Atem (СИ) - "Ankaris" (читаем книги онлайн .txt) 📗
Светофор всё никак не переключался на «зелёный», а я, выстраивая в сознании картины идеального будущего, никак не мог отвести взгляда от воодушевлённого Винни Пуха. Ксавьер, наблюдая за мной, погрязшим в сентиментальности мыслей, кажется, отпустил какую-то шутку, но я её не расслышал, лишь только сказал, что хотел бы завести собаку. Он кинул короткий взгляд на мальчишку в соседней машине, потом, прищурясь, посмотрел на меня, сказав, что это, безусловно, разумный выбор.
Дома было невыносимо. И я снова решил наведаться к фрау Рубинштейн. И снова — никого. Тогда я начал стучаться в соседские двери, расспрашивая о том, где бы могла быть старушка. От мужчины с третьего этажа я узнал, что она любит проводить время со своими подругами — Ангеликой и Луизой — в квартире на первом этаже. И я вдруг вспомнил, что когда ещё в первый раз пытался отыскать дверь Эли, именно там, на первом этаже, и обнаружил фрау.
Сегодня, как и прежде, старушка вела себя крайне приветливо и гостеприимно. Интересно, что Эли рассказала ей обо мне? Мы поднялись в её квартиру, где она угостила напитком, по вкусу напоминающим что-то среднее между чаем и компотом. Старушка сама, очевидно, была не в курсе отъезда Эли, раз та уехала ещё во вторник. Поэтому, дабы не вызывать подозрений, я сделал вид, будто бы мне обо всём известно. Я стал сочинять историю о сломанном телефоне Эли, о потерянном листке с её адресом. Но ничего нового не выведал. Фрау Рубинштейн была знакома с бабкой Эли, которая полвека прожила в Германии, и последние пятнадцать лет в этой квартирке. О квартире в Париже или о других родственниках здесь, кроме Краусов, она ничего не знала. Или не помнила? Или намеренно забыла? И я снова поехал домой.
День длился мучительно долго. Снег под палящим дневным солнцем почти растаял и затопил дороги грязевыми потоками воды. Я попытался пробить информацию об Эли или её адрес через Интернет — ничего, лишь наткнулся на жалкую статью о происшествии в Нигерии, где фамилия её отца числилась в списке погибших. О нём самом — ничего конкретного. Ни на одном сайте. Имя её матери я, к своему глубокому сожалению, забыл, а тэги «Лефевр», «врач», «психиатр», «лаборатория», «Канада» и тому подобные не дали результатов. Я был в тупике и всё ещё не верил в то, что Эли и вправду покинула Германию. Странное чувство подсказывало — она прячется где-то здесь. Но я не понимал мотивов её действий. Прячется от чего? От кого? Снова взял оставленный ею клочок бумаги, вчитываясь в каждое написанное карандашом слово, будто их смысл мог перемениться с последнего прочтения: «Прости мне мою трусость. Прости, что не нашла сил сказать всё лично. Но без меня твоя жизнь будет счастливей. Я не хочу, чтобы ты брал на себя такую ответственность, с которой я сама едва справляюсь. Береги себя. Эли».
3
«Береги себя» — эта фраза заела в голове, точно зацикленная плёнка, гудя, звеня, жужжа и раздражая так, что подступала тошнота. Оттого и хотелось вести себя наперекор предостережению.
Первые дни я вообще не мог заснуть без приличной дозы снотворного. Вставал в обед. Шёл в студию. Пытался работать. Не выходило. Поэтому мастерингом несведённых песен занялся Том. Ещё безумно хотелось напиться или обкуриться какой-нибудь дури, что угодно, только бы «обесточить» сознание. Но я боялся собственных поступков, окажись мой разум вне контроля. Тони сказал, что в последний раз видел Эли в понедельник, как раз в день моего отъезда, и что она не показалась ему расстроенной. В тот день, прощаясь с ней, она снова обнимала меня так, как в библиотеке, словно прощаясь навсегда. Но тогда я подумал не об этом, а о том, что сильнее, чем в ту секунду я вряд ли вообще когда-либо кого-либо любил. Теперь это ощущение возрастало в антонимической прогрессии. Вся та любовь сейчас чернела и гнила на глазах, превращаясь в жгучую ненависть. И чем больше я ненавидел её, тем сильнее любил. Спасение — в безразличии. Но после такой войны чувств разве оно вообще возможно? Наступит ли когда?
