Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Помолчав, он сказал:
— Еще хотел сказать вам, что нужно жить так, и держать себя так, чтобы нам не приходилось краснеть за вас. Надо повсюду, где бы вы ни было, высоко держать знамя отца вашего духовного. Чем больше будете стараться, тем выше будешь держать знамя о. Константина. Плохим поведением вы нас всегда компрометируете. Поняла? Твердо помните это и старайтесь.
И часто, бывало, батюшка, выговаривая за что–нибудь, говорил:
— Вы нас компрометируете. Понимаете ли вы это или нет?
И так стыдно–стыдно станет и даешь себе слово больше своих «отцов» не подводить.
О. Константина выселяли из его комнаты. Прихожу к батюшке просить его, чтобы моему «отцу» выпросил у Бога хорошую комнату. Батюшка для о. Константина всегда был готов на все, а тут как–то ответил уклончиво. Я удивилась, но приставать не смела, значит нельзя. И чудно, что до сих пор мой «отец» никак не может устроиться с помещением. Видно это Господу не угодно. Меня удивляло, как батюшка скоро чувствовал духом, что угодно Господу и что нет. Что можно и чего нельзя было просить у Него. А происходило это оттого, что старец о. Алексей жил, мыслил, чувствовал согласно воле Спасителя своего.
Бывало о чем–нибудь попросишь батюшку, а он так как–то задумается, уйдет внутрь себя, как это он умел так хорошо делать, и через некоторое время дает тебе или согласие (молиться), или отказ.
Помолчав, батюшка спросил:
— Ну что, как он? — позволив этим вопросом высказать горе, бывшее у меня на душе.
— Да, батюшка, он точно все молится теперь. Молчит да и только. Какой–то серьезный и строгий стал. Не подступишься. Я не понимаю, чего он хочет от меня. Чего–то требует, а чего — не знаю. Я теперь боюсь ему говорить то, что прежде бывало легко говорила. Он меня не понимает.
Батюшка остро посмотрел мне в глаза.
— Что же это он у вас? Наверное комнатой занят? — усмехнулся он.
— Нет, батюшка, это ему не мешает. Так что–то, — со слезами ответила я. Просить помощи у батюшки я не помышляла.
Получив благословение, стала уходить. Батюшка не сводил с меня задумчивого взгляда.
— Хорошо, — сказал он медленно, — я буду молиться о нем, чтобы изменился… Чтобы добрее стал.
Горячо поблагодарила я своего старца. Скоро у меня все наладилось с моим «отцом». Я перестала его так бояться и снова начала понимать его. Он стал ласковее и разговорчивее и опять стал утешать и ободрять меня.
Конечно, все дело было в том, что я перестала понимать его, отошла, очевидно, от него каким–то образом, неправильно подходила к нему. А по своей неопытности уверена была, что все дело было в нем. Он меня не понимает, он не умеет со мной обращаться, думалось мне. И удивительно, как батюшка только своей молитвой наладил навсегда наши отношения.
Сколько раз он это делал, сколько раз приходилось ему улаживать отношения между духовными отцами и их чадами. А какое же трудное это было дело!
Прихожу как–то к батюшке и, дожидаясь очереди, смотрю, как сестры приходят к нему исповедываться, чтобы затем идти в церковь причащаться.
Они были все нарядные такие, очевидно приготовились к Причастию. Я подумала: вот счастливые. Они идут к своему батюшке уверенные, что их он простит. Наверное, они все очень хорошие и на совести у них ничего такого нет.
Последняя из них, особенно нарядно одетая, очень долго пробыла у батюшки и вышла от него вся в слезах. Ну, думаю себе, и мне теперь гонка будет. Но старец о. Алексей не действовал по настроению. Он вполне уже жил жизнью Христа, жизнью Его Духа.
Я вошла к нему робко, но он был в этот раз не строгий и даже о чем–то пошутил. Отпуская меня, он, смотря мне в глаза и держа за руку, показал на дверь и сказал:
— Когда идете исповедываться, не надейтесь на Причастие. Видели, как они приходили ко мне. Вы же этого никогда не делайте. Идя исповедываться, не надейтесь на прощение, — вымаливайте себе его. Нельзя говорить отцу духовному: благословите причащаться, а нужно говорить: благословите исповедываться. Поняла?
