На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия (список книг .TXT) 📗
— Ты дала мне сил. И ты же лишила хладнокровия. Теперь мне будет очень сложно отдать тебя на растерзание ей.
Теора поворачивает голову к покровителю до мышечного спазма в шее, но его взгляд устремлен за оконную раму. Там, во мраке стылой снежной ночи, ветер треплет безобразный балахон на составном, членистом теле Мерды.
Путы объятий разорваны. Теора вскрикивает и бросается к окну. Страх и отвращение борются в ней с чувством долга. Принести себя в жертву! Сейчас!
Отчего-то разговоры в гостиной делаются глуше. Тихо, настороженно стучит маятник настенных часов. Не следовало Теоре так кричать. Если б она бесшумно выскользнула во двор, никто бы и не заметил.
Только потом понимает: погашая внешние звуки, в ушах шумит кровь.
Эремиор перехватывает ее у бисерной занавески.
— Нет, — коротко бросает он на выдохе. И обруч эбонитово-черных рук вновь смыкается у нее на талии. — Не прощу себе, если ты умрёшь.
Теора чуть не плачет от безысходности и отчаяния.
— Кто, если не я?!
До чего же он холоден! И до чего же горячо находиться с ним рядом!
Она пробует разомкнуть ледяное кольцо объятий, когда ее неотвратимо настигает забытьё. Вязкое, точно трясина. Сладкое, как гречишный мёд.
Чтобы искоренить эту его привычку, Теоре понадобятся годы: истратив запасы слов, Эремиор насылает сны, противиться которым невозможно.
Граней у Марты много. И все острые. К какой ни притронься — поранишься. Пересвет науку давно усвоил, потому к Марте лишний раз не лез. Гедеона в тонкости общения с «многогранной натурой» не посвятили.
— Моя миска! Отдай! — потребовала она за общим столом.
Новоявленный трубочист возразил. Мол, миски одинаковые, друг от друга не отличить: сплошь из дерева, с зазубринами и неровными краями.
— Будешь перечить — рот зашью, — пригрозила Марта. Да с таким видом, что волей-неволей поверишь: зашьёт, не побрезгует.
Ткнула его носом в пометку на своей персональной тарелке и гордо удалилась на кухню, отстукивая марш каблучками начищенных туфель. Вернулась она с тяжелым противнем, на котором румянилась стопка ароматных блинов. Пелагее дала, Киприану дала, Юлиане дала, а его, Гедеона, обделила.
— Зачем задаром кормить? Пусть сперва себя в деле покажет, — желчно сказала Марта.
Желудок Гедеона заявление опротестовал. Громко, настойчиво. Сразу видно: голодать трубочист не привык.
Киприан укоризненно качнул меднокудрой головой и глянул на Марту с таким выражением, словно она только что утопила беззащитного котёнка. Юлиана щёлкнула языком, заметив, что это уже перебор.
— Вот мне любопытно, как бы ты запела, если б мы тебя, не покормив, после чердачного морока заставили полы натирать? — сказала она, вгрызаясь в свернутый треугольником блин.
Тот, кто думал, что Марта устыдится, пребывал в глубоком заблуждении. Она с ненавистью шмякнула Гедеону на тарелку причитающуюся порцию и едва туда же не плюнула. Ее так и подмывало крикнуть: «Я знаю, кто ты! Убирайся, и чтобы духу твоего здесь не было!». Кулаки воинственно сжимались и разжимались, а в своих остросюжетных фантазиях Марта уже вовсю метала в самозванца молнии вперемешку с колюще-режущими предметами.
Останавливало лишь то, что у Пелагеи на Гедеона имелись какие-то свои, туманные и весьма неоднозначные планы.
Перед сном Марта вновь попыталась воззвать к ее рассудительности. Напевая невнятную песенку и подогнув под себя ноги, Пелагея сидела на кухонной лавке за выщербленным столом и тщательно протирала тряпкой пузатые бутылки с законсервированными внутри хвощами.
— Давай начистоту, — сказала Марта. Уселась напротив, отодвинула локтем масляную лампу и выдернула бутылку у Пелагеи из рук. Разлапистый стебель хвоща выпустил в зеленоватую воду несколько пузырьков. — Зачем тебе понадобился вражеский потомок? Уж не собираешься ли ты его перевоспитать?