Ночами меня выжигала злоба, а днём всё менялось. Я стал слоняться перед её домом, под её окнами. Наивно надеясь, что там загорится свет. Я всё ещё верил — она где-то здесь. Окна оставались чёрными. Тогда я начал выслеживать Катю, полагая, что та могла покрывать подругу. Я медленно сходил с ума, затем и вовсе став следить за профессором Краусом. Но ничего не обнаружив, снова попытался найти встречи с ним. Ждал его после лекций, просил рассказать об Эли хоть что-нибудь. Он был непреклонен. Как и я. А в один из дней охрана просто перестала меня пропускать внутрь здания университета.
Чаще всего нас убивает что-то, что в разы слабее или меньше нас: женщины, вирусы. То, что на первый взгляд не представляет никакой угрозы, является самым смертоносным оружием. Женщины играют на наших слабостях, держа силу под своим контролем. А если сила пребывает в бездействии, со временем она может онеметь или атрофироваться. Вот именно в таком состоянии я и находился — жалкой беспомощности. Отнюдь это далеко не первый раз, когда меня бросают. Но это уж точно первый раз, когда я был совершенно не готов к подобному. Возрастающее число упрёков, скандалов, отсутствие близости — вот явные признаки, ведущие к разрыву отношений. Сейчас же всё было наоборот, оттого я никак не мог смириться с единоличным «решением» Эли. «Почему?», «в чём причина?» — кроме этих вопросов меня вообще больше ничего не волновало.
Я плохо ел, мало спал и, как результат, забросил даже утренние пробежки. Мне всё опротивело. Я перестал отвечать на звонки, выходить из дома, потерял интерес ко всему. И всё смиренно ждал, когда, наконец, пройдёт достаточно времени, и я смогу перевернуть эту страницу своей жизни. Я не понимал, чем заслужил такую жестокость со стороны Эли. В чём была моя вина?
4
Так пронеслись две недели. Наступил декабрь: мокрый и мрачный, в точности, как в «Вороне» у По:
«Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковёр.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Линор…»
Я тоже искал «облегчения» в книгах. Я читал много, изо всех сил стараясь найти ответ на своё «почему» в учебниках по психологии. Но даже Фрейд терялся в догадках.
«…По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, —
Безыменной здесь с тех пор».
Свою умершую возлюбленную, Линор, По отправил на небеса, в рай к ангелам, туда, где святым и самое место. Я никогда не считал Эли святой, для меня она и была самим ангелом. По крайней мере, в то снежное ноябрьское утро именно так я и подумал о ней, спящей на белом одеяле рядом, — ангел, бесшумно свалившийся вместе со своим облаком; теперь уже падший лучезарный ангел, светившейся чистотой и невинностью, как Люцифер излучающий свет. В отличие от вознесённой Линор, Эли не умирала, я сам убил её, собственноручно заточив нас обоих в аду своего сердца. Но я-то был ещё жив, поэтому её смерть — весьма условна: сердце беспощадно и кровожадно уничтожало самые нежные чувства, связанные с ней, а сознание воскрешало её образ из праха воспоминаний, вновь и вновь сокрушая саму смерть.
5
Я снова задался целью отыскать её. Мне нужно было получить объяснения.
— Знай я, что всё настолько плохо, привёл бы санитаров, — услышал я голос Ксавьера за своей спиной.
Искренне надеясь на то, что мне это всё же причудилось, я обернулся. Нет, это был Майер собственной персоной, стоял у двери кабинета и с перекосившимся в маске полного смятения лицом, изучал увешанные листами бумаги стены. И вслед за принтером, выплюнувшим ещё одну картинку парижской улочки, он громко выругался.
— Понимаю, как всё это выглядит… — начал было я, но Ксавьер снова истошно заорал.
Полагаю, на сей раз причиной крика стал мой внешний вид. Да, я не прикасался к бритве и расчёске месяц, не принимал душ несколько дней, и сейчас, должно быть, походил на йети. Но мне было наплевать. Как и на то, что покрытые фотографиями и картами Парижа стены комнаты делали из меня какого-то умалишённого Шерлока Холмса. Почему идея о том, чтобы обратиться в детективное агентство не пришла раньше? Ко мне возвращается способность мыслить здраво или всё становится только хуже?
