Atem (СИ) - "Ankaris" (читаем книги онлайн .txt) 📗
— Такая пурга, аж кости ломит, — прохрипела она, намереваясь продолжить беседу.
Однако погода меня сейчас мало волновала, поэтому в весьма резкой форме, о которой я уже успел пожалеть, я прервал старушку, спросив, не знает ли она, где Эли. Та лишь пожала плечами, сказав, что не видела её сегодня.
— Может, у Ганса засиделась? Он хворает, — переняв моё беспокойство, взволнованно предположила она.
Узнав, в какой квартире живёт Ганс Краус, я направился к нему. Но тщетно простучал и проторчал там в ожидании ответа, — дверь так и не открыли. Я снова терялся в догадках. Номера Кати, единственной кого ещё я знал, у меня не было. «И что теперь? И как это понимать?» Внезапно возникшее чувство позвонить во все больницы города, я всё же отбросил, решив подождать до утра.
Утром же, когда зашёл в залитую слепящим солнечным светом столовую, ситуация запуталась вконец. На столе, засыпанном увядающими лепестками роз, прямо рядом с вазой, лежал листок бумаги. Мне даже читать его не было необходимости, я знал наперёд, что именно там написано, потому как поверх бумаги лежал ключ от дома.
Небо за окном светилось чистотой и ясностью, мне же ничего не было ясно. Да, я научился пристёгивать ремни, но не учёл того, что могу оказаться катапультированным.
========== Глава 4-I. Потерянное ==========
Комментарий к Глава 4-I. Потерянное
1
Я перечитал её «письмо» или, вернее было бы сказать, эти несколько предложений, трижды, и всё равно ничего не понял. Поражённый раковой опухолью символизма разум отрёкся от рациональности и лишился своей незыблемой способности к здравомыслию.Я сидел за столом, пытался думать, смотрел на эти некогда малиновые розы, сейчас цвет их лепестков напоминал запёкшуюся кровь. Как там сказал Лис у Экзюпери? Какую истину забыли люди? «Ты всегда будешь в ответе за того, кого ты приручил». Именно об этом и написала Эли: «Я не хочу, чтобы ты брал на себя такую ответственность, с которой я сама едва справляюсь». Люди бывают эгоистичней всего тогда, когда влюблены. Ни я, ни Эли — не исключение. Напротив, мы — ещё одно подтверждение правила. В любви все мы глупцы и слепцы. Эли не видела своей ответственности передо мной, а, быть может, я даже находился в большей зависимости от неё. Быть может, это ни я её «приручил», а как раз таки дела обстояли прямо наоборот. Чего не видел я? Прикрываясь объяснением об «истинно-женском», я давно перестал воспринимать её внезапные перепады настроения и истерики как нечто, имеющее за собой причину. А она, очевидно, всё же была.
Её телефон по-прежнему находился «вне зоны доступа». И дома — никого. Глупая игра. Тогда преисполненный уверенностью, что Эли точно отыщется на работе, я поехал в библиотеку. Из-за монитора компьютера виднелся пшенично-золотой хвост — Катя.
— Привет! — поздоровался я с той, подойдя ближе. — Позови, пожалуйста, Эли.
— Кого? — Не отрываясь от экрана, всё переписывалась она с кем-то.
— Эли, — повторил я.
На сей раз Катя удостоила меня взглядом, полным бесконечного презрения. Чем ей-то я не угодил?
— У Дэни сегодня выходной, а ты поимел бы совесть вообще сюда являться, — ядовито выдавила она, снова уткнувшись в монитор.
Так сложилось, что моя излишняя вежливость одновременно и мой недостаток и моё достоинство. Иной раз, следуя правилам светского этикета, я избегал бессмысленной ругани, а другой раз, не ответив на грубость, корил себя за чрезмерную мягкотелость. Я понимал, что если опущусь до уровня Кати — это, несомненно, придётся по душе моему задетому самолюбию, а если же последую правилам этикета — мне удастся выудить из неё интересующую меня информацию. Не удалось, Катя, покрывшись непробиваемой коркой льда, категорически не желала со мной общаться. И никаких тебе ответов, только десятки новых вопросов. И главный: почему виноватым оказался я? В чём? Это уже порядком бесит.К чёрту Катю. Пошёл в администрацию библиотеки, или кто тут у них главный? Какая-то женщина битых двадцать минут водила меня из кабинета в кабинет, пока мы случайно не столкнулись с «искомым человеком» в лабиринте коридоров библиотеки. Прикрываясь сводом правил о «неразглашении личной информации сотрудников», всё, что мне дозволено было узнать, так это то, что Эли здесь больше не работает. Может, тому причина её прогулы? Может, поэтому в глазах Кати я оказался виноватым? В таком случае — где она сама?