— Не такой уж и вражеский, — примирительно отозвалась та. После чего занялась новой бутылкой, выуженной из-под лавки. За желтым стеклом бултыхалось продолговатое корневище неведомого предназначения. — Перевоспитывать не буду. А выгонять его сейчас во тьму кромешную — последнее дело. Ты уж потерпи.
— Значит, завтра выгонишь? — не скрывая облегчения, спросила Марта.
Пелагея вздохнула и зябко повела плечами, ёжась под шерстяной шалью.
— Он всё забыл, понимаешь? А ведь явно шел сюда не с благими намерениями. Надо дать ему шанс исправиться, начать жизнь с чистого листа.
Марту прорвало на сарказм:
— Какой-то дом благотворительности, честное слово!
— Очень верно сказано. Меж бревен дома заложены особые чары. И от нас ничего, кроме доброты не требуется.
— Однажды, — пасмурно предрекла Марта, — твоя доброта вылезет нам боком.
Грохнула бутылкой о столешницу, с трудом удержалась от соблазна опрокинуть лампу и быстрым шагом вышла из кухни, оставив Пелагею одну в зыбком коконе света.
В своих предположениях она еще никогда не была так близка к истине.
— Исчезни, заморыш! — угрожающе процедила Марта и, рассевшись на полатях, запустила в Гедеона подушкой. Следом за домотканым снарядом полетело свернутое валиком одеяло. — Печь моя!
— Да что ж ты за жадина?! Заладила, моё да моё! Мне, может, и не надо. Я, может, и на скамейке улягусь, — выдал Гедеон, исправно ловя подачу. — Лучше объясни, за что ты на меня так взъелась?
— А не догадываешься? — прошипела Марта с высоты своей неприступной цитадели. — Я о тебе всё знаю!
Плюнула сквозь зубы и осеклась.
— Какая досада! — воскликнул тот. — А я вот совсем ничего. Даже, как зовут, не помню. Сделай милость, расскажи.
Вооружившись подушкой, он шустро обогнул стол, прислонился к оштукатуренному печному боку и, минуя глаза, заглянул Марте прямо в душу.
— Не расскажешь?
Она отшатнулась, ощущая, как играет на щеках краска. Со свистом втянула воздух сквозь заложенный нос. Враг! Перед врагом нельзя давать слабину! Иначе недалек тот день, когда в бутылке из цветного стекла окажется замаринованным кто-то вроде Марты.
Спохватившись, она изо всех сил ударила Гедеона зажатой в руках подушкой. Из них двоих сорная трава — именно он. Сын главного мошенника в стране, пусть и из знатного рода. Выполоть и бросить в компостную яму!
Битва с сорняками на ночь глядя не лучшая из затей. Ответный удар прилетел Марте, когда она была уверена, что враг свернёт знамёна. Подушкой по лицу — какое гнусное злодейство! Надеешься избежать наказания? Трус! Возмездие не замедлит.
— Кусок гнилого мухомора! Получай!
— Вобла вяленая!
— Осьминог тушёный!
— Скользкая каракатица!
А вот это уже обидно.
Помянутых всуе моллюсков наверняка извела бы икота, умей они икать.
Переход на более едкие метафоры был заглушён треском рвущейся наволочки. Что там внутри? Лебяжий пух? А чердак Пелагеи знает толк в набивке!
Позорно хохоча, Марта метнула в противника останки павшей в бою подушки, отгородилась занавеской — и не заметила, как заснула. Всю ночь ей снились тушеные осьминоги с каракатицами, заспиртованная в банке голова Гедеона с ухмылкой от уха до уха и Пелагея в образе морской владычицы, которая эту банку по доброте душевной включила в свою коллекцию хвощей и корневищ. Ближе к утру туда же затесалась шкатулка с блуждающими огнями. Она стояла среди склянок, озарённая таинственным сиянием. А ключ от нее плавал в банке с головой.
На рассвете Марта проснулась с четким осознанием того факта, что вчерашняя «прополка» завершилась со счетом один-ноль в пользу злополучного трубочиста. По крайней мере, его подушка была цела.
Он сидел на импровизированном ложе из составленных рядом скамеек и пялился на Марту сквозь зеленое стекло бутылки, где мариновался хвощ. Занавеска над печью почему-то была отодвинута.
Всё шло замечательно, пока Гедеон молчал. Марте спросонок даже подумалось, что он мог бы вполне осилить ремонтные работы в ее сердце. Но стоило ему заговорить — и мираж рассеялся.
