Дело всей жизни (СИ) - "Веллет" (читаем книги TXT) 📗
Юный ассасин кивнул и вдруг попросил:
— А можно мне поесть? Прошлый раз я ел вчера утром, а потом времени не было. Ты можешь быть уверен, отец, в Бостоне ты узнал обо всем первым. И я… не отказываюсь от своего слова. Тебе достаточно меня позвать, чтобы я пришел тебя защищать. Ну, если твои друзья пойдут против тебя.
— Ешь, — Хэйтем махнул рукой, указывая на стол. — Сыр, буженина, булочки. Сейчас принесу чаю. Сам, на всякий случай. А ты, Шэй, не теряй времени, собирайся.
Мистер Кормак отправился в спальню, где хранились его вещи и оружие. Он старался не смотреть на смятую постель, которую лентяйка-горничная даже не подумала убрать; на аккуратно расправленный сюртук Хэйтема и его же белье, небрежно сброшенное вчера перед сном; на кучу мелочей, что всегда накапливаются, когда живешь с кем-то бок о бок. В этот раз в Бостоне Шэй провел полгода. Что ж, за это тоже стоило быть благодарным. И не в последнюю очередь Джонсону.
Шэй спустился с небольшой сумкой в столовую как раз тогда, когда Коннор отказывался от булочек:
— Спасибо, отец, но мне хватит. Иначе будет тяжело двигаться. Я готов уйти.
— Я тоже готов, — глухо произнес Шэй у них за спинами.
— Шэй, — Коннор поднялся из-за стола и повернулся — рядом с Хэйтемом, совсем как Хэйтем. — Прости, я… не хотел, чтобы тебе пришлось уезжать.
— Нет, все правильно, — теперь мистер Кормак был настроен, скорее, философски — это не раз его выручало. — Мирная жизнь — не для ассасинов и не для тамплиеров. У меня есть дело, у тебя тоже есть дела. И у мистера Кенуэя их теперь по горло. На имя Патрика О’Райли во Францию ты можешь писать почти без опаски. О’Райли не тамплиер, он всего лишь любовник богатой дамы.
— Я буду писать, — обещал Коннор. — Вряд ли часто, но буду. Ты собираешься в порт? «Аквила» осталась в Дэвенпорте. Наверное, мне стоит нанять любое судно, которое доставит меня в залив у фронтира.
— Я не подвезу, — фыркнул Шэй. — Лучше способа показать, что ты здесь был, пожалуй, не существует.
— Нет, я не о том… — Коннор помотал головой. — Может, дойдем вместе? Ты ведь тоже умеешь смешиваться с толпой.
— Быть невидимым в толпе, — поправил его Шэй. — Учить тебя еще и учить.
— Проводи его, капитан Кормак, — вдруг попросил Хэйтем. — И проследи, чтобы не вляпался по дороге.
— Это бессмысленно, — заметил Шэй. — Скоро такая прогулка ему будет казаться приятным отдыхом. Но я провожу. Исключительно для того, чтобы убедиться, что наш сын покинул город, а не остался тут.
— Я и вернуться могу, — буркнул Коннор. — Но не собираюсь. По крайней мере, пока. Отец прав, мне нужно в Нью-Йорк. Там проще затеряться. И там для меня найдется занятие.
Он первым шагнул к отцу и несмело протянул ему руку — видно, раньше так не прощался. И Хэйтем, на миг поколебавшись, руку крепко пожал. А потом и порывисто обнял сына — но объятия продолжались недолго.
Шэй часто прощался с возлюбленным именно так — почти на пороге, но никогда — в присутствии Коннора. А потому ничего не оставалось, кроме как тоже протянуть руку.
И тут Хэйтем его удивил. Руку он отверг, зато приблизился и склонился к лицу. Шэй ощутил его дыхание за миг до того, как губ знакомо коснулись губы — тонкие и сухие. Мистер Кенуэй пренебрег даже тем, что их мог видеть не только Коннор, но и наемные слуги, о надежности которых не шло и речи.
А когда Хэйтем отступил, Шэй увидел на его губах подобие улыбки.
— Я сожалею, что нам пришлось изменить планы, — безукоризненно-вежливо произнес мистер Кенуэй. — Но не в моих правилах нарушать слово. Я надеюсь, Шэй, что эта история окончится благополучно и мне удастся все наладить. В этом случае я обязуюсь исполнить обещанное по твоему возвращению. И возьми за правило писать мне чаще. Кто знает, как повернется жизнь.
