Моногамист (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна (читаемые книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Что за сон, расскажи.
madelIne — without you (spooky black cover)
— Во сне я беременна, живот уже есть, но не огромный, а именно такой, как ты любишь… Ну, который так заводит тебя, — смотрит с лукавством, а я усмехаюсь: помнит же… Ведь я и впрямь сходил с ума от своей похоти, когда она была беременна Лурдес, и когда у неё понемногу рос животик, и именно от его созерцания земля уходила у меня из-под ног…
— Так вот я беременна, одета в простое, просторное платье в мелкий цветочек, ощущаю себя невыразимо лёгкой, почти воздушной, но главное, потрясающе сексуальной… Какое-то странное внутреннее чувство, скорее даже убеждённость в своей красоте, желанности, нужности мужчине… именно мужчине. Я у моря и иду по бескрайнему пляжу, у которого нет ни конца, ни даже горизонта. В руках у меня большая корзинка, и в эту корзинку я складываю апельсины. Спроси у меня, где я их беру.
— Где ты их берёшь?
— Собираю по пляжу! Они повсюду, вот просто везде, но на приличном расстоянии друг от друга. Эти апельсины очень ценны для меня, и всякий раз, когда я нахожу ещё один, я радуюсь… и не просто радуюсь, а буквально сияю от счастья — у меня в корзинке уже так много апельсинов! Но главное не это. Спроси, что главное.
— Что главное?
— Главное свет. Такого света, вернее, освещения в реальной жизни не бывает. Он физически невозможен, он сюрреалистичен, но при этом просто потрясающе красив: он завораживает, околдовывает, покоряет. Представь: бескрайнее море, необычно тихое — настоящее таким никогда не бывает, едва уловимый шелест волн, ветра почти нет, но платье моё развевается, ночь, небо в звёздах, но весь пляж залит оранжевым вечерним светом, от чего всё вокруг кажется апельсиновым — песок под ногами, вода в море… Апельсиновый свет, апельсиновый мир, апельсиновый сон… Спроси, что дальше.
— Что дальше?
— Внезапно посреди бескрайнего апельсинового пляжа я вижу дом. Вхожу. Снаружи он кажется большим, но внутри он маленький, и совершенно не такой, какими бывают дома… Внутри это убежище… Место, где тихо, спокойно и безопасно, место, где ты ощущаешь себя дома, где расслабляешься так полно, что тут же невыносимо хочешь спать. В нём тоже всё в апельсиновом свете, но он тусклый, более приглушённый, потому что этот свет от огня — в доме есть камин. Большой камин с мирным огнём внутри и большая белая постель, залитая золотым светом. С тревожной мыслью о том, что эта постель чужая, я медленно, нерешительно, но всё же опускаюсь на неё и… и впадаю в эйфорию! В самый настоящий экстаз, всем кайфам кайф! Закрываю глаза и плыву в этом блаженстве…
У Леры закрыты глаза, грудь часто вздымается, она в моих объятиях, и я чувствую, как ускоряется её сердцебиение. Облизнув свои пересохшие губы, она продолжает:
— Внезапно моё блаженство становится ещё более блаженным — я ощущаю поцелуи… Самые восхитительные из всех возможных! Это не поцелуи, это божественные благословения… Они повсюду: на моих ногах, руках, плечах, животе, груди. И только когда я ощущаю губы на своих губах, я открываю глаза, и вижу, что нахожусь уже не в доме, а в поле и повсюду ковыль, и всё тот же красный свет, а перед моим лицом лицо мужчины… Спроси меня, кто это.
— Кто это?
— Это ты. Всегда только ты. Сколько бы ни снился мне этот пляж, этот дом и эти поцелуи, открывая глаза, я всякий раз вижу тебя. И мы… мы занимаемся с тобой любовью… Каждый раз.
Целую её макушку, зарываясь носом, вдыхая их запах, скрываюсь, потому что не могу говорить.
Спустя мгновение продолжает рассказывать:
— Этот сон — самый яркий в моей жизни, самый чёткий, явный, будто это не сон, а кусок моей реальной жизни — настолько сильны в нём мои эмоции, чувства и ощущения, но главное, они мне понятны. Когда я увидела его впервые, в тот день в твоей квартире, твоей реальной постели, до меня дошло… Спроси что.
