Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Отворите дверь! — приказал он.
И слово за слово я должна была громко покаяться во всем том, что я наделала, до мельчайших подробностей. Когда упиралась, он вопросом заставлял говорить дальше. Зачем–то вошел о. Сергий, но видя, что идет исповедь, хотел уйти.
— Ничего, Сережа, оставайся. — А мне: — Продолжайте.
— Батюшка, — тихо сказала я, — лучше другое что, а не это (наказание), — взмолилась я.
— Нет, это, — неумолимо сказал он. — И как же вы его назвали?
— Одним плохим словом.
— Каким?
— Ду–у–рак…
— И сколько раз?
— Два раза.
— И еще что сказали?
— У–у… бирайся вон.
— При ком так ругались?
— При студенте и прислуге. Батюшка снова начал отчитывать меня.
— Еще когда–нибудь будешь? — закончил сурово он.
— Нет, батюшка, никогда, родной, дорогой, простите.
— Смотри, чтобы это было в последний раз. Иди к о. Константину и валяйся у него в ногах, пока не простит тебя. Сережа, уходи и закрой за собой дверь. — И батюшка продолжал исповедывать меня во всем остальном.
Потом положил на голову епитрахиль и крепко нажал ее рукой. Так он долго держал меня, очевидно молясь за меня.
Я грех свой искупила, старец мой родимый меня простил. Как «гонял» меня мой «отец» было лаской по сравнению с этой батюшкиной исповедью. Долго спустя я все еще боялась встретиться с о. Сергием, думая, что он будет смеяться надо мной.
С тех пор, бывало, с Ваней малейшее неудовольствие боишься показать. А он удивлялся, почему я все отмалчиваюсь и даже виду не показывала, что сержусь.
Часто приходила к батюшке за советом, как быть: муж расстроен, ничем не доволен, не разговаривает. И батюшка или велит не обращать внимания и делать вид, что не замечаешь, или велит с лаской подойти к нему и согреть его душу. Последнее было очень трудно и удавалось только по молитвам батюшки. Я, бывало, поступаю дома, как он велит, а он в это время молится за нас.
Случалось иногда приходить к батюшке за тем, чтобы с радостью рассказать ему, что хорошее случилось в духовной жизни Вани. И он, бывало, прикажет тебе вести себя так, чтобы Ваня отнюдь не замечал, что ты видишь в нем перемену. Батюшка боялся, что можно было спугнуть как птичку эти новые ощущения в Ваниной душе. И требовал все большего и большего нежного обращения с ней.
Как–то батюшка просил:
— А каким бы вы желали видеть своего Ваню?
Он говорил это так, точно он мог сделать его таким, каким бы мне хотелось иметь его.
— Таким, батюшка, мне бы хотелось его иметь… настоящим, но только не таким, как вот И.
Батюшка засмеялся.
— Почему?
— Простите, батюшка, я забыла совсем, что он ваш духовный сын. Нет, правда, он православный очень, но вот насчет христианства–то, я не знаю…
Впоследствии мы с ним подружились именно на этом самом христианстве. Он оказался очень хорошим человеком.
— А мне, батюшка, хочется, чтобы мой был православным, но, главное, хочу видеть его христианином, как в первые века. И чтобы нам с ним так жить можно было.
Батюшка молча отвернулся. Какая–то тень пробежала по его лицу. Он знал, родной, что мне не придется пожить с мужем христианской жизнью.
После смерти одного своего друга Ваня заболел сердцем. Он очень тяжело болел, особенно нравственно. Наконец, он стал себя считать инвалидом, и это еще больше удручало его. Батюшка велел себе докладывать мельчайшие подробности о ходе его болезни и о состоянии его души. Ухаживать за Ваней было очень трудно. Церковь совсем забросила. Ваня болел долго. Батюшка все время помогал. Он направлял, проверял каждый мой шаг с ним, и своими молитвами поддерживал нас.
Наконец, видя, что Ваня все не поправляется и что нравственное его состояние делается все хуже и хуже, батюшка решил написать ему письмо. Письмо было самое простое, но очень сердечное и возымело свое действие. Ваня поверил, что батюшка обещает ему выздоровление и начал поправляться. Он это письмо всю жизнь берег, как нечто самое дорогое.
Помню, как долго батюшка его писал, как он думал над ним, как тщательно выбирал выражения.