========== Май 1775, Париж ==========
«М-р О’Райли!
Полагаю, вам будет приятно узнать, что трудности, преследующие меня последние несколько месяцев, удалось разрешить. Не все так, как мне бы того хотелось, однако некоторыми результатами я определенно удовлетворен.
Надеюсь, ваши дела идут не хуже, и если это действительно так, то вы знаете, какие действия вам следует предпринять в ближайшее время.
Это были хорошие новости, но я так же спешу сообщить вам о более тревожных событиях. Политическая обстановка в Нью-Йорке и — особенно — в Бостоне нестабильна. Diablement dangereux*, если вам сейчас так привычнее. Во фронтире участились стычки между Патриотами и солдатами Короны, и это уже нельзя назвать бандитизмом. Это — боевые действия, и мне становится трудно соблюдать нейтралитет и еще труднее не навредить своим вмешательством обеим сторонам, ни одну из которых поддержать я не могу ввиду того, что их цели идут вразрез с необходимостью. Однако горячие головы не знают сомнений.
От себя мне хотелось бы добавить, что если ваш траур, который вы объявили почти год назад, позволит вам отрешиться от мыслей о погоне за вечным, я был бы благодарен вам за участие.
Да направит нас Отец Понимания.
Х.К., 16 апреля 1775».
Шэй знал, что это письмо желательно — и даже необходимо — сжечь. Пусть в нем нет ни одного четкого указания, одна подпись могла бы привлечь внимание неугодных лиц, если бы письмо попало в чужие руки.
И не мог. Хэйтем писал редко, это была вторая весточка за девять месяцев ожидания, и рука не поднималась. В первом письме мистер Кенуэй так же кратко и расплывчато сообщал, что непосредственной опасности удалось избежать, а дальше «все зависит от действий и настроений». Шэй терялся в догадках: опасности — для кого? И только твердая уверенность в том, что Хэйтем бы сообщил, если бы что-то пошло не так, вселяла капельку уверенности в измученную душу. Раньше мистер Кенуэй писал куда свободнее, но теперь, когда международная обстановка накалилась, все больше проявлял осторожность, не доверял бумаге, опасался, что письма могут перехватить. Черт возьми, Шэй и сам когда-то таким занимался, пользуясь тем, что почтовая система Братства была ему отлично знакома. Перехватить письмо, расстроить планы врага… Но даже тогда крупицы информации, попадавшие к Шэю из подметных писем, не позволяли сделать значимых выводов. Очевидно, что магистру ложи следует осмотрительней относиться к бумагам. И все-таки…
Все-таки Хэйтем — не только магистр. Шэй бы дорого дал за пару личных, совсем личных строк. И ему было бы откровенно плевать, если бы о нем кто-то сделал соответствующие выводы, однако даже это было опасно. Для Хэйтема — слишком явным обозначением того, что ему дорого. Для самого Шэя — поставило бы под удар легенду о неотесанном ирландце-пирате, любовнике обеспеченной француженки. Впрочем, эта легенда и так явно доживала последние недели, если не дни.
— Сегодня вы очень задумчивы, Шэй, — проницательно обратилась к нему Женевьева. Она сидела перед прелестным бюро красного дерева и перемеряла сережки. Наедине они разговаривали на английском, и Женевьева всегда называла его настоящим именем — словно желая разграничить игру и реальность.
Шэй поймал ее взгляд через зеркальное стекло — и решился.
— Да, мадемуазель, — он кивнул. — Я думаю, что нам скоро настанет пора прощаться.
— Собираетесь отправиться в Америку и посетить вашего cher ami? — голос девушки прозвучал игриво, и она даже улыбалась, но глаза ее были серьезны.
— И это тоже, — Шэй прошелся по гостиной съемного особняка, служащей «любовным гнездышком» напарникам, и резко повернулся. — Но еще я думаю, что наше сотрудничество подошло к концу. Игра ведется слишком высоко, вы больше не сможете помочь. А вот навредить…
Женевьева не торопясь отложила серьги в резную деревянную шкатулочку, повернулась на круглом пуфике и обожгла Шэя острым взглядом:
— Вы хотите сказать, что я знаю слишком много, мсье Кормак? — она сохранила достоинство, но глаза ее сощурились. — И как же вы полагаете «завершить» сотрудничество? Мне кажется, я была достаточно полезна вам и вашему другу.
