Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" (читать книги без регистрации полные txt, fb2) 📗
– Нет, я анекдоты рассказываю. Конечно серьёзно.
– Твою мать! – да сегодня день Святого Уменьшителя Словарного Запаса! – Да я это… Короче… Я пойду…
– Да пиздуй уже мириться со своей Анькой!
Я лёг на кровать, закидывая ноги на спинку. Кровать Игоря снова зазвучала, как гитара, дверь не хлопнула, а зазвенела колокольчиками, и я остался один на один со своим невозможным, невероятным, ни с чем не сравнимым счастьем.
Он приедет.
====== 43. Дольше века длится день ======
Кто ещё не видел https://vk.com/club85298491?w=wall-85298491_223%2Fall
Пусть дольше века длится день,
А упадёт ночная сень –
К любви в объятия приди
И не умри, нет-нет, усни.
Вкушай плоды, цветы срывай –
На целый день нам отдан рай,
А на закате мы уйдём.
Куда? Неважно, но вдвоём,
И звёздный мост укажет путь.
Пока о горестях забудь!
Да, это крылья. Ну, надень!
Пусть дольше века длится день.
Стихотворение, написанное Максимом Анатольевичем Веригиным во время рейса Москва – Нью-Йорк
Я проснулся без будильника, без какого-либо напоминания, просто проснулся в кошмарную рань, когда ещё все дрыхли и за окном была темень. Проснулся, лежал и думал – сегодня он приедет. Приедет сам, сюда, ко мне. Сам, сам. Сам захотел. Ко мне.
Игорь спал, закопавшись в одеяло, свернувшись чуть ли не в морской узел от холода. Не так давно я неудачно хлопнул окном и стекло в одном месте отошло от рамы. Я накрыл Игоря своим одеялом и начал разминаться – тело страшно затекало после сна. Чёрт, чуть потеплеет – переберусь, нахер, на пол, а то так и сколиоз себе заработать недолго.
Игорь не просыпался, ну и хорошо. Он последние сутки был каким-то странным – всё смотрел куда-то через меня, отвечал с третьего раза, пришёл вчера вообще после отбоя, я его ни в душе не видел, ни даже на ужине. Совсем крышей поехал.
Сидеть на месте не получалось, да и что за радость? Я смотрел в окно – оно уже перестало покрываться льдом и теперь казалось чёрным, с желтоватым фонарным пятном. Я попытался разглядеть себя. Вот серьёзно, о чём я никогда не думал, так это о своей внешности, а сейчас пришлось. Всю жизнь слышал, что я урод, особенно когда постарше стал. Тогда мне башку разбили, так рожу так перекосило, что я, когда зубы чистил и брился, особо на себя старался не глядеть, хорошо, отпустило потом, только улыбка кривая осталась, ну да мне в рекламе «Колгейта» не сниматься. Но Макс, Макс говорил… Максу я вроде нравился.
Я потёр щёку. Надо побриться. Вот интересно, какого хрена мне чуть ли не с четырнадцати приходится бриться, да почти каждый день (а пропустишь пару раз, так мигом бородой зарастаешь, как викинг с картинки в учебнике истории), а вот Игорь с Рэем такой хернёй не страдают? Макс, помню, как-то сказал, что Игорь – еврей, может, поэтому? Да хрен его знает. Одно хорошо – Вовчик с нормальными станками, кремом, лосьоном и прочей хренотенью, иначе я бы давно облез, каждый день так шкуру шкрябать.
Макс, кстати, тоже редко брился и волос у него на теле почти не было. Как сейчас помню – кожа гладкая, такая чуть смугловатая… А, у него вроде в предках какие-то были азиаты, и тоже нихрена не росло ни на лице, нигде, хотя он почти на полгода старше меня…
Кстати, о предках: интересно, мы с отцом Макса пересечёмся? Помню, он на меня как-то странно смотрел – вряд ли его бы порадовало, что мы с Максом… Да и похуй.
Я давно уже понял, что кто бы что ни думал о нас с Максом, он это мнение пускай при себе оставит, иначе я его ему в глотку вобью до самой жопы.