— Что же? — спросил он, — написать ему благословение или нет?
— Ну как же, батюшка, конечно.
— Да ведь он у вас неверующий.
— Нет, верующий, — защищала я своего Ваню. Батюшка лукаво на меня взглянул.
Окончив его, он сказал:
— Ну вот, кончил. Хорошо? — спросил он, прочитав мне его.
— Хорошо, очень хорошо, батюшка! — с восторгом сказала я. Многое ждала я от этого письма для Вани, и как же я была благодарна батюшке за него!
Он переписал письмо и, вздохнув глубоко, сказал:
— Ну вот, передайте ему. Очень было трудно. Ну, скоро будет здоров. Работать по–прежнему будет.
Очевидно много вложил батюшка в это письмо чего–то, отчего ему было так трудно писать его и что так скоро поправило Ваню.
Я видела, что батюшка доволен и что можно его просить, о чем хочешь.
— Батюшка, — нерешительно начала я, — мне давно очень обидно, что вы называете меня все по фамилии. Я, кажется, стараюсь изо всех сил и делаю все, что вы велите. Неужели я все еще не ваша?
— Да… нет… ничего… стараетесь. Я… ничего не говорю… а назвать… назвать тебя? Подожди, я подумаю и как–нибудь уж назову. Постой уж, — сказал он, окинувши меня быстрым взглядом.
Скоро Ваня выздоровел, но работы было мало и ожидать ее было неоткуда. Сказала батюшке свое горе. Он глубоко посмотрел на меня.
— Иди с миром. Больных найдем и пришлем.
Вскоре больные появились. Все новые, неизвестно откуда узнавшие про Ваню. Работа наладилась.
Муж очень любил пчел, и у нас стояли они на чердаке. Часто я ему помогала в работе с ними. И вот, как–то в большой праздник он велел поскорее приходить домой из церкви, чтобы помогать ему с пчелами.
Из церкви пошла к батюшке за благословением. Тихо в квартире, никого нет. Батюшка что–то писал, сидя в кресле. Кругом все, и он сам был такой уютный и аккуратный. Он не считал, как некоторые духовные лица, что это мешает духовной жизни. Видно было, что, читая, батюшка молится. Он как–то весь ушел внутрь себя.
— Что так? (рано из церкви ушла), — спросил он, окинув меня быстрым взглядом. Я сказала, в чем дело. — Ах, так. Нужно, нужно, непременно нужно идти.
— Батюшка, очень не хочется.
— Нет, нет, идите.
В церкви, очевидно, запели «Тебе поем», так как у батюшки началась очень сильная внутренняя молитва.
Он сделался еще серьезнее и сосредоточеннее.
— Уходите теперь, — приказал он, и встав перед иконами, начал молиться.
Я тихо вышла, а как хотелось хоть за дверью остаться, чтобы помолиться вместе с ним.
Как–то прихожу исповедываться.
— Ну что, как наши дела? — спрашивает он.
— Не знаю, батюшка, как. Только одно знаю, что стараюсь изо всех сил. А больше ничего не знаю.
— Если изо всех сил, то хорошо, — сказал он, пристально глядя на меня.
Я сейчас же стала внутренне проверять себя, и мне показалось, что я не соврала.
— А можно еще, знаешь как, больше сил стараться, — серьезно добавил он.
Как–то говорю ему:
— Батюшка, меня очень смущает, что когда меня перед людьми обличают или наказывают, то мое самолюбие очень страдает. От этого мне очень больно. А Св. Отцы говорят, надо быть безстрастной. У меня, значит, гордость есть?
— Гордость не хороша, когда она по отношению к Богу, — сказал он. — Ну, как мы с вами чувствуем. Что мы ничто перед Богом?
— Да, чувствую.
— И гордость перед Ним чувствуете?
— Нет, батюшка.
— Ну да, нет. И вот это–то и не должно быть. А самолюбие и даже гордость по отношению к людям всегда в нас есть. Очень трудно, чтобы не было. Это еще не так опасно. Самолюбие всегда остается при нас. С этим ничего не поделаешь. А в вашем случае это может быть еще и искупление вины, раз вам так трудно. Ничего, привыкнете. Это вам полезно. Терпи казак — атаманом будешь, — закончил батюшка, улыбаясь, и крепко ударил меня по плечу.
