Дело всей жизни (СИ) - "Веллет" (читаем книги TXT) 📗
Теперь настала пора Хэйтема дернуться и приподняться:
— Ты хочешь сказать, что ты ее…
— Нет, не убил, — перебил Шэй. — Я принял ее в Орден. Но понимал, что во Франции ее оставлять нельзя. Так что я дал слово, что закончу за нее дело ее жизни — четыре цели. А де ла Серр пошел мне навстречу и пообещал, что найдет для нее дело. Он при мне написал письмо какому-то русскому графу, который принимал участие в Семилетней войне на стороне Ордена. Или не графу, в России очень странные понятия об аристократах. Так или иначе, но мадемуазель ждет прием в Петербурге, где вроде бы к французам относятся очень неплохо. По крайней мере, на французском там говорит едва ли не все высшее общество, а императрица Екатерина имеет любовника-француза, ибо свободная женщина и очень почитает Вольтера. А еще де ла Серр говорил, что в России сейчас легкая смута из-за восстания — пу-га-чев-щи-ны. Думаю, Женевьеве там будет, где развернуться.
— Это больше, чем я ожидал услышать, — Хэйтем в задумчивости откинулся обратно. — И как же ты собираешься добывать Шкатулку? Надо полагать, мсье Дориан живет в Версале, а тебе туда хода нет. Или граф де ла Серр нашел решение для этой задачи?
— Не нашел, — вздохнул Шэй. — И с отъездом Женевьевы в этом плане мне станет только хуже, потому что меня с Версалем не объединяет вообще ничто. Франсуа говорил, что мог бы попробовать протащить меня под каким-нибудь соусом, но тут в дело вступают иные факторы. Политика Людовика Пятнадцатого привела к народному возмущению. Политика Людовика Шестнадцатого не только не улучшила дело, но и уверенно ведет экономику Франции в бездну, а стало быть, народных волнений станет больше. Как реагирует на это привилегированная верхушка? Правильно, начинает бояться мстителей и старается себя обезопасить. Я бы, может, даже «нанялся» к де ла Серру хоть бы и конюхом, но теперь у меня другая проблема — меня там тоже знают в лицо. Вот уж страннее и быть не может — бывший любовник аристократки в конюхи пошел! Де ла Серр сказал, что может устроить мне приглашение на один прием — но только один, пока никто не успел ничего про меня выяснить. Но какой смысл? Шарль Дориан наверняка не гуляет со Шкатулкой в кармане. Надо что-то придумать.
— Я так понимаю, у тебя уже есть план, — проницательно заметил Хэйтем.
— Ну… Планом это не назвать, — мистер Кормак поморщился. — Я думаю, что в какой-то момент надо вызвать у мсье Дориана подозрения, что местонахождение Шкатулки раскрыто. И взять ее в тот момент, когда он захочет ее передать кому-нибудь из своих соратников. Но это риск. И я пока не знаю, как просчитать свои и его действия, чтобы он пошел куда нужно мне, а не придумал какую-нибудь подлость. Единственную умную мысль пока высказала только мадам де ла Серр. Она предложила в нужный момент обвинить мсье Дориана в чем-нибудь… да хоть бы и в измене. Тогда у него не будет возможности покинуть Версаль — это сразу сочтут лучшим доказательством. И тогда ему будет жизненно важно передать Шкатулку — на тот случай, если избавиться от обвинений не удастся. Но его трудно обвинить, ибо его путь — это путь честного военного, теперь уже немолодого. Франсуа обещал подумать и нащупать нужные ниточки.
Хэйтем зарылся носом в волосы Шэя и щекотно фыркнул:
— Видимо, во Франции есть только два пути: через постель и через интриги. Спасибо, что выбрал второй путь.
Шэй рассеянно отозвался:
— Первый путь мне не подходит. По словам Франсуа, Дориан не прельстился десятками юных придворных прелестниц — какие у меня в мои сорок шансы?.. Кстати, Женевьева просила передать тебе ее благодарность. Не сказала, за что, но я думаю, за то, что ты показал ей тот путь, на котором она сама себе сможет доказать, что чего-то стоит. А еще Женевьева сказала, что тебе нравится моя невоспитанность.
