Импульс (СИ) - "Inside" (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Медсестра подтаскивает рюкзак, усаживает Лорейн спиной к себе и накидывает на ее глаза шарф. Узелок, узелок, обмотать — и готово.
Теплые пальцы поднимают футболку, стягивают, бросают на пол, и Кларк дергается:
— Слушай, я…
Продолжение фразы тонет в опаляющем дыхании Эмили на ее щеке.
— Пожалуйста. — Медсестра целует ее в скулу. — Знаю, это тяжелее, чем стул, но пожалуйста.
— Я убью тебя.
— И я тебя люблю.
Эмили соскакивает с кровати, несется в ванную, набирает стакан воды. Возвращается в комнату, ставит его на тумбочку, достает картонную коробочку и тонкую кисть.
Семь баночек оттенков мира — детской гуаши радужных цветов — она раскладывает по кровати, обмакивает в первой — красной — кисточку и проводит первую линию по обнаженной спине Кларк.
И чувствует, как все мышцы нейрохирурга напрягаются под белоснежной кожей.
— Я хочу тебе кое-что рассказать, — едва слышно говорит Эмили. — Только не перебивай меня, пожалуйста, ладно?.. Так вот, каждое утро я встаю на работу в пять пятнадцать утра. Знаешь, я ненавижу это число. Пять пятнадцать. Только вслушайся в него. Пять. Пятнадцать. Когда я просыпаюсь, небо надо мной еще черное, но со временем на нем начинает проявляться полоска зари. Раньше я думала, что она цвета крови, а потом поняла, что нет. Она цвета маков. Полевых, солнечных, ярких. Мое утро — красное, как цветы.
— Однажды вот таким утром я не успела сделать себе кофе на работу. — Эмили соединяет лопатки ломаной, уже оранжевой линией. — Потому что проспала и дико опаздывала. И мне пришлось зайти к мистеру Коннорсу. Знаешь, мой кофе стоил четыре фунта, и тогда мне казалось, что это очень дорого, но я все равно его взяла. Просто потому что хотелось. Так вот, там все окно было в бумажных самолетиках, а на стойке лежала цветная бумага. Я взяла оранжевый квадратик, написала на нем свое желание и прикрепила к остальным.
— Ты не можешь себе представить, сколько раз я возвращалась в тот день. — Она споласкивает кисточку. — Я спрашивала себя: если бы я знала, что случится потом, то поступила бы так же? Написала бы это слово на крыле самолета? Заговорила бы с Чарли Кларком? Рискнула бы заплатить за чашку кофе четыре фунта? Что бы я сделала, окажись я там еще раз? Мама всегда говорила мне, что у надежды только один цвет. Зеленый. — Кончиком кисти медсестра вырисовывает изумрудные спирали. — Наверное, это была она. Надежда на то, что что-то наконец изменится. Поэтому мой ответ на свой собственный вопрос был таким же. Я бы ничего не поменяла в этом дне. Позволила бы всему случиться.
— А потом была череда событий, и среди них я наконец-то увидела тебя. Там, на набережной, я разглядела тебя лучше, чем на наших больничных встречах. Знаешь, что мне первым бросилось в глаза? Твоя помада. Она была отвратительна. Такая мерзко-баклажановая! Боже, самый крутой доктор больницы, ходячие руки бога — и с такого цвета помадой! Лиловой!.. Тебе кто-нибудь говорил, что ты без нее совсем другая?.. Настоящая. Человеческая. Она словно наносит на тебя какой-то липкий защитный слой. Удивительно, — Эмили вычерчивает фиолетовый ромб, — как какая-то косметика может иметь такой эффект. Как ты можешь иметь такой эффект. У меня от тебя до сих пор колени дрожат, а тогда я боялась даже просто дышать одним с тобой воздухом.
— Мама всегда говорила мне, — продолжает Эмили, — что желтый — цвет разочарования. Помнишь, — она рисует лимонную волну чуть выше поясницы, — как я сказала очередную глупость? Халат и деньги делают тебя врачом. Я ведь тогда сказала и забыла, а ты — вы оба — это запомнили. И стало так горько. Горчично-горько. И еще стыдно. До сих пор ведь стыдно, не поверишь. Жаль, что я поняла это слишком поздно, чтобы забрать свои слова назад. Просто… — она закусывает губы, — просто знай, ладно? Мне все еще ужасно стыдно за прежнюю себя.
