Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту (СИ) - Моц Анна (книги бесплатно без регистрации полные .TXT, .FB2) 📗
Дело Джеки запомнилось мне в том числе и потому, что я до сих пор задаюсь вопросом: было бы решение судьи другим, если бы я давала показания сейчас, будучи женой и матерью? Или если бы я была мужчиной? Я также вынесла из этого урок, который не теряет актуальности даже при изменении личных обстоятельств или мнения в обществе, которое произошло за четверть века. Дела по вопросам опеки, где участвуют мать и ребенок, всегда тесно связаны с эмоциями. Они вызывают сильные чувства у всех, кого это касается, независимо от жизненного опыта и от того, какие принимаются меры, чтобы сохранять профессиональную дистанцию. Почти каждый, кто участвует в подобных делах в любой роли, в том или ином виде испытывал на собственном опыте уникальную связь матери и ребенка. Большинство из нас знают, каково иметь маму или потерять ее – и не важно, насколько хорошо она справлялась с родительскими обязанностями и как мы относимся к ней сейчас. Материнство существует не только как состояние, но и как идея в умах людей. Ни одно обсуждение не проходит в условиях абсолютной нейтральности – без опоры на личный опыт, сентиментальной привязанности и идеалов, которыми мы так дорожим. Дело Джеки помогло понять, что в судебных процессах такого рода мы соприкасаемся не только с юридическими нормами и клиническими оценками, но и с наслоениями глубоко укоренившихся социальных норм и со стремлениями людей. На женщину смотрят сквозь искажающую призму: воспринимают ее не как реального родителя, а как идеальную мать, которую в ней хочет видеть общество. Позднее я оценивала Грейс – мать, которая намеренно инсценировала и спровоцировала болезнь дочери. После этого случая я поняла, что идеализированные представления о материнстве не просто предрассудки, а убеждения, которые влияют на специалистов при принятии решений и создают риск для жизни детей.
4
Грейс. Под прикрытием заботы
В каждом деле, которое касается жестокого обращения с детьми, специалисты должны проявлять осторожность при оценке потенциальных преступников. В некоторых случаях есть прямые и недвусмысленные доказательства того, что родитель, опекун или иное лицо виновны в насилии. В других же ситуациях очевидные свидетельства нанесенного вреда не указывают на преступника явным образом. Иногда встречаются зацепки, которые никуда не ведут, предположения, которые сбивают с правильного пути, и настораживающие признаки, которые оказываются ложной тревогой. Социальные работники, медики и психиатры знают, что их главная обязанность по защите детей не подразумевает разлучения ребенка с родителями или опекунами в обход правовых процедур и без должного рассмотрения.
Вопрос, когда, как и насколько быстро необходимо вмешаться, встает особенно остро в тех редких, но в то же время возникающих ситуациях, когда жестокое обращение с ребенком не только маскируют с помощью отрицания, но и объясняют проявлением любви и заботы. К ним относятся случаи сфабрикованного или спровоцированного заболевания, когда взрослый человек или придумывает, или вызывает заболевание у ребенка, чтобы обратиться за медицинской помощью. Часто это делается для собственного удовлетворения. За пределами медицинских кругов это расстройство известно под названием «делегированный синдром Мюнхгаузена».
Такая форма жестокого обращения особенно опасна: ребенку причиняют физический вред, но из-за характера насилия момент его обнаружения оттягивается, из-за чего дети не сразу получают защиту. Большинство преступников – матери, и многие из них задействованы в сфере помощи окружающим или имеют медицинское образование [15]. Делегированный синдром Мюнхгаузена удается скрыть из-за наших предвзятых представлений о материнстве и заботе: нарциссическая правда прячется под жутко правдоподобным прикрытием родительского волнения. Эта маскировка остается такой эффективной, потому что соответствует стереотипам о человеке, который заботится о ребенке. Из-за идеализации мы рискуем не заметить суровую реальность – преднамеренное жестокое обращение со стороны матери, медсестры или другого человека, который осуществляет уход, может ускользнуть от нашего внимания.
