Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Жалость разлучиться с вами и хочу быть со Христом, как говорил апостол Павел, — снова сказал батюшка. — Но я не знаю, что лучше для вас (для всех нас).
И он так красиво заговорил о своем желании умереть и быть со Христом неразлучно и о той скорби, которую он чувствует при мысли, что придется разлучиться с нами.
— И этого еще не сделал, — говорил он со скорбью, — и это в жизни упустил, и этого еще не доделал.
Лицо его стало светлое–светлое, глаза прозрачные, небесно–голубые — они светились тихим светом и, подняв руки к небу и весь как бы потянувшись к Спасителю, о. Алексей произнес:
— Господи, Иисусе Христе, Спаситель мой Милосердный. Я иду к Тебе и вот я весь перед Тобою, каков я есть. Возьми меня. Я ничего не сделал в жизни своей для Тебя. Я не готов и никогда не буду готов, но я говорю вот: что всю мою жизнь и до последнего дня моего я, сколько было сил, и выше сил своих, старался делать все по совести. И совесть моя чиста, она ни в чем не укоряет меня. Вот я весь перед Тобою с моими немощами, весь во грехах. И таким я иду к Тебе, надеясь и веруя в Твое неизреченное милосердие.
Батюшка опустил руки и откинулся на подушку. С закрытыми глазами он продолжал молиться. Свет в нем постепенно потухал, как вечерняя заря.
— Не безпокойтесь об этом сне. Он сам скоро перестанет тревожить вас. Живите покойно, — сказал он и, не поднимаясь, благословил меня.
Я тихонько поцеловала его руку и на цыпочках вышла из комнаты. Как я тогда не поняла, что скоро наступит его конец?
Как–то прихожу к нему посоветоваться насчет Вани. В душе кипело у меня нетерпение. Я снова стала раздражаться на Ваню своего. Но, конечно, батюшке об этом не говорила.
— Как я его люблю, — вдруг сказал он после окончания беседы. — Очевидно вы свою любовь передали мне. Как можно его не любить!
Это был ответ на мое душевное состояние. После таких слов делалось стыдно и шла домой с твердым намерением исправляться.
Под Покров пришла я ко всенощной на Маросейку. Мне стало грустно, вспомнилась прежняя наша жизнь. Вспомнилась смерть сына (он умер в Покров). Теперь уж батюшка молился за всех моих близких, захотелось очень, чтобы он и сына моего помянул. Теперь я могла об этом просить его.
Подхожу к кресту после молебна и прошу о. Сергия передать батюшке, что сына моего звали Иоанном. Он участливо и ласково посмотрел на меня и кивнул утвердительно головой. Первый раз обращалась с просьбой к нему, но он уже был мне свой тогда, и я не так боялась его.
Все больше и больше мне начинало хотеться иметь косынку [291].
Прихожу как–то к батюшке. Он чем–то был очень занят.
— Батюшка, я знаю, что недостойна этого, но мне очень хочется: дайте мне косынку. — Молчание. — Батюшка, а батюшка, — тихонько дернула я его за рукав. — Я знаю, что этого нельзя просить, но может быть можно это сделать?
— Какая тебе косынка? Никакой не нужно. Выдумала косынку! Не косынка имеет значение — это все внешнее, нужно, чтобы внутри было.
— Ну, батюшка, благословите хоть в общину какую–нибудь поступить. О. Константин мой не позволяет.
— И общины тебе никакой не нужно. Твой Ваня тебе все. И должен быть всем: вот тебе и община, и косынка, — смеясь, сказал он. — Ничего больше не нужно тебе.
Мне стало грустно. Я поняла, что все мое делание в духовной жизни сосредоточено в Ване, и на Ваню и для Вани. И, действительно, это было труднее всякой общины, если бы исполнила все то, чему батюшка учил меня.
— А знаете, — как–то встречает меня батюшка, — у меня была сестра Т. [292], только тихонько. Сама–то она больше не показывается. Она уже теперь в монастыре [293]. Хорошая она, очень хорошая.
