Импульс (СИ) - "Inside" (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Я тебя сожгу, обещает старшая Кларк. На костре, во дворе, при луне. И бровью не поведу, когда орать будешь.
Лорейн прибирает к рукам Джейка Нила — нейрохирурга с двумя учеными степенями — окутывает его собой, смотрит огромными распахнутыми глазами, терпит сложный характер. Заражается его цинизмом, впитывает, как губка, его опыт. Под руку лезет, мешается, ластится у ног. Джейк только рад — треплет ее светлые волосы, ночью берет с собой на дежурства, даже разрешает сидеть в углу для санитаров на своих операциях. Воспитывает, ставит на ноги.
К двадцати пяти в ее цепких длинных пальцах скальпель порхает бабочкой, когда Кларк на выпускном ординаторском проекте копается в мозгу очередного расходного материала. Ничего не меняется: все те же комочки на ресницах, все та же вульгарная помада, все те же два длинных хвостика. Только взгляд теперь состоит из стекла и железа, пронизывает сталью каждого, кто подходит ближе чем на метр. Кларк за себя горой — вцепится в глотку, отгрызет руку, лазером вскроет голову. Выстроила вокруг себя бастион со стенами, объятыми пламенем.
Лорейн движется вперед, по той самой прямой, но не может пройти мимо него — единственного, кто ее не боится.
И ей бы ускорить шаг, скользнуть незаинтересованным взглядом, хлопнуть дверью неврологического отделения, но она не может. Останавливается, вперивает цепкий взгляд в его точно такие же серые глаза, осматривает с головы до ног: лохматый, взъерошенный, с трехдневной щетиной и дорогими, совершенно не подходящими к белому халату часами.
Мосс возвращается из командировки — юг Австралии, исследовательские работы — и привозит вместе с запахами лета ворох цветных рубашек: синих, изумрудных, красных. Но в тот день на нем молочный шоколад, и почему-то именно это Лори запоминает лучше всего.
Еще брелок на ключах, телефон последней модели, оправу очков в несколько ее зарплат и теплую, крепкую ладонь в ее руке.
Эндрю за тридцать, в его голосе бархат и уверенность, у него свой кабинет с алыми креслами и неудачный брак за спиной. Он живет в Белгравии в огромном лофте, ездит на хорошей машине и умеет заставить замолчать любого одним взглядом.
Однажды они снова сталкиваются в коридоре, и в ее память врезается кофе, которым он ее угощает, — две ложки молотого и много-много молока.
Именно тогда каждый сантиметр ее зацелованной чужими губами кожи начинает гореть от желания превратиться в разорванную ткань под его пальцами.
Она прячет этот роман в чугунной клетке ребер, лелея его под сердцем, отдает всю себя — молодая женщина, неплохой врач, низкие хвосты темно-золотых волос. Он пьет звездное молоко, которое течет у нее вместо крови, и ощущает себя самым счастливым монстром на свете.
Лори делит дни с ним на хорошие и плохие. В хорошие дни Кларк дарит ему звезды, седлает его бедра прямо на рабочем месте, мягко и плавно покачивается сверху, и кончики ее хвостиков лезут ему в лицо, щекочут кожу под рубашкой. Эндрю называет ее красивой и целует обнаженные слишком большим вырезом драной футболки плечи.
В плохие дни она царапает его, стервозно кричит, отбившись от рук, и шипит, когда ему хочется большего — например, атласных лент и шелковых простыней. В эти моменты он кажется ей богом, обрушивающим крыши храмов на головы верующих. И там, среди толпы, стоит она — потому что ее небо тоже падает с каждым резким движением, с каждой полоской боли, с каждым резким выдохом сквозь сжатые зубы. Она пищит и извивается под ним змеей, замолкая только тогда, как он кладет свою ладонь на ее раскрашенный фиолетовым рот.
Он все чаще распускает ее хвостики, собирает их в высокую взрослую прическу с одной-единственной выбивающейся прядью, за которую любит дергать исподтишка, пока она стоит в очереди к автомату за кофе. Покупает ей белье — сплошные кружева — и цветы, возит в рестораны и берет лучшие места на премьеры спектаклей.
И однажды, положив руки на руль своей двухдверной спортивной «Ауди», он говорит таким простым, обыденным тоном:
— Давай поженимся.
