Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту (СИ) - Моц Анна (книги бесплатно без регистрации полные .TXT, .FB2) 📗
Когда я в конце концов выступила в качестве свидетеля, изложив различные риски, которые, по моему мнению, представляла бы дальнейшая опека Джеки над Эми, у меня сложилось впечатление, что мои слова не были услышаны. Судья слушал другого эксперта внимательно, даже угодливо. Во время моей речи он казался рассеянным. Затем, когда я заметила, что отношения Джеки с Леоном вызывают беспокойство и, вполне вероятно, продолжатся, судья меня перебил:
– Мисс Моц, вы что, никогда не встречали женщину, которая любит мужчину?
Даже сейчас, проработав в этой сфере более 20 лет, в течение которых мне довелось иметь дело с жестокими и неуравновешенными пациентами, слова судьи по-прежнему остаются самой поразительной фразой из всех, что я слышала за свою карьеру. Я не могла поверить, что человек в его положении так открыто показывает собственные предубеждения. Эту мысль подтвердил и следующий вопрос:
– Мисс Моц, у вас есть дети?
Смысл такого прерывания моей речи был предельно ясен. Тогда я была молодой девушкой без мужа и детей, и мой отчет вместе с профессиональным заключением обесценили до такой степени, что их не учли, потому что один мужчина сделал свои выводы на основе моего жизненного опыта. Судья воспринял меня как наивную девочку, которая не понимает ни романтическую, ни материнскую любовь. Из-за этого его несильно интересовало, что я собираюсь сказать о Джеки, ее способностях как матери и рисках, которые она представляла для дочери. Долгие часы тщательной работы по составлению психологического портрета и всесторонней оценке рисков, казалось, были отброшены в сторону одним взмахом руки человека с предубеждениями.
После двух резких фраз судьи мне стало абсолютно понятно, чем закончится это дело. Неужели судья, в руках которого было будущее беззащитного младенца, оказался пленен рассказом о жертвенности девушки и материнской любви? Казалось, что он принимал решение, которое определяло судьбу нескольких человек, основываясь скорее на идеализированных представлениях о женственности и материнстве, а не на разумной оценке доказательств и мнении специалистов. В этих обстоятельствах неоднократный акцент моего коллеги на том, что Джеки кормила дочь грудью, получился непреднамеренным мастерским ходом для защиты одной из сторон процесса. Когда психолога снова вызвали на свидетельскую трибуну, чтобы прокомментировать мои показания, он утверждал, что я недооценила влияние, которое Леон оказывал на Джеки, и факт ее послеродовой депрессии. Он был категоричен в своих показаниях, описывая травмирующие последствия разлуки для маленького ребенка, а также непреклонен во мнении, что Джеки и Леон действительно расстались и что она была в состоянии защитить себя и Эми от возможного вреда. То, как разлука повлияла на старшую дочь Джеки, которой тогда было восемь, не обсуждалось.
Нельзя сказать, что мои слова о риске для ребенка остались гласом вопиющего в пустыне. Социальные работники и представители местных органов опеки засвидетельствовали, что Джеки и Леон отказывались сотрудничать с ними, и выявили недостатки в том, как они выполняли родительские обязанности – как вместе, так и по отдельности. Показания опекуна ad litem и педиатра, который осматривал Эми в отделении неотложной помощи и описал потенциальные долгосрочные последствия ее травм, тоже звучали убедительно. Однако судья остался при своем мнении. Он отклонил план, который предложили местные органы опеки (они рекомендовали забрать Эми у родителей), и сказал, что минимум, на который он был бы готов пойти, – это соглашение с разделением ответственности за Эми, включающее план ее возвращения под опеку Джеки. Местные органы не могли одобрить такое решение, поскольку не хотели делить ответственность с матерью, которую считали опасной. Им оставили возможность повторно подать заявку на получение распоряжения о надзоре, что, однако, не даст им права забрать Эми из-под опеки матери, пока не наступит момент, когда ее действия достигнут порогового критерия причинения вреда. Следовательно, если этого не произойдет, она может оказаться вне поля зрения.