— Хорошая–то она хорошая. А зачем, батюшка, вы с о. Алексеем [294] запрятали ее в монастырь. Я понимаю, тот мог это сделать, а вы–то зачем погубили ее? Ведь это вы сказали про нее, что она родилась в мантии [295].
— Нет, она не погибнет. Будет жить хорошо, серьезной жизнью, — сказал он, — а то не я ей говорил, а другой. Ей иного пути нет.
Батюшка вынул просфору, долго смотрел на нее и, отдавая мне, сказал:
— Свезите это Т. и мое благословение: батюшка посылает это тебе, чтобы тебе было легче жить с матушкой [296].
Слова батюшки, как всегда, оправдались. Т. скоро привыкла и полюбила монастырскую жизнь, живя хорошо. С матушкой отношения у нее скоро наладились и они друг друга очень полюбили.
Как–то говорила с батюшкой о трудности любви к людям. Все, казалось, знаю и понимаю, что старец мой родной говорил мне, а любить людей не могу. Как это любить их? Как этому научиться? — бывало пристаешь к нему.
— Александра, возьми мое сердце, — сказал он однажды. — Не понимаю, почему вы не берете его. Вот на, я даю тебе его, все — какое есть. Возьми его. — И он протянул ко мне руки, как будто давал действительно мне сердце свое.
— Батюшка, родной! — воскликнула я, — да как же я могу взять ваше сердце? Хоть часть его и то не могу.
— Не знаю, почему вы не берете, что дают вам. Мы вам все свое даем, а вы не хотите брать. Почему не берете у о. Константина его смирение, его тактичность, его благостность… А у меня — мое сердце, которое я сам даю вам.
Я сидела в смущении, не знала, что ответить.
— Это ведь так, к примеру, я сказал вам. Просто так, — добавил он, заметив мое смущение.
Еще поговорили о чем–то и он отпустил меня. На прощанье сказал, глубоко смотря мне в глаза:
— Помни, я тебе его дал. Твое дело взять его. И когда захочешь, возьмешь. Иди!
Долго была я под впечатлением этой удивительной беседы. Я не могла понять, как даже приступиться, чтобы «взять» (достигнуть) то, что было у моих «отцов». Как–то батюшка встречает меня со словами:
— Ну, как поживает ваш о. Иоанн?
С удивлением я посмотрела на него.
— Ну да, ведь И. О. (имя и отчество мужа) у нас о. Иоанн. Разве нет?
И так часто потом он называл его: почему — осталось для меня тайной…
Как–то прихожу к нему. Сердитый такой сидит.
Стали говорить о том, как трудно встретить людей, правильно понимающих духовную жизнь, и которые серьезно шли по этому пути. Я стала хвалить Маросейку.
— Нет, они ничего не стоят. Я недоволен, очень недоволен некоторыми из них.
Мне стало жаль Маросейских, что батюшка так на них сердится.
Пришла при мне одна сестра. Ей, видно, было тяжело жить. И тоже, вроде меня, ей что–то мешало бывать в церкви. Батюшка тихо заметил ей, что нехорошо, что она как–то осталась дольше того, что он ей позволил.
Вот, думаю, этой как говорит, а попробуй я сделать что–нибудь подобное, что мне бы за это было! Наверное, она очень хорошая.
Когда она вышла, он сказал:
— Вот эта хорошая. Очень хорошая. Заметь ее.
Время было опасное и каждый раз думалось: а вдруг это последнее свидание с батюшкой?
Он часто говорил о том, что его не будет или вообще что–либо подобное. Мы–то всегда думали, что он говорил о своем аресте. Забывалось как–то, что смерть уже сторожит его. Если и мелькнет мысль о близкой разлуке с ним, спешишь ее отогнать поскорее.
Почти каждый раз он говорил:
— Ходите, ходите чаще ко мне, как можно чаще, а то нельзя будет. Если случалось пропустить два дня, он сейчас же скажет:
— Что же так долго не были? Ходите чаще, чаще. — А после каждого откровения или исповеди говорил: — Говорите больше про себя. Я вас совсем не знаю.
