Трудные дети (СИ) - Молчанова Людмила (читаем книги TXT) 📗
— Милочка, подойдите ко мне, - громким голосом прокаркала бабка. Стоило задержаться на несколько секунд и никак не отреагировать на ее эмоциональный оклик, как начинался конец света. На холериков мне исключительно везло. - Александра, вы можете шевелить пятой точкой? За что, спрашивается, я вам плачу?!
— Я здесь, можете не надрываться, Элеонора Абрам…Авраамовна.
Она посмотрела на меня недовольно поверх блестящих стеклышек пенсне, которые почти никогда не снимала, и с явным раздражением покачала головой.
— Вытри пыль. Она уже толщиной в палец.
— Я вытирала только вчера.
— Значит плохо. Мне показать, как это делается?
— Сидите. Сейчас все сделаю.
Она придиралась, и мы обе это осознавали настолько, насколько требовалось, чтобы продолжать игру. Вернее, она играла, а я позволяла, потому что не могла ничего сделать. Послушно сходила в ванную за тряпкой, метелкой и спокойно принялась смахивать и вытирать пыль. Тишину каждой минуты нарушали властные и ворчливые:
— Осторожней! Не маши руками! Милочка, ты что, слепая? Ты знаешь, сколько лет этой шкатулке? Поставь ее на место сейчас же!
В итоге, стоило взять в руки хоть какую-то вещь с полки, как раздавался жуткий окрик, от которого звенела ложка в чайной чашке и вздрагивала я.
— Протри еще раз, - властно приказывала старуха.
— Я уже протерла.
— Плохо!
— Нормально!
— Ты вздумала со мной спорить, милочка? - сужая глаза и коварно улыбаясь, уточнял этот мешок с костями. - Будь я менее доброй, давно бы выгнала тебя взашей. Вместо этого я закрываю глаза на твою бестолковость и даю шанс все исправить. А ты еще и огрызаешься в ответ!
— Я не огрызаюсь!
— Молчи и делай! Бестолочь, - значительно тише пробормотала она себе под нос, правда так, чтобы я услышала.
В итоге даже такое обычное и простое дело, как вытирание пыли превращалось едва ли не в спец операцию. Что говорить об остальном? Радовало только, что не приходилось руками стирать - у бабуськи стояла вполне современная машинка, которая прекрасно со стиркой справлялась. Зато полы нужно было мыль руками, проветривать - в определенное время и до определенного состояния. Если бабка замерзала, то начиналось светопреставление, а на мою голову выливалось ведро грязи. Что еще? Ну, к готовке меня не допускали, лишь в крайних случаях.
— Ты, наверное, только коров и свиней кормить умеешь. Еще отравишь меня, - ворчала бабка и добавляла в свои кушанья еще приправы, от которой меня всегда тянуло расчихаться. - Я по глазам все вижу.
— Много чести, - прошептала я в сторону.
— Что ты сказала?
— Ничего-ничего.
— Смотри, в один прекрасный день договоришься, милочка. На улице окажешься белым лебедем.
— Простите, Элеонора Авва…Авраамовна.
— Даже отчество запомнить не можешь! Бестолочь.
— Зато, то что я бестолочь, уже въелось мне в память, - гадливо и приторно улыбнулась. - Можете не беспокоиться.
— Поговори мне еще. Пошла вон!
— Слушаюсь и повинуюсь, - врезавшееся мне в спину эмоциональное “хамка!” ничуть не задело.
В общем, мое жизнелюбие с переменным успехом отражало атаки старческого маразма. Да и в принципе, все было не так уж плохо. Положительные моменты тоже имелись. Например, своя комната. Да, окон не было, поэтому приходилось спать с открытой дверью, чтобы не дышать спертым воздухом. Зато моя кровать казалась верхом удобства. Нехитрые пожитки ютились в шкафу без дверей. Мешку с костями было любопытно, как я живу, и она без зазрения совести поначалу вторгалась в комнату, чтобы посмотреть, чем я владею. Увиденное ее расстроило - хотелось хлеба и зрелищ, сентиментальных провинциальных штучек, но у меня не было истории, кроме паспорта. А нижнее белье и старые джинсы не вызывали интереса.
