Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Когда, бывало, батюшка говорил: по грехам моим… то с ужасом думалось: ты считаешь, что все это по грехам твоим дается тебе, а нам–то что тогда ждать от Бога?
Как–то из–за какого–то пустяка поссорились мы с мужем. Не понимаю, как это могло случиться? Давно меня мои «отцы» отучили от этого.
Я дошла до того, что два раза и при всех назвала мужа дураком и сказала ему: убирайся вон. Проступок был неслыханный. Опомнившись, побежала каяться к о. Константину. Он долго «гонял» меня и велел добиться прощения у мужа, а без этого на исповедь не приходить. Это было очень трудно, так как муж обыкновенно дулся очень долго.
Прихожу к батюшке, но о случившемся ни слова не говорю. Он был очень сдержан; наводил на откровение, но, видя мое молчание, сам не настаивал. Ване, как всегда, дал просфорку.
Вернувшись домой, отдаю Ване просфорку и от себя прибавляю:
— Батюшка тебе кланяется. Ваня сердито говорит:
— Не хочу я твоих просфор. Ты лучше расскажи ему, как ты меня обижаешь.
— Ваня, пожалуйста, прости. Больше никогда не буду. Не знаю, как я могла это сказать. Возьми просфорку, пожалуйста.
— Сказал не буду и не буду. И больше этих просфор от о. Алексея не приноси. Все равно не буду их есть.
Я была в ужасе: отказался от просфор, значит испорчено дело его души. А испортила я. Я испортила все батюшке. Промучившись до утра, я помчалась к нему.
— Вы что, больны? — удивленно спросил он, быстро посмотрев мне в глаза.
— Нет.
— Что ж такая бледная?
— Так.
Молчание.
— Батюшка!
— Что?
— Со мной случилось…
— Случилось?
— Очень большой проступок я сделала и поправить нельзя, остается одно — умереть.
Молчание.
— Батюшка, вы слышите?
Молчание.
— А, батюшка, родимый (с отчаяньем). Ужас случился: муж не хочет вашу просфорку принимать. Вот вам она. Батюшка, родной, сделайте так, чтобы опять все было хорошо. Я больше не буду, никогда не буду, я не знаю, как это вышло, — уткнувшись в матрац, с плачем проговорила я.
Долгое молчание. Я взглянула на батюшку. Он спокойно перебирал простыню и не глядел на меня.
— Батюшка, вы поняли, что я наделала? Ведь всему конец, — зарыдала я. — Батюшка, родной, ради Бога не отказывайте. Все, что угодно, обещаюсь вам, только сделайте, — с отчаяньем молила я, валяясь у его ног.
— Что вы ему сказали? — спросил сурово он.
— Батюшка, я сказала… — И я почувствовала, что не могу от стыда выговорить, что я сделала.
Предыдущее было трудно сказать, и батюшка нарочно не помогал мне, а это казалось совсем невозможным.
— Батюшка, я не могу. Очень стыдно. — Молчание. — Батюшка!
— Что вы ему сказали? — так же проговорил он.
— Батюшка, не могу, родной, не буду.
Потом поднялась и посмотрела на него. Он все также спокойно, не глядя на меня, перебирал простыню. Я почувствовала, что другого пути нет, как исповедывать мой грех.
— Я, батюшка, сказала… я сказала, батюшка, что он… что он… дурак, — шепотом проговорила я.
— И вы это сказали? — с ужасом посмотрел на меня батюшка. — Да как же вы могли? А еще что? — Убирайся вон. — Нечего сказать! Это она христианскую жизнь ведет. Это она так ближнего любит! Хороша духовная дочь о. Константина. — Слова его жгли всю душу мою. — Мне за вас краснеть приходится!
Так часто, бывало, батюшка говорил и говорил так, что жарко становилось и стыдно очень. Краснеть перед кем? Перед Богом, я понимала. И, бывало, взмолишься:
— Батюшка, родной, лучше убейте, но не говорите таких слов.
— Ну, хороша же, — продолжал он, — ай да отличилась! Как он–то, бедный, сейчас себя чувствует? Какой он жалкий, мой Ваня. Как ему теперь тяжело, моему Ване.
Пока батюшка говорил, я только била лбом об пол и твердила одно:
— Простите, батюшка, батюшка, простите. Устройте все по–старому.
