Дело всей жизни (СИ) - "Веллет" (читаем книги TXT) 📗
* Из племени ганьягэха.
========== 21 августа 1780, Нью-Йорк ==========
Август в этом году не задался. С самого начала месяца зарядили дожди. Шэй тоскливо смотрел на то, как по стеклу окна в кабинете струятся потоки воды и рассеянно подумал, что, видно, на крыше сломался сток. Надо будет сказать Руджеро, чтобы починил. Или даже слазить самому — мистер Галлиани не очень любил высоту.
Позади скрипел пером по бумаге мистер Кенуэй. Он вообще за последнее время отправлял множество писем — и получал не меньше. Шэй пока не говорил с ним на эту тему, но все больше склонялся к мысли выяснить, что происходит. Переписка магистра тамплиеров всегда была обширной, но обычно все-таки не настолько. Да и чиркать так незачем, бумага не виновата.
Из сада послышался знакомый свист — и мистер Кенуэй отвлекся от бумаг.
— Легок на помине, — негромко произнес он. — Интересно, зачем свистит. Сам себе, что ли…
Шэй вздохнул. Наверное, Хэйтем еще полностью в своих мыслях, раз это требует пояснений.
— У нас свечи горят в кабинете, — произнес он. — А окно заперто. Полагаю, таким незатейливым способом нас приглашают в гостиную.
Хэйтем раздраженно поглядел на собственную писанину, смял листок и, поднявшись, выбросил в камин. Потом не торопясь сгреб остальные бумаги, убрал их в ящик и тщательно запер, а ключ спрятал у себя на груди. И только после этого затушил подсвечник на столе.
— Идем.
Дверь в кабинет он запер за собой не менее тщательно, отчего Шэй только уверился в мыслях, что что-то происходит. А потом и начал размышлять дальше: может, визит Коннора связан как раз с этим? Мистер Кормак наивно полагал, что сын вовсю милуется с индейской девицей и помогает онейда строить новую деревню, а он тут как тут, в саду торчит.
В гостиной Хэйтем лично распахнул окно, как перед августейшей персоной, и собственный ассасин семьи Кенуэй ввалился в комнату. Но в каком виде! Одежды промокли насквозь, с рукавов на пол стекали тонкие струйки, с капюшона срывались брызги.
Хэйтем брезгливо отшатнулся и процедил:
— Раздевайтесь, мистер Кенуэй. Я сейчас принесу халат. Шэй, камин горит слишком слабо, растопи сильнее, пусть греется.
— Я не замерз, — громко шмыгнул носом Коннор.
Шэй под веером брызг пробрался к окну, закрыл его и послушно отправился к камину. Пошевелил ровную кладку дров, подбросил пару поленьев. Коннор сразу протянул руки к огню и с наслаждением перевел дух.
— Ну? — скосил на него взгляд Шэй, пока Хэйтема не было. — Как там твои успехи? На индейском фронте?
Коннор засопел сразу. И коротко сообщил:
— Никаких особенных успехов. То есть… Шэй! Я бы не стал о чем-то таком думать, когда Анэдэхи оплакивала павших собратьев. Я хотел бы, чтобы она приехала в Дэвенпорт осенью, но…
Он не закончил. Хэйтем вернулся с собственным халатом и поглядел недовольно:
— Я же сказал тебе раздеться. В мокрых одеждах — хуже, чем вообще без них. Шэй отвернется, если тебя это смущает.
Коннор вздохнул:
— Уже не очень, но все-таки будет лучше…
Мистер Кормак демонстративно остался смотреть в огонь, пока Коннор, сопя и ругаясь сквозь зубы, сбрасывал мокрые, шлепающие от тяжести воды вещи.
— Возьми скамейку и разложи у камина, — посоветовал Хэйтем и прошел к шкафчику со спиртным. — Налью виски, но только чтобы согрелся! А то в прошлый раз ты здесь пил, в позапрошлый тоже набрался. Может, это медальон Эдварда Кенуэя на тебя так влияет? Я смотрю, тебе понравилось носить эту вещь.
— Вряд ли влияет, — фыркнул Коннор, но стакан принял с благодарностью и опустился в кресло, завернувшись в халат, который на его плечах натянулся слишком сильно — Хэйтем был несколько изящнее.
Шэй вопросительно уставился на любовника, и тот сдался:
— Ладно, пейте. Как я уже говорил, лучше дома. Нет, этот медальон точно проклятый.
Вот теперь уже Шэю не казалось, что дождливый вечер слишком уныл. Напротив, дождь уютно барабанил в стекло, камин потрескивал, светил и грел, и только смутная тревога, вызванная собственными наблюдениями, не давала покоя.
