На изнанке чудес (СИ) - Флоренская Юлия (список книг .TXT) 📗
— Ну как? Удалось проучить каракатиц? — без задней мысли спросил он. — Ты ночь напролёт ворочалась и проклинала глубоководных обитателей так, словно они обобрали тебя до нитки и порешили твою семью.
— Ни слова о семье, — металлическим тоном оборвала его Марта. От ее взгляда в забытой на столе кринке с молоком образовалась простокваша, окно вмиг покрылось изнутри морозными узорами, а берёза за оградой раскололась надвое, как от удара молнией. Во взгляде Марты пульсировал гнев.
«Мама, сестрёнки, не падайте духом! Я отомщу тому, по чьей вине вы попали в рабство, и обязательно вас спасу».
50. Всё дело в сквозняке
Если скатать в пальцах тополиный пух, на ощупь он будет столь же нежным, как кожа Юлианы. Человек-клён осторожно коснулся изгиба ее шеи и пожалел, что не может навсегда запечатлеть в памяти этот трогательный профиль. Губы приоткрыты, над едва приметными тенями у глаз трепещет бахрома ресниц, а на щеках румянятся утренние грёзы.
Она выглядит такой слабой и по-детски милой, когда спит. Но впечатление обманчиво. Второе имя Юлианы — непредсказуемость. Она обожает влипать в истории, из которых ее потом приходится вытаскивать. Чтобы отбить у нее вкус к авантюрам, нужно приложить немало сил.
Впрочем, не будь она магнитом для неприятностей, не нашлось бы места и подвигам. Если бы не та страшная язва, Киприан не стал бы перевоплощаться, чтобы ее вылечить. И тогда процессы увядания в организме Юлианы не пошли бы вспять.
Всё в мире взаимосвязано, как звенья цепи, которая непременно будет выкована в срок. Любовь дарует бессмертие тому, кого любят, и сотни тонн тихой, драгоценной радости — тому, кто служит ее источником.
В радости Киприана, как в глыбе прозрачного арктического льда, отражается по всем направлениям утреннее солнце.
Внизу хлопнули дверью, впустив в сени морозный воздух. Швырнули шапку — и опять мимо вешалки. Пересвет. Ему навстречу, потягиваясь и разминая спину, вышла Пелагея.
— Новости! — с интонацией прожженного журналиста объявил он. — Рина наконец-то прислала письмо!
— И что пишет? — осведомилась Пелагея.
— Нашла себе жильё и работу. Недавно переболела какой-то дрянью, но теперь идет на поправку.
— Надеюсь, ничего серьезного.
— Хочу ее навестить, — сказал Пересвет и двинулся на кухню. — Ну его к лешему, этот домик в горах! Возьму отпуск за свой счет и поеду…
Пройдя сквозь бисерную штору, он запнулся на полуслове. От натопленной печи исходил жар, однако что-то заставило его примерзнуть к половицам. Пространство полнилось едва уловимым гулом, словно кто-то до предела натянул в воздухе невидимые струны.
На полу безуспешно прикидывался снегом лебяжий пух. Скрываясь за плетями нечесанных волос, Марта мимикрировала под печную занавеску — бледно-кремовую с черными полосами.
Игру в молчанку прервал Гедеон.
— Задел-таки за живое, — буркнул он. — Прощеньица прошу.
Пересвету хватило лишь одного беглого взгляда, чтобы понять, что перед ним за фрукт.
— С ума сойти, какие люди! — воскликнул он с неприязнью. — А я-то думаю, отчего такой затхлый запашок!
Пелагея задвинула вьюшку печи, ткнула его пальцем меж ребер, чтоб помалкивал, и вытолкала в гостиную.
— Чего пихаешься?! — напустился на нее Пересвет.
— У нас уговор, — объяснила Пелагея шёпотом. — О прошлом не заикаться. Сведения о новом госте держать в секрете. Он память потерял.
— Так ведь это ж Геде…
— Сенька. Трубочист, — отрезала Пелагея. — Еще вопросы?
— А ты испортилась, — с натянутой улыбкой отозвался тот. — Больно деловая стала. И резкая.
Списав ухудшение характера на тлетворное влияние Гедеона, он заявил, что опаздывает на работу и что в газетном опусе у него еще конь не валялся.
А затем ядовито добавил: дескать, ноги его здесь не будет, покуда приживала-трубочист не уберется восвояси. И ушел — разве что прах со стоп не отряс.