— Однажды ты взяла меня за руку. Ты не помнишь этого уже, наверное, но это было у тебя в кабинете. — Эмили окунает кисть в ярко-голубую краску и рисует запутанный узор. — Я тогда подумала, что забралась на Эверест. Глупо, наверное, да?.. Ты взяла мою руку, показала на снимок пациента, и мы нашли гематому под твоими пальцами. Но это все было неважно. Я почему-то так хорошо запомнила этот оттенок. Он небесный, голубой, лазурный. Морское небо. И звезды такие… серебряные, крошечные. Как в твоих глазах, когда ты лежишь у меня на руках. — Она краснеет и улыбается. — Знаешь, в тот день я впервые взяла тебя за руку по-настоящему. Ты хотела убить Чарли, он хотел сбежать, я хотела тебя коснуться — в общем, все сложилось. Я тогда думала, что ты пошлешь меня к черту. — Эмили смеется, водит кисточкой по бледной коже. — Но ты согласилась сходить со мной в театр. Жаль, что так и не сходили.
Она замолкает, переводя дыхание. Губы дрожат от напряжения, пальцы свело судорогой — они впились в деревянную кисточку так сильно, что вот-вот сломают пополам, — но Эмили не сдается. Остается последний штрих. Самый сложный.
— Темно-синее небо было над головой, когда мы приехали к тебе после вечеринки. — Она нажимает слишком сильно, оставляя тяжелые масляные следы, и кожа под кистью покрывается мурашками. — Оно осталось таким, когда ты… когда ты поцеловала меня. Когда мы поцеловались впервые. Темно-синее небо было в ту ночь, когда ты осталась у меня на следующий день, а я проснулась и увидела тебя спящей. Темно-синее небо было тогда, когда я нашла тебя в твоей квартире в синяках и крови. Темно-синее небо было на том видео с твоей свадьбы. И когда мы… когда… когда все случилось, оно тоже было над головой. Оно повсюду. Все, что с нами случается, — все в оттенках синего. Знаешь, что фиолетовый и синий близки по спектру?.. Между ними только красный. — Эмили зачерпывает красную гуашь и мазками рисует линии. — Цвет любви. И крови. И маков. И рассвета в пять пятнадцать. И еще много чего. Вот и получается: между моим небом и твоей помадой где-то есть мы.
Эмили раскрашивает тонкую полоску светло-кремового белья, оставляя широкие, резкие мазки. Синий — цвет глубины, тишины и спокойствия; и для Эмили он пахнет медом и лимоном, хотя, казалось бы, желтый в ее палитре тоже есть, но он другой, кислящий на языке, не такой, каким его рисуют в книжках. Она смеется абсурдности: синий цвет пахнет желтым лимоном.
Да откуда он вообще взялся в ее голове?..
Вспоминает, выводя очередную линию: лимонный антисептик. Хинин. И кофе. Кларк, состоящая из этой квадры слов, едва дышит под тонким ворсом кисти. Не шевелится, замирает, врастает в кровать. Спина яркая, раскрашенная плотными слоями краски, цветная.
Эмили стирает с нее монохромный защитный слой и рисует новый. Совсем другой.
В оттенках радуги.
Воспоминания рождают четвертую вспышку-карточку: худая спина Лорейн, разноцветные разводы и сладкий запах детства.
Синий.
Как лимон.
Пять.
Это того стоило: ее резкого поворота, срыва шарфа с глаз, чуть подрагивающей нижней губы. Может быть, ей не понравилась кисть или сила нажатия. Может быть, ей не понравился нескладный, запутанный, непоследовательный рассказ. Эмили не знает — только сжимает тонкое дерево до судороги сведенными пальцами и смотрит в ледяные серые глаза.
— У меня нет черного и белого, — четко проговаривает. — С тех пор как я увидела тебя, все перестало быть двухцветным.
Эмили думает, что Кларк вообще-то не из сентиментальных. Ее броню не пробить красивыми словами и нелепыми обещаниями, поэтому медсестра заранее проиграла. Лорейн не зацепишь сказками о вечном счастье. Такие, как она, в это счастье не верят.
И это их объединяет.
Кларк выглядит так, словно сейчас воткнет кисточку Эмили в глаз.
— Зачем? — спрашивает одними губами. — К чему это?
Ну да, думает Эмили. Действительно, зачем? Кому был нужен этот спектакль с семью баночками самой дешевой гуаши? Что она хотела этим сказать? Посмотри, какой мой мир, в котором только драма и жалость к самой себе?..
Нет. Не жалость. Не драма. Не спектакль. Хватит, наигрались.