— После Парижа не можешь жить без комплиментов? — поддел его мистер Кенуэй, а потом продолжил довольно резко. — Что ж, Шэй, я скажу тебе это. Но в первый и последний раз, больше ты от меня этого не услышишь… Да, мне нравится твоя невоспитанность, твое нахальство и твой ужасный ирландский акцент, который проявляется у тебя, когда ты пьян «в стаксель», как ты говоришь. А еще мне нравится слушать твои морские истории; и меня восхищает, как ты ругаешься. Я жалею, что никогда не видел, как ты орудуешь гарпуном, и вряд ли увижу. А еще мне нравится твоя бесцеремонность, когда дело доходит до постели. И даже то, что ты норовишь оставить на мне синяки, мне тоже нравится, — Хэйтем сделал паузу и как-то недоверчиво произнес: — Неужели я действительно все это сказал?..
— О Боже, — Шэй блаженно прикрыл глаза. — Стоило дожить почти до сорока пяти, чтобы это услышать! Я никогда в жизни этого не забуду! Кстати, если тебе нравится бесцеремонность…
— Позже, — совсем другим, металлическим тоном произнес Хэйтем. — Нужно договорить.
— Так и быть, — откликнулся Шэй. — От Бостона до северных льдов Атлантики не так уж далеко. Возьму тебя на китобойную охоту.
— Ты в своем уме? — возмущенно процедил мистер Кенуэй. — Из меня китобой — как из тебя учитель этикета.
— Так тебе и не обязательно участвовать, — легкомысленно махнул рукой капитан Кормак. — Просто посидишь в вельботе. Все, о чем тебе надо будет позаботиться — чтобы не снесло в воду.
— Ты сейчас… серьезно, Шэй? — обреченно спросил Хэйтем.
— Абсолютно, — заверил его мистер Кормак. — Ну, или тебе если не хочется принять ванну со льдом, можешь понаблюдать с борта «Морриган», у Гиста есть отличный бинокль. Почти как в театре, только в море. А, кстати! Я же в театре был!
— О Господи, — Шэй почувствовал, как сотрясается тело любовника, и понял, что тот беззастенчиво ржет. — А в театр-то тебя зачем понесло?!
— Супруги де ла Серр отправили нам с Женевьевой приглашение, невежливо было отказать, — не раздумывая, отозвался Шэй. — К тому же, нам было что обсудить, и я счел, что в театре — так в театре. Но знаешь, Хэйтем, наш нью-йоркский театр и вот то, что я там увидел — это вообще разные вещи. Я понятия не имел, где этот «Комеди Франсез» находится, но извозчик нас доставил точно. Я вышел, подал руку Женевьеве — и… опешил, скажем так. Представь, огромная площадь — и вся набита дорогими повозками. Посередине площади — арка из ниоткуда в никуда. С нее, наверное, было бы удобно в окна стрелять. А само здание театра — длиннющее и довольно низенькое, как галеас. И только по центру купол. Квадратный.
— Шэй… — Хэйтем постанывал от смеха и удовольствия. — Я был в известнейшем по всему миру «Французском Театре», но тогда он располагался на Фоссе-Сен-Жермен-де-Пре. Но ты продолжай, продолжай, где я еще такое услышу…
— Как ты это вообще произносишь… — мистер Кормак слегка огорчился. — А я как раз хотел тебе еще рассказать, что наверху арки — две тетки, по двум сторонам от четырех лошадок. Снизу кажутся крохотными, но я еще тогда подумал, интересно, а в седло к этой статуе можно влезть?
Хэйтем ласково потрепал его за ухо:
— По твоему описанию я полагаю, что ныне театр располагается во дворце Тюильри. Никогда не слышал столь красочного описания. А что ставили?
— Вольтера, — с готовностью отозвался Шэй. — «Кандида» Вольтера. Это история про одного такого парня… Поначалу я мало что понимал, все на французском, да еще и актеры с таким надрывом читали… А потом втянулся. Этот парень, Кандид, кого-то мне напомнил. Когда дело дошло до землетрясения в Португалии, мне стало очень не по себе. Но потом я увидел, какой этот Кандид непроходимый тупица — и успокоился.
Хэйтем слегка улыбнулся и заметил:
— Я читал Вольтера. И, если не ошибаюсь, любая постановка «Кандида» идет не менее трех часов. Как же ты вытерпел?
— Да все было нормально, — Шэй улыбнулся. — Там удобные кресла, мягкие. Де ла Серр пригласил нас в целую ложу, так что я в середине спектакля немножко подремал. Когда проснулся, понял, что ничего не потерял. И задницу не отсидел, и не дует, и не капает.
Мистер Кенуэй тоскливо произнес:
— Я бы с удовольствием сходил туда сам. И с удовольствием повел бы в подобное место тебя, но здесь, увы, ничего подобного нет. А скверные представления со скверными актерами можно посмотреть в Конгрессе.
