Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

И ничего… ничего с этой девушкой случиться не могло. В первые же дни после приезда снайперов он лично велел Колдуну их пока не трогать. Пусть окопы копают, позиции себе готовят на случай наступления, прибираются, подшиваются — работы хоть отбавляй. Навоюются ещё.

Всё, конечно, будет нормально, и всё-таки какая-то смутная тревога подтачивала душу майора Ставицкого. Слишком уж широко были распахнуты эти детские, трогательные голубые глаза. Он встал, быстро накинул на плечи китель (полностью Ставицкий не раздевался никогда), проверил ПМ*, сунул ноги в берцы и шагнул в прохладу майской ночи. Рядовой, стоящий в карауле, козырнул ему, быстро приставив ногу к ноге, и снова замер. Тихо, стараясь никого не тревожить и не отрывать от дел, майор Ставицкий зашагал на восток.

Он любил эту природу, любил свой полк, любил восточный ветер, приносящий солёный запах Тихого океана, находящегося всего в сотне километров отсюда. А ещё он, кажется, любил Машу Широкову.

Майору Ставицкому стукнуло тридцать семь, его виски были совсем белыми, а лоб прорезали некрасивые, тяжёлые морщины. Несколько лет назад его жена умерла. Во время первых бомбёжек он потерял сестру и племянника. Его дом — четвёртый мотострелковый полк, майор Ставицкий — взрослый, серьёзный человек, ответственный за жизни двух тысяч людей, дел у него столько, что сомкнуть веки удаётся на несколько часов раз в два-три дня.

Он без памяти, словно четырнадцатилетний подросток, влюблён в девятнадцатилетнюю светленькую девчушку, и от этого никуда не деться. Майор Ставицкий, гроза дивизии, в глаза которому опасаются смотреть даже офицеры, сам стыдливо отводит взгляд от невысокой гибкой фигурки младшего сержанта Широковой, мучительно краснея и сердито кашляя.

И как это так получилось, он понятия не имел. Как так вышло, что в первый же день их приезда, в апреле, рассматривая строй, выловил он глазами именно её, Машину, несуразную фигурку, именно её лицо с какой-то смешной гримаской. Как так получилось, он не знал, но стоило ему услышать тоненькое, сказанное совершенно не её голосом «младший сержант Широкова», как внутри что-то дрогнуло и оборвалось. Глядела Маша на него тогда испуганным, немигающим от ужаса взглядом, и в серых глазах её отражалось небо.

Жизнь потом снова вошла в свою колею, неторопливо покатилась, поскрипывая, точно несмазанный обод, день за днём. К девушкам-снайперам и полк, и майор Ставицкий привыкли, тем более, что были они довольно толковыми и серьёзными — все, кроме Маши. Сержант Сомова чем-то напоминала Ставицкому Рутакову: те же постоянная забота и затаённая грусть покоились в морщинках её лба. Ланская и Осипова, несмотря на своё хрупкое, на первый взгляд, телосложение, оказались очень выносливыми и упёртыми. Бондарчук, хоть и производила впечатление легкомысленной и поверхностной, работала за троих и таила где-то в глубине глаз тяжёлую печаль. Во взгляде Соловьёвой, ещё более, пожалуй, упёртой, чем все, сквозило постоянное напряжённое ожидание и вечное зудящее беспокойство. Должно быть, вестей от кого-то ждала. Иногда майор издали смотрел на неё, усмехался и думал: эта-то, если выживет, то переживёт. И смерти переживёт, и даже если одна в целом свете останется круглой сиротой, всё равно в себе силы найдёт и выкарабкается. Такие всегда выкарабкиваются. Только дожить бы ей.

Одна Маша Широкова была непонятна опытному глазу майора Ставицкого. Вечно она корчила какие-то рожицы, несуразно махала руками, громко говорила и пела ужасно — и всё-таки было в ней что-то такое, что не позволяло майору отвести от неё глаз и перестать за неё беспокоиться.

Он шёл на восток, осторожно спрыгивая в траншеи и так же осторожно выбираясь из них, обходил невысокие насыпи землянок, окидывал внимательным взглядом укрепления и позиции, мысленно напоминая себе, где что нужно подправить, починить, замаскировать. Погода установилась сухая и тёплая, и, если слухи не врали, в ближайшие дни американцами будет предпринято наступление. Разведка ещё не докладывала официально, но на такие вещи у солдат всегда есть нюх.