— Что? — едва выговариваю, потому что горло что-то сдавило…
— Что я совершила гигантскую ошибку. Я ошиблась, пошла не тем путём, повернула не туда. И это ощущение… упущенной, потерянной правильной дороги, разочарование, даже злость и ненависть к самой себе за глупость, слепоту, за… тупость! Именно за тупость! Это ощущение просто выжигало всё внутри… И на сердце кровавая татуировка тонкими вытянутыми изящными буквами: {Всё кончено. Поезд ушёл. ОН уехал. ОН женат на другой женщине, у него семья, он нашёл свой путь, и мы больше НИКОГДА не встретимся. Ни-ког-да. Точка.}
У меня в горле ком, в глазах слёзы, но я стараюсь их быстро проморгать, пока она не заметила. В последнее время, после всего пережитого, мне стало совсем уж трудно блюсти мужское своё достоинство. Я же должен быть глыбой, скупой на эмоции и всяческие проявления чувств, слёзы — это слабость, так считает общество. А я не хочу быть слабым, особенно в её глазах. Да вообще ни в чьих, но в её — особенно.
Прижимаюсь воспалёнными болью губами к её щеке, хочу ласкать, но во мне бушуют эмоции, настоящий шторм, просто какой-то девятый вал…
— Столько времени потеряли… из-за меня…, - всхлипывает.
Да что ж ты так терзаешь то меня! Итак больно, всё ещё больно от того, что случилось, я ещё не ожил толком, хожу пришибленный таблетками, а ты мучаешь, доставая из моего сейфа воспоминаний старые боли… Отболели уже, выболели, оставь ты их, не тащи наружу, пусть мирно лежат там, где лежат…Пусть спят…
Koda — Radioactive
На пятый день после Лериного воскрешения меня вызывают в полицию — Кристина арестована, а я — человек подневольный — свидетель.
— Как вы объясните ваши отпечатки пальцев на рукоятке ножа? — этот вопрос застал меня врасплох.
Собрать мозги в кучу и начать думать, анализировать, рассуждать, да как минимум вспомнить, что там было, что происходило в тот, самый страшный в моей жизни день, для меня практически неподъёмная задача. Моя психика пытается восстанавливаться, внутри всё ещё болит и стонет, медсестра по указанию моего друга Тони ежедневно вкачивает в мою кровь химию, помогающую мне сохранять человеческий облик и не развалиться, я боюсь своего отражения в зеркале и закидываюсь таблетками. Единственное место, где моя душа успокаивается, нервные струны прекращают визжать и разрезать моё сознание диссонансом отчаяния — это постель моей жены. Она большую часть времени ещё спит, но, будучи в сознании, обнимает мою голову, и я… воскрешаюсь вместе с ней, восстанавливаюсь, оживаю, зализываю свои раны. Прихожу понемногу в порядок и всерьёз надеюсь вот прямо с завтрашнего дня начать обходиться хотя бы без инъекций…
И вот в этом состоянии даже не расшатанной, а как следует покорёженной, помятой, разорванной в клочья психики, мне нужно напрячься и вспомнить всё, что произошло: посекундно восстановить в памяти каждую деталь и ответить на вопрос следователя, почему на ноже есть мои отпечатки и нет ни единого Кристины.
Она была в перчатках — это то, что мне удаётся вспомнить. Следователь удовлетворённо машет головой.
— Но вы понимаете, что кроме ваших показаний у нас нет ни единого доказательства того, что нападала няня. Но есть вещественное доказательство вашей причастности к нападению — ваши отпечатки.
Откидываюсь на спинку кресла, смотрю следователю в глаза, и в ту же секунду мой мозг прочищается, туман рассеивается, я соображаю так же чётко, как и всегда, как и тогда, когда сколотил одно из крупнейших состояний в штате, когда выдумывал свои местами даже гениальные технологии энергосбережения в быту.
— Что это значит? — спрашиваю, стараясь выиграть время, хотя ответ знаю сам.
— Это значит, что мы в самое ближайшее время допросим вашу супругу. И от её ответа будет очень многое зависеть, надеюсь, вы меня понимаете.
Пазл складывается: если бы Лера не выжила, в её смерти признали бы виновным меня. И ни единого шанса доказать обратное. Вопрос в том, откуда на ноже мои отпечатки: ни в одном кадре моей памяти нет мгновения, где я бы к нему прикасался.
А если говорить о мотивах… То у меня их могло бы быть в теории куда как больше, нежели у няни, уволенной больше двух лет назад…