Здесь не было клопов и тараканов. А ванная…Теперь у меня была прекрасная ванная, в которой можно - при возможности - отмокать и никуда не спешить. Бабка, конечно, не могла не упустить возможности вставить лишнюю шпильку, поэтому стоило мне поблаженствовать под горячей водой больше, чем двадцать минут, как она начинала с раздражением барабанить в дверь. Но все равно, при всех недостатках, бабуська - не алкаш Лёня, который спал и видел, как бы меня трахнуть. Нож перекочевал в шкаф и теперь просто лежал, завернутый в растянутую мужскую футболку; настороженность и мнительность потихоньку принялись спадать, и к внутреннему равновесию я двигалась семимильными шагами.
Со второй работы пришлось уволиться, и довольствоваться копейками старухи. Хотя бы на время. Лишние проблемы мне были не нужны, к тому же бабка контролировала меня не хуже какого-нибудь гестаповца - бессмысленного и беспощадного. О том, чтобы отлучаться на целую ночь не могло быть и речи. По крайней мере, пока.
Ах да, еще она заставляла меня ходить по магазинам. Сама бабка из дома не высовывалась - только переползала из комнаты в комнату - поэтому на мои плечи ложились различные платежи за коммунальные услуги, покупки и прочие внедомашние обязанности, которых у костлявой курицы накопилось немало. Столько бумажной волокиты у меня не было никогда. Чеки, квитанции, записки с указаниями, списки продуктов - мои немногочисленные карманы просто кишели ими.
— Сдачу и чеки принесешь, - это стандартное напутствие сопровождало меня всегда, когда я покидала уютные стены дома. Неважно - для чего. - И чтобы все до копейки.
— Вы это повторили сто раз.
— И сто первый повторю. А то я тебя знаю. Только волю дай.
— Уж этого от вас не дождешься.
— Поговори мне еще, - она замахнулась на меня, правда, без какой-либо попытки ударить. Такого я бы больше не стерпела. Не от нее. - И постарайся побыстрее.
Не сказать, что бабуська жила оторванной от мира, совсем нет. К ней довольно часто - не реже двух раз в неделю - приходили другие старички. Некоторые моложе ее, некоторые такого же возраста, но все как один колоритные и такие же высококультурные, как она. Дедки с козлиными ухоженными бородками и в костюмах, сухощавые лысоватые и абсолютно седые старушенции с поджатыми тонкими губами и большими драгоценными брошками. Некоторые были в очках, некоторые без. Кто-то приходил с книгами и объемными пачками листов, кто-то без. Кто-то, вытягивая ноги и попивая чай, который я приносила им на подносе, смотрел на стены гостиной, увешанные картинами, и пространно обсуждал искусство и передвижников, а кто-то дискутировал о некоем Набокове. Кто-то читал стихи, а кто-то - пел песни, благо в углу стояло черное пианино, к которому мне строго-настрого запрещалось подходить и дотрагиваться. Не больно то и хотелось.
Кого-то моя старуха слушала с неподдельным интересом и даже уважением, над кем-то - откровенно и снисходительно смеялась. Я же играла роль эдакой бессловесной твари, мебели, которая в отличие от дивана, может передвигаться, выполнять указания и приносить чай с печеньями для гостей. В присутствии других людей Элеонора Батьковна обращалась со мной холодно, но вежливо, явно стараясь держать дистанцию. И такое отношение устраивало меня полностью. Никто не трогал и не обращал внимания, поэтому я спокойно сидела на стуле в углу, для приличия натянув маску безропотной безмозглой простушки с коровьими глазами, и слушала их заумные разговоры ни о чем. Все равно делать нечего, а так хоть что-то новое и интересное. И сначала я чисто на автомате мотала себе на ус, по привычке, но без интереса. Зато чуть позже, узнав, кто все эти люди, приходившие на ужин к моей старухе, интерес стремительно увеличился.
— Странный дядька, - глубокомысленно изрекла я, разглядывая захлопнувшуюся дверь за одним из гостем, вылетевшим от нас в растрепанных чувствах. - Нервный такой. А вы его еще обидели.
— Не сахарный, - жестко отбрила старушка. - За этим и пришел. Ишь ты, учить меня вздумал.
— А кто это был?
— А, знакомый один, - отмахнулась она как от ничего не значащего. - Дурак дураком, даром что профессор.
— Что вы говорите? - резко заинтересовалась я и даже шею вытянула, старательно вспоминая весь разговор бабуськи с дедком. - Надо же!
