Дело всей жизни (СИ) - "Веллет" (читаем книги TXT) 📗
— Да?! — запальчиво воскликнул Коннор, и глаза его блеснули, а бледные от боли или потери крови щеки порозовели. — А мой народ? Мое племя? Или они не люди, и их можно не принимать в расчет?!
Шэй видел, как недоуменно поглядел на него Хэйтем — так, чтобы Коннору было не видно. Не оставалось сомнений, что мистер Кенуэй не понимает, в чем его обвиняют. Но раскрывать карты было не в характере Хэйтема, а потому он резко развернулся и склонил голову набок:
— Никаких приказов касательно твоего племени я не отдавал. По крайней мере, в последние годы.
— Я тебе не верю! — Коннор бессильно сжал кулаки. — Я знаю, кто действует против моего племени! Это ты! Это ты хотел получить артефакт Предтеч, хотя я говорил тебе, что он не работает. Но ради этой штуки, пусть даже сломанной, ты готов погубить людей! Иногда я… Иногда мне кажется, что ты чудовище.
И Хэйтем позиции сдал: устало потер пальцами нахмуренный лоб, покачал головой и куда тише и мягче проговорил:
— Нет, я все-таки чего-то не понимаю. Давай разбираться, Коннор. Я не лгу. Я не отдавал приказа как-то вредить твоим соплеменникам, а если это произошло, то мне ничего об этом не известно. Объясни мне хотя бы сейчас, что это было за письмо, которое призвало тебя в Бостон? Его написал Ахиллес?
Коннор долго и отчаянно вглядывался в лицо отца, а потом тоже заговорил тише:
— Раксота только переправил письмо. От него в конверте была записка с датой, временем и парой уточнений. А само письмо было от Ганадогона.
— И что же писал Ганадогон? — аккуратно поинтересовался Шэй. — Ведь сейчас это уже взрослый парень, тебе ровесник. Разве вы не переписываетесь?
— Переписываемся, — хмуро бросил Коннор. — Но письма из фронтира идут долго, а иногда и вовсе не доходят — и тогда переписка замирает на месяцы и становится страшно. Ганадогон пошел к Раксота, потому что Раксота умеет быстро пересылать письма. Сам Раксота писал, что не уверен в том, что поступает правильно, призывая меня, но когда я прочел письмо из племени, то не мог уже думать ни о чем. Вы, тамплиеры, хотите отнять у моего народа землю — и вместе с ней наши верования и все, что нам дорого. Я слышал, что стало с племенами, которые купились на красивые слова — их заставили уйти туда, где земля не родит, а леса скудны на дары.
Хэйтем даже замер, так и не убрав руку ото лба.
— Но Ордену не нужны ваши земли, — все еще непонимающе, но уже раздраженно выдохнул он. — Наши цели вовсе не в этом. Есть… люди, которым я давал приказ заручиться поддержкой индейских племен. Я не ограничивал подчиненных в методах, но думается мне, что отнять что-то — плохой повод для дружбы. Что же касается артефакта, то я не предпринимал никаких действий по его добыче. Пусть я чудовище, Коннор, но я бы не стал уничтожать людей ради использованного артефакта. Шэй не даст солгать, он немало знает про то, что некоторые артефакты Предтеч — одноразовые.
Шэй поежился. Даже поглядел на свою руку в перчатке — и отчетливо, как в одном из снов, что преследовали его всю жизнь, вспомнил, как черно-серебристый многоугольник рассыпался на ладони. По спине пробежали мурашки, прогнать которые мог только глоток доброго рома или объятия Хэйтема.
Коннор, кажется, поверил. По крайней мере, поверил хотя бы чему-то. Но упрямо возразил — и глядел при этом остро, внимательно:
— Джонсон. Уильям Джонсон. Это он захотел купить землю моего племени. Ганадогон писал, что он приходил добром, но Мать Рода отказала, потому что сама земля священна. Тогда он начал угрожать, и… И вождь ротинонхсонни принял решение… отдать землю. Но этого нельзя допустить!
Хэйтем шумно втянул воздух и уселся на вторую кровать, взглядом предлагая Коннору устроиться напротив. Шэй остался у окна — не хотел занимать ни одну из сторон. Если сесть с Коннором, тот может сделать неверные выводы. А если с Хэйтемом, то может… испугаться. Да любому ассасину было бы не по себе, когда напротив двое тамплиеров сидят и слушают.