Я стала так делать и чувствовать. И до сих пор о. Константин никогда не обнадеживает меня прощением заранее, если случится спросить его об этом, и тем он помогает создаться в душе покаянному настроению.
Проговоривши, что было нужно о Ваниной душе, батюшка сказал:
— Помни раз навсегда, что в духовной жизни нет слова «не могу». Все должна мочь, что тебе велят. Бывает же слово «не хочу», за которое, чем дальше будешь жить, тем строже будет за него с тебя взыскиваться. По отношению же к своему учителю и руководителю, который является для тебя всем, существуют только два слова: простите и благословите (простите за вечное мое плохое поведение и благословите жить, как вы хотите. Так нужно было понимать батюшку).
— Знаете, — вдруг добавил он, — если о. Константин будет стараться учить вас и увидит, что вы не стараетесь жить, как он хочет, то он может по своему выбору отдать вас для исправления другому. И уже будет вам тогда!
Батюшка старался свирепо смотреть на меня, но это ему плохо удавалось.
Когда я стала уходить, он, благословляя меня, сказал:
— Посмотрел бы я на вас, что бы с вами было, если бы вы попали к другому. Счастливы вы, что о. Константин согласился взять вас.
Батюшка с каким–то ужасом посмотрел на меня. Мне стало страшно. Я поняла, что когда–то что–то очень–очень плохое должно было случиться со мной.
Я очень сильно заболела и только благодаря молитвам моих «отцов» и батюшкиной просфорке, после которой мне сразу стало легче, я быстро оправилась.
Еще до моей болезни я все приставала к батюшке, чтобы привести Ваню к нему. Время было очень опасное: батюшку могли всегда взять и тогда бы они не свиделись. Я приходила в отчаяние, что Ваня не едет сам, а батюшка строго запрещал мне его насильно приводить к нему.
За мою болезнь Ваня не раз собирался к нему, но все что–нибудь мешало. Во время болезни этой Ваня ухаживал за мной, как сиделка, и исполнял все мои просьбы. И вот я стала умолять его поехать к батюшке. Он с радостью согласился, но потом объявил мне, что снова не попал, т. к. задержали больные.
В тот же вечер лежала я одна и злоба душила меня. Злоба на «того», кто все время вредил душе моего Вани. Мне захотелось «его» изничтожить. Я забыла свою душевную и телесную немощь, я готова была вступить с ним в борьбу, чтобы далеко отогнать «его» от бедного моего Вани. Забывшись, я бросила вызов всему аду, самому сатане. Я горько плакала от отчаяния и моего безсилия.
Вдруг стены комнаты раздвинулись и сам царь тьмы прошел по воздуху во всем своем величии. Он был одет в пурпуровый хитон и был воплощение греха во всей его красе. Это был тот дух зла, за которым люди шли толпами, плененные его красой, и не узнали его. Воздух стал тяжелым. Трудно было дышать. Потом все исчезло.
Появилась церковь Маросейская. На батюшкином месте стоял кто–то очень «великий», не знаю кто. Церковь была полна мужчин и женщин, одетых в белые одежды. Они казались все молодыми, сильными, красивыми неземной красотой. По очереди входили они на батюшкино место и «тот» «великий» перед крестом и Евангелием принимал от них клятву бороться против зла и смерти, не щадя себя. И обещали они отнимать у диавола всякую душу, попавшуюся ему. Завет свой они скрепляли своею кровию. Я была между теми, которые должны были образовать эту общину. Душа была полна восторга, что нас столько уже борющихся. Очнувшись, почувствовала, что в комнате, как в церкви во время «Достойно». На душе было так светло и хорошо. Скоро это чудное состояние прошло и начался сильный жар.
На другой день я сказал Ване, что, если он не поедет к батюшке, я умру. Пока он не возвращался домой, я все молилась св. Николаю, чтобы он допустил Ваню до батюшки.
Наконец Ваня возвращается. Вид у него очень довольный и в руке две просфоры.
— Тебе вот, поменьше, а мне большую, — радостно сказал он. — Я на тебя все жаловался и он сказал, что прав я. Он такой добрый, хороший и очень образованный, все знает. Только я в нем не видал чего–нибудь такого… особенного. Почему к нему народ так ходит? И интеллигенция ведь почти что все.
