Моногамист (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна (читаемые книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Всё, что нас не убивает, делает нас сильнее — чёрта с два, это не обо мне. Я убедил людей в своей силе, давя на их кнопки, я создал образ, маску, витрину, за которой прячется замученное существо, израненное, изломанное, побитое жизнью, высмеянное судьбой. Никто не знает меня настоящего, никто понятия не имеет, кто же я на самом деле там внутри, и только один единственный человек догадывается — моя жена, моя Лера. Ей не нужно знать, чтобы знать. Я молчу, не раскрывая фактов, но она чувствует.
I'm so fucked up, dear! I'm totally broken… I'm not a man you were dreaming about, I'm an injury, I'm a wound, I'm a nothing…[1]
Тони никуда не уезжал. Я как собака на посту охраняю свою Леру от ошибок и халатности врачей, а Тони стережёт меня.
— Тони… сделай укол, — прошу.
Он молча, не произнося ни слова, ни единого даже звука, берёт мою трясущуюся руку, перетягивает жгутом и делает укол в вену. Прямо в фойе, прямо на том самом месте, где я попросил его об этом.
Закрываю глаза. Запрокидываю голову и жду… Жду пока химия разойдётся по моим венам.
Друг осторожно проводит пальцами по моему предплечью, и я знаю, его не восхищают выбитые на нём чёрные птицы.
— Парень, тебе нужна помощь… — тихо просит он.
Открываю глаза, смотрю в его, такие же карие, как и мои, смотрю так, чтобы он понял:
— Моя помощь в реанимационном блоке лежит без сознания. Уйдёт она — не будет спасения и мне… И не важно, чего я хочу, или что буду предпринимать. Всё будет бесполезно.
Он долго молчит. Спустя время признаётся:
— Знаю. Иди к ней. Иди.
{MadelIne — without you (spooky black cover)}
Ложусь рядом так, словно мы не в больнице, а дома, в нашей спальне. Осторожно обнимаю, притягивая как можно плотнее к своему телу — хочу согреть её, закрыть собой от всего, от всех. Моя Лера всё ещё раздета и только тонкая простынь укрывает её полуживое тело от холода хирургического отделения.
Stupid chill…[2]
Хочу отдать ей свои силы, своё тепло, энергию, всё, что есть у меня. Хочу стать её одеждой, её кожей, её непроницаемым и неуязвимым щитом… Хочу защитить, сохранить, сберечь её для себя и для наших детей…
Или просто для себя самой…
Хочу, чтобы только она жила, и жила счастливо…
На остальное наплевать…
Лекарство начинает действовать… Мне хорошо… Почти хорошо… Мысли и отчаяние больше не душат, страх не рвёт сердце в клочья…
Я знаю, что всё позади, всё страшное позади, теперь нужно только закрыть глаза, глубоко вдохнуть и соединиться своей энергией с её, соединить наши сущности в одну и провести её тем же путём, которым однажды провела меня она…
Я на вершине горы, под ногами у меня красный в свете восходящего солнца ковыль, перед глазами бескрайняя морская гладь, спокойная вода, несущая умиротворение и покой, утешение моим болям и горестям. Лерина рука в моей руке, её глаза не отрываются от моих, мы совсем юные, мы дети, готовые переступить ту самую черту, которая отделяет детство от взрослости, мы готовы оставить позади безмятежность и беззаботность, окунуться в сложность предстоящих нам выборов, испытаний, устремлений в достижении жизненных целей, ошибок и промахов, триумфов и успехов. Перед нами бесконечная дорога жизни, мы готовы идти по ней, и нам не страшно, потому что её рука в моей руке, её пальцы сплетены с моими, сжимают их нежно, но крепко, уверенно, сдавливают так, словно нет ничего более ценного и нужного для них на этом свете…
— Я рядом, я держу тебя, и я… не отпущу, ни за что не выпущу твою руку… — шепчу ей на ухо.
Моя Лера окончательно приходит в себя через 14 часов после повторного хирургического вмешательства. Это происходит ночью: в темноте больничной палаты, подсвеченной зелёным светом экранов медицинской техники, моя жена возвращается, впадает в истерику, вцепившись в мою шею с такой силой, на какую не должна была быть способна, называет меня стариком и требует ответить ей, сможет ли она ещё иметь детей…
Я честно отвечаю, что не знаю, мысленно благодарю себя за благоразумие, а Бога за снисходительность.