— Итак, хорошо, — подвел промежуточный итог мистер Кенуэй. — То есть ничего хорошего, конечно, но я готов это принять за рабочую гипотезу. Пусть мистер Джонсон возжелал купить землю, это еще не преступление. Но какая связь между землями ганьягэха и английским чаем?
— Преступление, — буркнул Коннор. — Когда хотят купить то, что не хотят продавать, это настоящий грабеж. Я дал слово защищать свой народ. Но что я мог сделать? Перекупить сделку? У меня таких денег нет, да и вряд ли бы мне что-то продали. Пойти к тебе? Я был уверен, что Джонсон делает это с твоего согласия. Что почти правда, потому что тебе было на это наплевать. Мне нужно было срочно придумать какой-то способ что-то ему противопоставить. И тогда я подумал, что раз у меня нет денег, чтобы перебить сделку, то нужно лишить этих денег Джонсона.
Шэй нахмурился. Что-то не складывалось.
— Подожди, — он взмахнул рукой. — Деньги за чай — это еще не полученные средства. С чего ты решил, что на банковских счетах Джонсона не хватит денег на сделку?
— Темнит, — бросил Хэйтем мистеру Кормаку. — Мы вырастили настоящего ассасина — даже теперь пытается вывернуться!
Коннор гордо обернулся на Шэя и воскликнул:
— Потому что мне помогли это выяснить! Но я ничего вам не скажу, потому что не хочу потом узнать, что моих друзей убили неизвестные. Мне подсказали, что Джонсон вложил большую часть своих средств в английские товары и рассчитывал получить как минимум на треть больше. Уж не знаю, хватало ему или нет; важно то, что все его деньги — это был тот самый чай. И он, конечно, пришел проводить его в последний путь. С тем же успехом я мог кидать в воду золото. Его золото.
Шэй едва за голову не схватился — удержала только годами выработанная выдержка. Но Хэйтем и по короткому дерганому движению догадался…
— Говори, Шэй, — устало попросил он. — Скажи то, что ты хочешь сказать. Потому что потом выскажусь я.
— Я видел на пристани и Ли, и Черча, и Джонсона, — постарался покороче пояснить мистер Кормак. — Ли смотрел как-то… Как будто бы хотел рассмеяться, но не смел. Черчу явно было плевать — будто за компанию пришел. А вот Джонсон… Коннор, ты должен понимать, что лишить большей части средств такого человека — смертельно опасно, на что бы он ни собирался их потратить. То, что сделал ты вместе со своими приятелями — это тоже грабеж. Даже если вынужденный, факта это не отменяет. Как ты догадываешься, это тоже смертельно опасно.
— Да о чем он догадывается?! — не сдержался Хэйтем, указав ладонью на злого и растерянного Коннора. — Он даже не догадывается, что его красиво использовали в политической борьбе. Уж не знаю, кто там твои приятели, Коннор, но они успешно обвели тебя вокруг пальца. Добились бунта, поставили под удар колониальное правительство и дали Британии повод ужесточить методы. А все ради чего?
Коннор машинально дернул плечом и охнул — движение, видно, оказалось болезненным.
— Ради священной земли, — яростно выпалил он. — Ради того, чтобы мой народ не лишился того, чего им дорого. Того, что уже отняли вы, англичане! Того, что мы таким трудом сохранили! Я догадывался, что меня используют, но мне было на это плевать. Потому что у меня была цель — своя. И у них была цель — своя. Мы вместе добились своих целей, а уж кто кого использовал, сложный вопрос.
— Коннор! — Хэйтем мучительно скривился. — Радунхагейду… Ты не только индеец! Ты еще и англичанин, помни об этом. В тебе течет моя кровь. Я сам учил тебя. Так стань тем, кто примирит бледнолицых с индейцами, а не тем, кто… направит их на тропу войны.
— Пока такие, как Джонсон, думают, что им подвластно всё только потому, что у них есть деньги, никакого мира быть не может, — упрямо и мрачно отозвался Кенуэй-младший. — Мои друзья — не только индейцы. Среди них есть и англичане, и французы, и ирландцы. И мы все хотим свободы! А как ею распоряжаться, мы сами решим.
Хэйтем возвел очи горе:
— Ты слышал, Шэй? Свободы они хотят. А о том, что у них достаточно свободы, не думают. О том, что завтра и этой свободы может не быть, потому что Британия вполне может выслать сюда флот и разбомбить побережье, чтобы другим неповадно было.