— Громов, глядите, у вас окоп совсем пополз после дождей, как машины будете выводить? Чтобы к утру всё поправили, — на ходу бросил он знакомому офицеру, и тот быстро скрылся в землянке.

Майор Ставицкий любил выходить из своего блиндажа ночью и тихо, неторопливо прогуливаться по вверенной ему территории. Он смотрел. Он слушал. Наблюдал за ночной, почти невидимой, но от этого не менее кипучей и оживлённой жизнью полка: вот где-то вдалеке, у леса, неслышно промелькнул чёрный борт машины, и к нему тут же, точно муравьи, потянулись солдаты, чтобы разгрузить боеприпасы или еду. Вот где-то на левом фланге зашуршала земля, несколько раз стукнули о что-то твёрдое лопатки — роют и поправляют окопы. Вот на батарее, замаскированной чуть восточней, в прилеске, взлетели вверх несколько сигнальных ракет, тихонько разорвался боеприпас — это Черных и Гузенко пристреливаются, готовясь к наступлению. Вот справа от него, шагах в десяти, у кромки леса промелькнула едва заметная тень, тряхнула недлинными волосами…

— Стой, кто идёт? Стоять, я сказал! — сиплым от холодного ночного воздуха голосом медленно проговорил он. Мгновенно выхватил из кобуры новенький ПМ. Тень замерла, будто вкопанная, но промолчала.

— Кто идёт? — повторил он.

Майор Ставицкий так привык убивать, что, пожалуй, без всякого колебания нажал бы на спусковой крючок в следующую секунду, если бы человек испуганно не пропищал тоненьким женским голосом:

— Ой, не стреляйте, пожалуйста, товарищ майор, это я. Я, честное слово, не хотела, вы только не стреляйте в меня!

Ещё несколько секунд Ставицкий разглядывал верхушку головы Маши Широковой в тонкую прорезь прицела. Потом глубоко вдохнул, ощутив почему-то лёгкую в пальцах дрожь. На мгновение прикрыл глаза. Мог бы и убить.

А Маша так и замерла на месте, даже не думая подходить. Когда майор подошёл к ней сам, она сделала пару осторожных, маленьких шажков назад, боком. Наконец-то вышла из-под дерева, и её лицо щедро осветили растущий месяц и краткие вспышки далёких ракет.

Майор Ставицкий молчал, разглядывая совсем детское лицо с подрагивающими золотистыми ресницами и неровными дугами светлых бровей. Маша косилась на него, нелепо вытаращив глаза, и кусала тоненькие губы. Спину она держала прямой, как иголка, руки вытянула по швам, но стояла всё равно криво, всем корпусом отклоняясь в сторону от майора и едва не падая.

— Оно само, товарищ майор! — пискнула она. — Я, честное слово, ничего не трогала!

— Что? — нахмурившись, переспросил он.

— Что? — Маша ещё шире распахнула глаза, снова покосилась на него.

С их приезда прошли какие-то три недели — срок для фронта небольшой. Но её лицо сильно изменилось с тех пор, как майор увидел его тогда, на самом первом построении. Румяные щёки утратили свою округлость, подбородок стал будто острее. Длинные, до лопаток, русые волосы, отливавшие на солнце золотом, она состригла первая, обнаружив у себя вшей; теперь её волосы доходили до ушей и забавно топорщились в обе стороны, зачастую падая хозяйке на лоб.

Но взгляд у неё остался тем же. Майор Ставицкий всё время подмечал, издали разглядывая её. Смотрела Маша Широкова всегда открыто, весело, и вечно в её глазах светился шальной задорный огонёк, будто бы только что она вернулась из какого-то невероятного приключения. Правда, стоило майору Ставицкому столкнуться с ней лицом к лицу, весь задор из глаз Маши пропадал — и смотрела она на него деревянным, ошалелым взглядом, как и сейчас.

— Опять бродишь по ночам? — негромко спросил он. Сразу же мысленно себя проклял: всё не то, потому что посмотрела на него Маша совсем уж испуганно, отклонилась ещё чуть-чуть и едва не упала.

— Никак нет!

Майор помолчал ещё. Вздохнул. Ну, почему она так боится? Почему даже посмотреть на него не может без тупого деревянного страха в глазах? В сжатых пальцах правой руки Маша держала пучок какой-то травы и старательно прятала его за спину. Он было хотел спросить, что это она таскает, но решил совсем уж не пугать её и поэтому просто вздохнул.