Я знал! Знал, что нельзя этого делать! Нельзя лишать её органов, ответственных за материнство. Не важно, сможет она ещё беременеть и рожать или нет, важно то, что всегда существует шанс и возможность — это главное, это то, что сохранит её целостность, полноценность. Я не мог оставить её в этом мире уязвимой, не мог нанести ей такой удар!
Теперь всё страшное позади, и моя Лера полноценная женщина, она восстановится и сможет иметь детей. В теории. Но никогда не будет, пока её единственным мужчиной буду я, потому что в моей голове уже созрел план, как уберечь её от рисков, на которые она точно пойдёт, я в этом уверен. Зная её, в один прекрасный день она решит пренебречь запретом врачей, махнёт рукой на свои зажившие раны и слабые почки и снова забеременеет. Я не могу допустить этого, хоть и очень хочу сына, своего настоящего сына… Моё сердце не перестаёт оплакивать всех моих не родившихся детей, но последнего особенно, потому что он был желанным, самым ожидаемым из всех, но…
Но нет ничего более важного для меня, чем жизнь этой измученной физически и духовно женщины, моей жены, моей любимой, моей Валерии…
[1] Я так испорчен, милая. Я совершенно изломан… Я совсем не тот, о ком ты мечтала, я калека, я рана, я ничто…
[2] Дурацкий холод
Глава 80. Don’t stop to talk
London Grammar — "Interlude"
Лера прижимается… вернее, стремится прижаться, уткнувшись носом мне в шею, но сделать это ей нелегко. Мне бы тоже хотелось вжаться в неё, слиться в одно, быть настолько близко, насколько это возможно, но сейчас, в этой не самой лучшей точке нашей жизни, сделать это нельзя — ей будет больно.
Но мы близки, близки как никогда, хоть и не можем позволить себе телесные радости. Так близко ещё не были никогда. Мне кажется даже, что мы дышим в унисон, и сердца наши синхронизировали свой ритм и бьются как одно… Одно на двоих.
И чувствую это не только я, потому что слышу нечто, что заставляет меня собрать всю свою волю в кулак, чтобы сдержать слёзы чувственности и благодарности Всевышнему за эти мгновения, за то, что он всё же позволил мне пережить их:
— Я люблю тебя…
— И я люблю тебя! — отвечаю.
— Знаю, ты говорил… Много, очень много раз… сотни наверное.
— Тысячи.
— Зачем так много?
— Я хотел, чтобы ты точно услышала меня. Я хотел, чтобы ты знала. Даже если не сможешь остаться, хотел, чтобы услышала их от меня… эти слова.
Она молчит, долго, потом спрашивает:
— Почему раньше никогда не говорил? Ни разу…
— Потому что все, кому я говорил их — умерли.
— А теперь уже нечего было терять?
— Было. Самое дорогое, то, что держит меня самого на этой земле.
Улыбается, чувствую своей кожей, как растягиваются её губы в улыбке, как дышит часто-часто…
— Мне было очень плохо без тебя… Очень, очень плохо… Я никогда не думала, что со мной случится такое… Что буду так сильно любить.
Обнимаю крепче, прижимаю её голову к себе, с трудом проглатывая ком в горле, признаюсь:
— А я знал, что буду любить, и знал, что именно так. Я ждал тебя. Всю свою жизнь ждал.
Она протяжно вздыхает, затем задумчиво, но спокойно и смело признаётся:
— Я бы хотела, чтобы кроме меня никто к тебе никогда не прикасался, совсем.
— Ты не представляешь, как бы я сам этого хотел…
— И чтобы ты поцеловал меня тогда впервые в 12 лет.
— Я бы поцеловал, точно поцеловал бы тебя!
— Интересно, что это была за девочка. Расскажешь?
— Нет. Не нужно тебе это. Как и мне не нужно знать, какая сволочь украла твой первый поцелуй!
— Ты итак знаешь, кто это был, и не ругайся.
— Прости, не буду.
— Тебе понравилось целоваться?
— Честное слово, нет, — смеюсь.
— Почему?
— Всё время думал о том, что это негигиенично, и о… её слюне.