Дело Артура Лабиньо-Хьюза, шестилетнего мальчика, убитого на попечении мачехи-садистки и жестокого отца в 2021 году, всколыхнуло Великобританию, что вполне понятно, однако это лишь один из множества подобных случаев. По данным Национального общества по предотвращению жестокого обращения с детьми, в среднем в Великобритании еженедельно убивают по меньшей мере одного ребенка. При этом дети в возрасте до года входят в особую группу риска, а родители (биологические или приемные) наиболее часто являются преступниками [12]. Именно поэтому большинство таких историй остаются незамеченными, кроме тех редких ситуаций, которые представляют как трагические исключения из правил. Никто не хочет признавать, что причина этих смертей – повсеместное нежелание противостоять насилию, которое происходит совсем рядом – в знакомых всем бытовых ситуациях. Писательница-романист и эссеист Сири Хустведт выявила эту тенденцию в проницательной работе о деле Сильвии Лайкенс [13]. В 1965 году юная американка погибла от рук женщины, на попечении которой она находилась, и других детей, с которыми она жила в одном доме. «Стрелка-одиночку, который „слетает с катушек“ и начинает стрелять по людям в церкви, синагоге или школе, и психопата-садиста, который тайно выслеживает свою жертву, легче мысленно держать на комфортной дистанции, объясняя их поведение психическим расстройством, чего не скажешь о группе людей (какой бы большой или маленькой она ни была), которая нападает на свою жертву с бешенством и яростью» [14].
Мы не признаем в полной мере масштабы материнского насилия в отношении детей, потому что это противоречит нашим убеждениям. Эта идея подвергает сомнению сложившиеся представления о семье и материнстве и угрожает той самой «комфортной дистанции», которую мы стараемся оставить между собой и возможностью серьезного насилия. Дело Джеки показало мне, что такой «близорукости» подвержена и система правосудия, и люди на высоких должностях, которые определяют ход жизни детей. На самом деле очень легко увидеть, что дети, находящиеся в группе риска, остаются в опасности, несмотря на то что существует масса возможностей это изменить.
Случай Джеки остается одним из самых тревожных примеров в моей карьере, когда ребенка возвращают на попечение матери, которую я сочла ненадежным родителем и потенциальной угрозой. Благодаря ему я поняла, насколько сильны предубеждения и нежелание отказываться от прекрасных представлений о материнстве. Не меньшее беспокойство вызывало и то, что постановление суда снизило информационную прозрачность ситуации. Если представители местных органов опеки не выявят, что Эми причинили серьезный вред (а сделать они это могут только во время визитов в соответствии с постановлением о надзоре), я не смогу следить за ее делом, опекун ad litem лишится будущих контактов, а после окончания срока постановления Джеки сможет спокойно воссоединиться с Леоном или другим партнером, который представляет потенциальную опасность для девочки. В этом деле за время наблюдения никакого вреда не выявили, поэтому долгосрочные последствия для Эми остаются тайной, вызывающей тревогу. Я сделала акцент на потенциальном риске, а мой коллега сосредоточил внимание на вреде от разлуки матери и ребенка. Хочется верить, что прав был он, а не я.
Опыт проведения оценки риска в рамках судебного процесса научил меня тому, что психолог должен привыкнуть к ситуациям, когда его профессиональное мнение могут проигнорировать, а рекомендации – не соблюсти. Однако я никогда не привыкну к тому факту, что, как бы мы ни старались, невозможно защитить всех детей от серьезного вреда со стороны опекунов даже при наличии явных признаков опасности. Причины этого носят как системный, так и психологический характер. Проблема не только в том, что отрицание – мощный психологический фактор, но и в том, что службы по защите детей не представляют собой единую отлаженную систему, а злоумышленники знают способы сокрытия преступлений. Все это приводит к серьезным сбоям. Часто дела отличаются сложностью: доказательства противоречивые или допускают разные толкования, и ни один из планов действий не дает гарантированного результата. Вполне возможно и даже приемлемо, что два специалиста могут прийти к разным выводам: они тщательно и добросовестно проанализировали одного и того же человека, изучили его медицинскую карту и свидетельства, касающиеся причинения вреда ребенку или неисполнения родительских обязанностей, прочитали отчеты социального работника и провели сеансы контактного наблюдения с родителем и ребенком. Решение или изъять ребенка из-под опеки родителей, или вернуть его им может оказаться трагически ошибочным, даже если его приняли с учетом всех имеющихся доказательств и в свете консенсуса экспертов.