Помолчав, он спросил:
— Как он сказал насчет просфоры–то?
Я повторила.
— Не знаю, как и поправить и что тут делать. Так и не взял?
— Не взял.
— И сказал «Больше не буду их есть»?
Я мотнула головой.
Этими вопросами батюшка хотел подчеркнуть мне весь ужас положения. Я глаз не сводила с него. Неужели откажет? Кажется, на месте умерла бы от ужаса.
— Рассказывайте все, как было, — приказал он сурово. Я рассказала все до мельчайших подробностей.
— И два раза сказала ему «дурак»? Да еще при всех? Да что с вами сделалось? Я не узнаю вас!
— Батюшка, сделайте, дорогой, родной, сделайте, — снова взмолилась я.
— Что «сделайте»?
— Да чтоб он принял просфорку и она так же действовала бы на него.
Молчание. Меня обдало холодом.
— Батюшка, честное мое слово, не буду. А если сделаю что–нибудь подобное, тут же на месте убейте меня.
Батюшка медленно полез под подушку и вытащил оттуда довольно большую просфору. Безумная радость охватила меня. Долго он смотрел на нее, молился. Два раза перекрестил ее, поцеловал и, вручая мне, сказал:
— Вот, так и быть, отнеси ему просфору, твоему Ване и скажи ему: — Батюшка, о. Алексей очень тебе кланяется.
Не помню, как только я благодарила его.
— А вдруг не примет? — снова с безпокойством спросила я.
— Нет, эту примет. Но смотри, это последний раз. Если еще случится, поправить я больше не смогу. Как ни в чем ни бывало подойди к нему и дай, и ни слова не говори о прежнем.
Вихрем понеслась домой. Вхожу к Ване, целую его и говорю:
— Батюшка о. Алексей тебе очень кланяется и посылает тебе эту просфору.
— А, спасибо, — покойно сказал он. — Как его здоровье? Кланяйся ему тоже от меня. Очень вкусная просфора, — сказал он.
Я не сводила с него глаз. Потом тихонько вышла из комнаты, бросилась на кровать и, уткнувши лицо в подушки, смеялась и плакала от радости.
Утром понеслась благодарить батюшку. Он, довольный, смеется.
— Как назвала–то его? — шутил он.
— Батюшка, не нужно… Я больше не буду. Вскоре прихожу опять к батюшке и говорю:
— Надо идти исповедываться к о. Константину, а он не велел приходить без Ваниного прощения. А я боюсь, он может не простить.
— Нет, ничего, простит. Я буду молиться и он простит, — сказал батюшка.
Так и вышло. Ваня иногда долго не прощал, а тут батюшкина молитва как воск растопила его сердце.
Оба мои «отца» требовали, чтобы особенно перед исповедью я всегда просила прощения у мужа. И помню, как первое время трудно было смиряться. Бывало знаешь, что он виноват, а не ты, и все же кланяешься ему в ноги и до тех пор вымаливаешь себе прощенье, пока он не скажет, что больше не сердится на тебя. А иногда и ни с чем уйдешь. И тогда о. Константин, бывало, скажет:
— Ну, значит плохо просила. Следующий раз непременно добейтесь его прощения.
И это меня отучало постепенно от всяких действий, которые могли бы расстроить мужа. А в конце его обращения, когда батюшка его переродил уже, он, бывало, поднимет меня и сам просит у меня прощения.
Итак я совершила два больших проступка: оскорбила Ваню и скрыла это от батюшки. Мой «отец» требовал, чтобы я на исповеди в этом очень каялась, а я боялась, что у меня не выйдет и он прогонит меня.
Прихожу к батюшке. Темно и тихо в комнате, только мерцают лампадки. Батюшка сидит на кровати, на нем епитрахиль. За дверью стоят сестры в ожидании исповеди.
— Дверь не затворяйте, — сказал он, когда я вошла к нему и положила земной поклон.
— Простите, батюшка, и, если можно, помилуйте за то, что я сделала с Ваней и скрыла это тогда от вас.
— А что сделала с Ваней? — строго спросил он.
— Батюшка, я так не могу, позвольте дверь затворить.
— Я спрашиваю вас, что вы сделали с вашим мужем? — еще суровее спросил он.
Кто–то тихо затворил дверь.
