно. Лучше где-нибудь на лавочке незаметной или вот в пустом еще ночном троллейбусе с открытыми дверями. Липа вышла подворотни. Вдоль Ново-Рязанской от вокзалов и вн до Бауманской стояли троллейбусы с зачаленными дугами.
Липа наступила одной ногой на подножку, обернулась к собаке:
– Абрек, я здесь, – чтобы пес не волновался.
Села на заднее сиденье, достала папиросы. Однако в троллейбусе она оказалась не одна. На звук чиркнувшей спички за спиной переднего сиденья выросла голова в шляпе. Липа дернулась было, чтобы встать, потом вспомнила, что не одна: Абрек рядом, двери открыты.
Из вежливости Липа предложила:
– Не желаете папиросочку?
Человек вздрогнул, видимо, проснулся. Обернувшись, он попал под свет фонаря с улицы, Липа, приглядевшись, вскрикнула:
– Господи! Александр Григорьевич?! Не вы ли?
– Здравствуйте, Олимпиада Михайловна, – приподнимаясь не до конца, сказал Александр Григорьевич и дотронулся до шляпы.
Липа пересела к нему. Протянула «Беломор-канал».
– Да что же я, дура, ведь вы не курите. Конечно – таберкулез… Вернулись?.. А что ж вы так? Мы бы вас встретили… Александра Иннокентьевна знает?..
– Она знает, но…
– Не принимает?! – воскликнула Липа. Александр Григорьевич молча развел руками.
– Сниму жилплощадь… пока документы. А там, я думаю, Шура менит свое отношение. Вы понимаете?..
Липа послушно кивнула, хотя никак не могла понять, почему Александр Григорьевич не идет к себе домой, а мерзнет в троллейбусе возле ее дома. В шляпе.
– Почему вы в шляпе? Вы простудитесь.
– Это не самое страшное. Как Лева, Люся… девочки?
– Младший – мальчик, – поправила его Липа. – Ромочка. Семь лет. В первый класс ходит. А чего же мы сидим-то? Ну-ка давайте поднимайтесь!
– Рановато, Олимпиада Михайловна…
– Поднимайтесь, поднимайтесь без разговоров. Пошли чай пить.
Липа вышла троллейбуса и подала Александру Григорьевичу руку, как ребенку.
– Осторожнее.
Из подворотни молча через сугроб бросился Абрек. Нельзя! – заорала Липа. – Фу! не успев сбросить скорость, забуксовал, ударил ра Григорьевича задом по ноге и, виновато под-хвост, убежал в подворотню.
– Это наш, – сказала Липа. – Левочка с торфоразработок привез. Абрек.
– Да я их и всегда-то… – срывающимся голосом пробормотал Александр Григорьевич.
– Да что вы! Он только на вид такой страшный. Он добрый пес. Лифт только с восьми, не тяжело вам на чет-вертый?
Преодолевая последний лестничный марш, Липа беспокоилась об одном-только бы Люся не орала с утра. И она совсем не была уверена, что Люся проявит по отношению к Александру Григорьевичу должное гостеприимство.
Она обернулась к ползущему за ней в одышке Александру Григорьевичу и на всякий случай напомнила:
– У Люси с нервами плохо…
– Да-да, – послушно кивнул Александр Григорьевич.
– Сиди и учи, раз вчера не успела!.. – донесся квартиры Люсин голос на фоне Танькиного плача. – И по-ори мне еще!..
Абрек тявкнул под дверью. Он всегда взлаивал, когда Люся заходилась, не выдерживал ее тембра.
– Нервы… – вздохнула Липа и нажала звонок.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
7. САША И ШУРА
Алик Ожогин тронулся давно, но окончательно сошел с ума недавно. Он собрался, как обычно, в институт, а перед самым уходом решил побриться.
Из ванной Алик вышел странный: полголовы было в ежике, другая половина
– голая, обритая. С тем и пришел на кухню. И, не моргая, глядя в упор на Кирилла, попросил у соседа закурить. Кирилл Афанасьевич сегодня был во вторую смену, сейчас он хозяйствовал. Он отложил недоошкуренную картофелину, вытер руки о женин фартук, которым был подвязан, и, не выказывая удивления, похлопал себя по карманам:
– В комнате, сейчас принесу.
Пока Кирилл ходил за куревом, на кухню вошла Александра Иннокентьевна с кофейником в руках.
– Закурить есть? – не моргая, тихо спросил ее Алик.
– Я не курю, – спокойно ответила Александра Иннокентьевна. Она знала, что иногда Алик бывает не в себе, а на голову не обратила внимания. Ни на кого и ни на что не обращать внимания – было одно проявлений ее деликатности, а может быть, самоуглубленности. – Алик, будьте добры, постучите мне, когда вода закипит. Доброе утро, Кирилл Афанасьевич.
Кирилл кивнул и подался в сторону, пропуская Александру Иннокентьевну. Он протянул Алику сигареты.
– Ты тоже «Ароматные» куришь? – печально спросил Алик.
– Забористые, я не обижаюсь, – как ни в чем не бывало ответил Кирилл, а про себя решил, что дело совсем плохо: вежливый Алик назвал его на «ты», чего никогда не было, и удивлен маркой сигарет, хотя прекрасно знал, что Кирилл курит именно «Ароматные».
Алик подошел к плите, прикурил от конфорки и сел на Дорину скамейку, единственное сидячее место на кухне. Выбритая, не заветрившаяся еще голова его – вернее, полголовы – была в кровавых порезах. Кирилл напряженно думал, что предпринять, но на всякий случай отвлекал уже сумасшедшего, как он понял, Алика от дальнейших необдуманных действий разговорами.
– На фронте тоже у нас… Обовшивеешь иной раз – ороешься наголо. Товарища еще попросишь. Можно и в одиночку, только без спешки, а то пообдерешься весь напрочь…