Особенно трудно усвоить мысль, что встревоженный родитель, который оказался с ребенком в опасном состоянии, сам мог имитировать или вызвать его. Или понять, как медсестра может быть виновной в убийстве детей, находящихся на ее попечении. Пример – дело серийной убийцы Беверли Алитт. В 1991 году Алитт, прозванная Ангелом Смерти, была осуждена за убийство четырех детей, покушение на убийство троих детей и умышленное причинение тяжких телесных повреждений шестерым детям в больнице в графстве Линкольншир. В прошлом Алитт неоднократно симулировала болезнь: в том числе она убедила врачей провести операцию по удалению здорового аппендикса. Это похоже на проявление синдрома Мюнхгаузена, когда человек подвергается ненужному медицинскому вмешательству, что может быть предвестником такого же поведения по отношению к другим. Будучи медсестрой в педиатрическом отделении, она вводила своим пациентам слишком высокую дозу инсулина, чтобы вызвать реакцию и прийти на помощь. Алитт действовала настолько убедительно, что один из родителей попросил ее стать крестной матерью ребенка, пострадавшего от ее рук, а другой родитель нанял частного детектива, чтобы помочь женщине в уголовном деле, где против нее были выдвинуты обвинения.
Дела, где у подозреваемых выявляют делегированный синдром Мюнхгаузена, ставят важные вопросы перед любым психологом, чья работа связана с женщинами, которые причинили вред детям. Как могли совершить преступления те, кто должен был защищать? Как могли люди, которые поклялись (профессионально или негласно) не причинять вреда, стать источниками жестокости и обмана? Что заставляет человека, обязанного заботиться о ребенке и нести за него ответственность, создавать опасность для беззащитных малышей, которые зависят от него и полностью ему доверяют?
Во время знакомства Грейс произвела на меня приятное впечатление. Она была внимательна и хорошо разбиралась в медицинских вопросах. Если бы кто-то начал с ней общаться, предварительно не прочитав личное дело, этот человек не догадался бы, что женщину обвиняют в причинении вреда шестилетней дочери Алиссе и что специалисты оценивают, не представляет ли она угрозу для второго, еще не рожденного ребенка. Никто не смог бы сразу определить, что заботливая с виду женщина в положении – нарциссическая личность, которая так сильно зависит от внимания медиков, что готова подвергнуть опасности собственную дочь, лишь бы удовлетворить эту потребность.
Как показало дело Аллитт, делегированный синдром Мюнхгаузена способен привести к серьезным травмам и даже смерти. За свою карьеру я столкнулась примерно с десятью случаями проявления этого синдрома. В одном из них мать нанесла сыну тяжелую черепно-мозговую травму во время пребывания в больнице, которое она, очевидно, стремилась продлить – настолько ей нравилось получаемое внимание. Однако травма такой серьезности – нетипичное явление для ситуации, которая и так встречается нечасто. Обычно в случаях с подобным синдромом вред относительно умеренный. К врачу приводят ребенка, страдающего или от выдуманной болезни, которая не подтверждается при осмотре (например, с сыпью, нарисованной на коже), или от спровоцированной болезни, которая могла возникнуть и сама по себе. Именно отсутствие четкого «следа» затрудняет выявление синдрома. Обычно для того, чтобы всерьез рассматривать возможность виновности опекуна, необходимо установить закономерность ложных сигналов или подозрительные обстоятельства. В результате дети дольше страдают от такого обращения, в то время как должность или статус человека, который совершает насилие, на какой-то период отводят от него подозрения.
Грейс обращалась за медицинской помощью без объективной необходимости с самого начала жизни дочки – еще с тех пор, как была ею беременна. Она часто приходила к терапевту с опасениями, что ребенок не двигается, и требовала провести обследование, чтобы успокоиться до следующего приступа тревоги. Грейс неоднократно утверждала, что у нее развилась преэклампсия [16] (серьезное заболевание, которое иногда возникает во второй половине беременности). При этом врачи уверяли ее, что симптомов нет. Грейс настаивала на анализах крови и мочи, но они не выявили ни признаков диабета, ни недостатка железа в организме. Она стала хорошо знакома сотрудникам хирургического отделения: женщина звонила туда так часто, что ее узнавали по голосу еще до того, как она успевала представиться.