И я направился к профессору Краусу — следующей моей зацепке. Он читал лекцию старшекурсникам. Пришлось дождаться окончания занятия. А после он повёл меня в свой кабинет и любезно предложил чаю, словно и не догадываясь о мотивах моего появления. Я отказался и стал расспрашивать его об Эли. Он слушал внимательно, хмуро смотря на меня, а затем сказал, что уволиться было её решением. Тогда я спросил, не знает ли он, как мне её найти. Он ответил: «Нет». Добавив, что она и не в Германии вовсе. «Уехала во вторник».
Возникшую горечь обиды я мог бы описать только одним сравнением: жгучая боль была такой, будто я только что проглотил острое лезвие ножа и, опускаясь по горлу вниз, к сердцу, оно пыталось распороть глотку изнутри.
— Я не понимаю… Совершенно ничего… Не понимаю женщин… Почему? — бубнил я себе под нос, наверное, выглядя сейчас крайне омерзительным в своей слабости, но был не в силах остановиться. Бессвязные фразы так и сыпались из меня. — Вы же профессор, объясните же мне… Может, у неё что-то сучилось? — Он отрицательно покачал головой.
— Думаю, для вас обоих так будет лучше, — ободряюще похлопал меня по плечу. — Буду вынужден вас проводить, посему как меня ждут дела.
Как так получилось, что все, кроме меня самого, всегда знали, как для меня лучше?
— Вы знаете что-то, чего не знаю я? — спросил я его.
Уходя от ответа, он начал цитировать какого-то там то ли грека, то ли римлянина, размышляющего над природой «знаний». Но в отличие от профессора Крауса, я не был настроен на философский лад. И снова принялся просить его рассказать о причинах отъезда Эли, обо всём, что он знал, что она говорила ему. «Если она не посчитала нужным сообщить обо всём сама, должно статься, я не имею на это права». И, как бы я его не уговаривал, ни её номера телефона, ни адреса он не дал.
— Штэфан! — окликнул он меня, уже прикрывающего за собой дверь. — Пожалуйста, не беспокойте моего отца с подобными расспросами.
Я и слова выдавить не смог, даже чтобы попрощаться, лишь махнул рукой.
2
К Гансу Краусу я, как и обещал, не поехал, но вот фрау Рубинштейн могла знать хотя бы парижский адрес Эли. Металлический стук уже начал противно звенеть в голове назревающей болью, но дверь всё не открывали. По всей видимости, старушки дома не было. И тогда, не понимая зачем, я начал барабанить и трезвонить в звонок квартиры Эли. Тишина. Мне всё это упорно казалось какой-то шуткой, розыгрышем. Ещё несколько дней назад она была со мной, она улыбалась, мы смеялись, я был преисполнен переливающейся через края нежностью. И взрыв. Разрыв. Почему? Этот вопрос изъедал изнутри. Он превратился в настоящее проклятие, в смысл, который я только и должен был обрести. Всё вокруг сделалось таким незначащим ничего. Вся прежняя вселенная вдруг лишилась своей колоссальной силы притяжения, разорвавшись на миллионы миллиардов атомов. Но вот появился этот вопрос, и он, словно новородившаяся чёрная дыра, пожирал то, что осталось после взрыва.Выпавший за ночь снег, сейчас, под полуденным солнцем, слепил своей белизной. Я даже работать не мог. Ничего не хотелось. И я слонялся из комнаты в комнату. Думал. Без конца продолжал набирать номер Эли, надеясь, что она всё же ответит. Нет. Смотрел на играющих в снежки детей. Кто-то вылепил огромного снеговика у пригорка соседского дома. Разум восстал против меня и, как нечто ненужное, стал выбрасывать из своих хранилищ самые тёплые воспоминания. Вчера в Бохуме… или это было позавчера? Когда я там был? Всё же вчера. После тренировки Ксавьер и я поехали перекусить в какой-то новый итальянский ресторан, открывшийся неподалёку от Рурштадиона. И пока светофор горел красным, с нами поравнялась машина. Из её открытого окна доносился визгливый голос Эксл Роуза и пронзительный рёв электрогитар. За рулём находился бородатый мужчина, примерно лет сорока с небольшим; а на переднем пассажирском сиденье, в детском кресле, — вероятно, его сын, который в такт музыке раскачивал головой в синей шапке с Винни Пухом, намеренно сильно жмурясь. Выглядело это крайне забавным. Но в тот момент я подумал, что это именно то, чего мне не хватало для полноты жизни. Я устал возвращаться в пустой дом, где никто меня не ждал. Сейчас там была Эли, и эта мысль грела душу. Однако я хотел большего. Вернее, я был готов к большему. Я был готов взять ответственность не только за свою жизнь. Теперь, возвращаясь из турне, я хотел, чтобы из окон кухни пахло чем-нибудь вкусным, чтобы без конца играла музыка. Я бы даже купил пианино и завёл бы большого пса, такого, как у деда Ксавьера. Я бы хотел видеть, как Эли с сынишкой на руках выходит на порог, чтобы меня встретить. Я стал задумываться о том, кому останется моя студия, дом… Я и подумать не мог, что внутри меня таились подобные мысли.