Хэйтем молчал, Коннор тоже, но молчание не казалось напряженным или тяжелым. Каждый, наверное, думал о своем, и наконец сын заговорил:
— Я пришел, потому что… Наверное, потому, что вы пошли со мной, хотя вовсе не были должны. И имеете право знать, к чему все это привело.
Мистер Кенуэй неожиданно тягостно проговорил:
— Я знаю.
— Да? — Коннор вскинулся. — Я послушался твоего совета! Я сделал, как ты говорил! И мне… больно. А тебе все равно?!
— Нет, мне не все равно, — покачал головой Хэйтем и добавил. — Шэй не знает. Расскажи ему сам.
— А почему ты не рассказал? — нахмурился Коннор.
— Наверное, потому, что я… — мистер Кенуэй неожиданно запнулся. — Я не могу сказать, что чувствую твою боль, как свою. Не я должен был говорить об этом. И, к тому же, я наверняка знаю не все. Что я мог знать по докладам? Их составляли не индейцы, и их оценка наверняка неверна. Я бы тоже хотел услышать, что случилось на самом деле.
Коннор отхлебнул, вытерся рукавом отцовского халата и повернулся к Шэю.
— После битвы за Канонвалохале я… чувствовал себя в племени каким-то чужим. Это странно, потому что онейда приняли меня, как своего. Я лично помогал строить деревню на новом месте… И даже мой опыт в строительстве немного пригодился. Еще я договорился о поставках помощи из Дэвенпорта. Мы с Анэдэхи ходили на охоту. Но когда онейда проводили обряды по погибшим, а я чувствовал себя, как будто… как будто в театре! Когда провожали дух Онээгаетси, я скорбел вместе с ними, но потом было еще множество, и я перестал чувствовать это, тем более что не знал большинства убитых. Было нечестно делать все то же, что остальные — и не чувствовать того же. Я сказал об этом Анэдэхи. Она меня поняла и отпустила. И я поехал в Канаджохари — деревню Тайенданегеа. Никому ничего не сказал, потому что меня бы стали отговаривать.
Коннор замолчал, но Шэй не стал его подталкивать, ждал, пока тот найдет в себе силы сам. Мистер Кенуэй пил с таким мрачным лицом, как будто не он еще несколько минут назад едко подшучивал над наследственностью Эдварда.
Коннор медленно вздохнул и заговорил снова:
— Я приехал в Канаджохари как раз в нужный момент. Деревню осадили колонисты — из Черри-Вэлли. Их тоже можно понять. Тайенданегеа попортил им немало крови, а до Канонвалохале как раз бесчинствовал в Черри-Вэлли. Поэтому меня в Канаджохари не убили сразу. Я не скрывал, что я на стороне колонистов, но убить меня значило подать сигнал тем, кто медлил только потому, что не привык проливать кровь. Колонисты из Черри-Вэлли давно могли бы устроить в Канаджохари то же, что Брант устраивал в их селениях, но не хотели. И ганьягэха выслушали меня.
— Кто выслушал? — коротко поинтересовался Хэйтем.
— Все, — просто ответил Коннор. — Клан Черепахи — самый могущественный клан ганьягэха. Я никогда не думал, что буду говорить перед их Советом Матерей, вождем и старейшинами. Кто я для них? Дважды предатель. Но они выслушали. Я рассказал им про то, что было в Канонвалохале. Рассказал, как Тайенданегеа пришел с отрядом, втрое превышающим число защитников, с британским оружием… И как он сжег всё. Я говорил, что племена воевали и раньше, но тогда все было честно — охотники воевали против охотников. Никто не пользовался оружием «промышленной революции», никто не пытался обездолить женщин, стариков и детей.
— Это… слабое утешение, — покачал головой Шэй. — Колонисты действовали не лучше.
— Салливан — белый, — Коннор посмотрел прямо в глаза. — Он вообще-то из Ирландии, Шэй. Когда-то его звали О’Салливан, но это к делу не относится. Я говорил, что Тайенданегеа нужно остановить, иначе таких «салливанов» станет больше, потому что — если по чести — то нападения на мирное население начали не колонисты. Меня выслушали и отправили подальше, да еще охрану приставили. Я ждал. Совет совещался очень долго, почти до утра. И на рассвете Совет Матерей клана открыл ворота колонистам. Во мне уже никто не нуждался, и меня отпустили. Точнее… Точнее, прогнали, потому что несмотря на то, что я их убедил, предателем я оставался. И я ушел. Был уверен, что сделал хорошее дело.