Она сидит на пассажирском, непристегнутая, молчаливая, утратившая свою глянцевость, и Эндрю до смерти хочется ударить по тормозам, чтобы она вылетела головой вперед через лобовое стекло, раскрасив белый кожаный салон в бордовую соль.
— Давай, — отвечает Лорейн.
Она не верит в сказки. И, конечно же, не верит, что он встанет на одно колено, произнесет клятвы вечной любви и нацепит на нее отвратительно пошлый бриллиант.
Зря?..
Он ведь действительно серьезен — выбирает ей платье, подбирает фату и букет. Тонкий золотой ободок кольца с крупным камнем идеально размещается на ее хрупком безымянном пальце, а она — в должности нового нейрохирурга Роял Лондон Хоспитал. Эндрю терпит все ее бабские причуды вроде обсуждения блюд на свадебном ужине, отпускает с братом на все четыре стороны, позволяя самим выбрать цвета приглашений и составить списки гостей.
У Мосса никого нет. Ни сестер, ни братьев, ни семьи. Они все спрятаны слишком далеко, так чтобы Лорейн не дотянулась до его прошлого. А ей это и не надо.
За час до торжества она в последний раз смотрит на себя в зеркало. Нет больше двух хвостиков, драной майки и сумки с десятками нашивок. Нет больше маленькой Лори, яблочного зернышка, вишневой косточки, крошечной девочки. Есть миссис Кларк — со своей фамилией (единственное, что осталось от нее прежней), белым кружевом и туфлями, нещадно натирающими ноги.
Больше не седлает его бедра в обеденный перерыв, не забирается на колени, не ловит случайные поцелуи в коридорах. Теперь приносит кофе, гладит его рубашки, ранит палец иглой, ранит взглядом его. Устала от всего этого.
Устала от себя самой.
Мосса она бесит. Раздражает. И пусть все остается на своих местах, пусть идет своим чередом, он-то знает: она теперь его жена. И это выводит из себя настолько, что хочется кричать. Он ненавидит эту свою полусвободу, ненавидит себя, ненавидит ее. До дрожи в пальцах, до прорех в ее позвоночнике. Он берет ее каждую ночь, впивается пальцами в бедра, оставляет черные синяки. Тянет за волосы, почти вырывает их, смахивает с рук, понимает: ошибся.
Она терпит, храбрится. Носит это «миссис» гордо, с высоко поднятой головой. Отвечает на звонки, заполняет семейные бумаги, держит на себе дом. Ничего не говорит и не просит.
Не жалуется ни разу — послушно принимает его в себя, будто двадцать четыре часа в сутки к нему готова, послушно стонет, послушно молчит, послушно проявляет инициативу или лежит, привязанная к железному изголовью ненавистным мягким атласом.
Однажды он делает это с ней особенно больно. Может быть, потому что у нее тянет низ живота, или просто плаксивое настроение, но она не слушается, кричит во все горло, умоляет прекратить, оставить в покое. Он не слушает, конечно же. Он вообще ее больше никогда не слушает. Замолчи, шипит, кусая тонкую кожу. Замолчи, ты такая громкая, я не могу сосредоточиться. Замолчи, замолчи, замолчи.
Поэтому она уходит. Собирает свои десять рубашек и одни джинсы в сумку — и уходит в ночь. Сидит, пережидает у Чарли — все о ней знающего, понимающе молчащего. Чарли вообще у нее спаситель номер один. Никогда ничего не спрашивает, не лезет не в свое дело. Пару раз предлагает помощь, но получает ледяное «все в порядке». Поэтому Лорейн сидит на его огромной кровати, пьет ледяное пиво и играет в видеоигру. Делает вид, что все в порядке. Возвращается под утро, садится на крыльцо дома, закуривает. Бросает сумку с вещами на ступени рядом. Жалобно всхлипывает.
Ему до перерезанного горла хочется стать вдовцом.
Но Эндрю поднимает ее, на руках вносит в дом, укладывает в постель, ложится рядом. Просит прощения, царапает щетиной лицо. И за одно это — за то, что он не трогает ее, — она его прощает.
За час до развода Лорейн Кларк смотрит на себя в зеркало. Синяки и ссадины, шрамы и порезы. Морщится, но больше не плачет. Выжала из себя всю жалость, пережила все самое страшное. В горе и в радости.
====== 32. Broken painted glass of our memory ======