— Что с людьми зима делает! — вставила ремарку Юлиана, неслышно материализовавшись рядом с вешалкой. — На себя не похож.
Во взгляде Пелагеи промелькнула искра лукавства.
— Уж кто бы говорил!
Ветер перемен определенно крепчал. Если раньше Юлиана вечно хмурилась и вспыхивала из-за пустяков, как порох, то теперь ее словно заменили на новую, усовершенствованную модель. Выражение «светится от счастья» в полной мере отражало ее нынешний настрой.
Прошлой зимой она непременно бы заявила, что жаждет весны и что, если весна не придёт по расписанию, она обидится и придёт сама. Вековечный Клён сотворил чудо. Метель на улице, промозглая сырость или проливные дожди — отныне Юлиану это не заботило. Ее грела любовь, и любовь же делала с нею странные вещи.
Юлиане как будто вставили батарейку с неиссякаемым зарядом, встроили в ткани вечный двигатель, над которым столько лет бесплодно бились ученые. Она порылась в зловещих недрах кладовки, откопала там груду металлолома с инструментами и, лязгая железяками, принялась мастерить посреди гостиной какую-то кошмарную конструкцию. Ее горячо любимые отвертки с зажимами, медные шестеренки и шурупы можно было обнаружить где угодно. Например, в котелке из-под каши, в горшочке с вереском. А иногда даже под подушкой.
По вечерам она с особым тщанием распевалась в ванной. Во весь голос, с душой. Если Мерда и наматывала вокруг дома круги, истекая слюной в надежде слопать свою неуловимую жертву, то наверняка обзавелась глухотой. Глох кот Обормот, осовело восседая на «царском троне». Ломались, едва возникнув, напряженные паузы между Мартой и Гедеоном. Пелагея изобретала затычки для ушей. Кекс с Пирогом перед началом концерта наперегонки мчались в тайную комнату, где Незримый чах над Теорой. Киприан же только посмеивался.
Счастье Юлианы было поистине громким и беспредельным.
По тонким стенкам фужера расползлась сетка трещин.
— Значит, говоришь, я сжёг королевский дворец, чтобы занять трон? Убил приближенных короля и учинил кровопролитную расправу над слугами? — приторно осведомился Грандиоз, приближаясь к старику.
В отличие от лгунишки-Яроведа, этот не дрожал кленовым листом, хоть и стоял на коленях. Не был похож на желе, которое вот-вот растечется по тарелке. Взгляд — пара потухших угольков — не бегал, рот над окладистой бородой сжался в упрямую тонкую линию.
— Значит, утверждаешь, Звездный Пилигрим — ты? — язвительно спросил Грандиоз. А потом вдруг разразился истеричным хохотом и швырнул фужер на пол перед стариком. Тот не шелохнулся. Ни единого звука не слетело с губ. Похоже, он совершенно добровольно выдал себя властям. Только вот ради чего? Неужели Звездному Пилигриму опостыла жизнь и он решил свести с нею счеты? Не-е-ет. Один мерзавец прикрывает другого. Только и всего. Но откуда вдруг такая преданность?
Грандиоз вырвал шашку из ножен у жандарма-конвоира и, переплавив нервную улыбку в оскал, приставил лезвие к горлу старика.
— Я за голову канальи не затем цену назначал, чтобы мне липовых преступников подсовывали. На площадь его! Нашпигуйте пулями у всех на виду. И пусть знают, что охота на пилигрима продолжается.
Если сравнивать зимнее солнце с ягодой, то по утрам оно было бы сладко-горьким паслёном, а днем — неспелой крушиной. В обоих случаях — несъедобным и бесполезным. Слушая, как Гедеон (то есть, конечно, трубочист Сенька) с переменным успехом карабкается вверх по каминной трубе, Пирог ударился в философию, развил свою запутанную мысль насчет солнца и встретился со стеной непонимания.
— Ты ведь ягоды на дух не переносишь, — сказал Кекс.
— Это всё предчувствие, — пояснил Пирог и чихнул. — У меня острый нюх на сомнительные делишки. А наш новый скалолаз доверия не вызывает.
Кекс плюхнулся на коврик и принялся с остервенением драть лапой за ухом. Он мог почуять запах воска от свечи, тонкий аромат проклюнувшейся на кочкарнике березки. Но что касается делишек (особенно сомнительных), здесь он чувствовал себя полнейшей бездарностью.