Мысли как-то перескакивали с одного на другое. Я вспоминал, что Макс рассказывал про свою семью – он вроде без матери рос, кажется, она уехала – в США или в Израиль? Нет, в Израиль уезжали родственники Игоря. А сам Макс почему-то собирался в Англию, вроде он там учился когда-то. Ну да, он же рассказывал, как его прятали за городом, а потом сразу отправили в Англию. Странно, но вот когда такое слышишь, вспоминаешь, что Макс действительно из очень богатой семьи. А у меня мать – продавщица, отчим – водитель автобуса и сестра, которая и дома-то почти не бывала, всё в больницах. Я и не знал, что один человек может столько всем болеть и не помирать. Я-то в жизни ничем не болел, ну, может, пару раз, когда ухитрялся совсем несъедобной дряни нажраться, да когда пить учился, отходняк был страшный, и один раз кариес был (сложно найти что-то более мерзкое, чем бормашина), и то на молочном зубе. Мне военком так и сказал – вам, мол, молодой человек, в десант дорога, в наше время такое железное здоровье – большая редкость. Одно плохо – если порежусь, кровь потом идёт, хрен остановишь.
Сидеть на одном месте становилось невыносимо. Я покосился на Игоря – тот вроде уже развязался, зато одно из одеял натянул на голову. На его тумбочке лежала тетрадь – одна из тех, в которых он пишет. Я видел, как блестит зацепленная колпачком за обложку ручка в свете фонаря. Осторожно взяв тетрадку, я подошёл к окну и открыл её на первой странице. И что там наш будущий Пушкин или Достоевский пишет?
«Я никому сюда лезть не разрешал, а особенно тебе, Комнин!»
Вот ведь хер на палочке! За такое ему полагается склеить листы или ещё что-нибудь, но не сегодня. Взяв ручку и встав так, чтобы свет фонаря попадал на первый лист, я нацарапал «А я никогда не спрашивал» и пролистал дальше. Походу, это был художественный текст – я рассмотрел дефисы, которые ставят вроде перед прямой речью. И два имени. Алексей и Мария. Сколько я ни вспоминал, никого с такими именами не вспомнил. Наверно, Игорь их придумал. Рука уже потянулась написать пару слов из трёх букв, но потом, подумав, я закрыл тетрадку и положил обратно. В конце концов…
Мне сегодня семнадцать лет.
Семнадцать. Я крутил эту мысль в голове и так и эдак. Мне сегодня семнадцать. Не восемнадцать, конечно, и всё-таки… Всё-таки…
Мне вспомнился день, когда я провожал Макса. Как я считал секунды до его отъезда и мечтал, чтобы в последний момент всё сорвалось. А сейчас наоборот – я смотрел в окно, пытаясь уловить хоть небольшое просветление неба, и минуты еле ползли.
А если он не сможет? А если не приедет? Мало ли, что может случиться… Или он передумает...
Сидеть в тёмной комнате уже не было никаких сил и смысла, и я вышел.
В коридорах ещё темно, только аварийные лампы светили кое-где, было тихо. До подъёма ещё где-то час. Я спать не хотел совершенно. Однажды я стал выяснять, сколько могу не спать. Прошли сутки, потом ещё часов двенадцать, а потом меня начало… Не то, чтобы глючить, а я как «на измене» был. То вокруг все врагами казались. То я как-то своё тело отдельно от себя ощущал. То вообще переставал понимать, что вокруг происходит, всё незнакомым становилось. Я до койки дополз и тут же отрубился, и больше нахрен мне не сдались такие эксперименты.
– Ты… Ты чего это тут бродишь, а?
Я оглянулся. А, дежурная училка, историю преподаёт до девятого класса. Ну, не самая плохая баба, с загонами немного, а как без этого? Как там её, Ирина… Или Арина Семёновна?
– Просто так.
Ну, точно, Арина Семёновна.
– Ага, я так и поверю. Смотри, КОмнин…
– КомнИн! – ненавижу, когда мою фамилию произносят неправильно, не так, как я сам решил.
Арина Семёновна поморщилась. Надо же, какая она маленькая – мне и до плеча не доходит – и старая. Волосы такие редкие, что можно череп увидеть, на них – уйма железных заколочек.
– Придумал же себе… Я твою мать отлично помню, она сказала – КОмнин.
– Ну, это она пусть хоть Комнина, хоть Милипиздриченко, а я – КомнИн.
Мне надоел этот разговор. Щас на кухне как раз начинается работа, можно прийти туда, сварить кофе и слопать пару бутербродов.
– Зря ты так. Мать у тебя одна, мать надо любить! Намучаешься ты в жизни с таким характером. А я, если что, скажу, что тебя здесь видела, непременно скажу. Не побоюсь!
– Да хоть сто раз! – меня больше занимали бутерброды, чем угрозы старушки. К тому же – что я? Ничего плохого не делаю. Да, и такое тоже иногда бывает.
