Не-единственная в Академии (СИ) - Светлая Лючия (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
И, конечно, в этой ситуации меня и спрашивать не стали, ибо «молчи, женщина, закрой рот, дура!». Я была виновата только потому, что была во-первых, его незаконной дочерью, а во-вторых, женщиной. И поэтому меня выпороли. Просто выпороли плетью на конюшне, как прислугу. И багровеющий лицом отец, и довольный сводный братец стояли и смотрели, как я дергалась от каждого удара, как кричала, как плакала.
Сквозь боль и холодную воду, которой меня отливали, чтобы оттащить на сенник, я видела их размытые силуэты. Лиц не видела — не до того было. Но, думаю, оба были довольны — один отомстил мне за то, что я родилась и этим опозорила его честное имя, а другой — за то, что была такой неуступчивой. Почти год я ускользала от него, его липких ладоней, горячего дыхания, запах которого вызывал у меня омерзение, от его слов, наполненных гнусностями, от которых сердце стучало как ненормальное.
Я боялась сводного брата. И боялась не напрасно — он был жесток, даже больше — он получал удовольствие, когда кого-нибудь мучил. Я слышала не однажды среди слуг разговоры, что опять от его вынесли тело бездыханной девушки, изуродованной, замученной. Мёртвой. Всё делалось тихо, так, чтобы отец не знал.
И то, что он поймал нас в тот момент, было моим счастьем. Я это поняла не сразу. И если бы не слова кухарки, то, наверное, так и не поняла бы никогда.
Она выхаживала меня там же, на сеннике. Она приходила ко мне утром и вечером, приносила молоко, иногда хлеб, промывала раны на спине и рассказывала. Много рассказывала.
И про то, что король Юзеппи устроил хорошую взбучку наследнику. Никто не понял почему он кричал — король предусмотрительно выгнал всех из комнаты брата. И если слов было не разобрать, то бешеный рык был слышен в коридорах, и никому в голову не пришло подслушать, все просто прятались, боясь королевского гнева. Но я догадывалась — я была слишком ценным товаром, чтобы меня вот так испортить. На моё обучение уже тогда тратились такие средства, что мне даже не хочется об этом думать.
Рассказывала кухарка и про мою мать, которая в самом деле любила отца, и про отца, который её хоть и не любил, а просто не мог удержаться и пройти мимо экзотики, всё же высоко ценил её, и не отослал от двора, и всё так еж доверял ей охрану своей жены. И даже даровал мне жизнь, не став проверять, его я дочь или нет. Он, по словам кухарки, поверил матери на слово, что мой отец — кто-то из погибших недавно охранников короля.
Я помню маму, она не была красавицей — широкое плосковатое лицо с раскосыми глазами, жесткие черные волосы, очень крупные губы. Это для светловолосых и голубоглазых олданезийцев её смуглая кожа и темные глаза были невероятной диковинкой, и многие пытались добиться её внимания. Но только, по словам кухарки, мать моя была однолюбкой. Когда король уже насытился ею, она продолжала хранить ему верность, такую глупую, ненужную никому верность, и не отвечала ни одному мужчине.
А их было очень и очень много вокруг неё: и тех, кому она нравилась просто как женщина, и тех, кто тоже хотел экзотики, и тех, кто хотел «объедков» с королевского стола. Были и такие, кто звал её замуж. Даже не взирая на моё существование. Я, по меркам олданезийцев, была позором для одинокой женщины. Она ведь так и не сказала, чья я дочь.
Хотя, зная какой он, мой отец (от этой мысли во рту всегда появлялась едкая горечь), я не могла поверить, что он не проверял. Думаю, он позволил матери считать, что она обманула его, а сам строил свои далеко идущие планы уже тогда. Он всегда и всеми пытался играть.
Вот и матерью моей играл. Она ведь и погибла именно из-за этой своей любви, из-за того, что король умело использовал её — она закрыла его собой от убийцы. Его, а не его жену, которую была приставлена охранять. Я не понимала, как же надо было любить чужого мужчину, чтобы защищать его жену, готовить охранниц для её защиты, да ещё и закрыть собой этого человека от кинжала убийцы.
И только умирая, она подумала и обо мне, и на последнем издыхании закляла всей своей магией отца, чтобы он берег меня и защищал. И он меня берёг. Только для себя, вернее, для своих политических целей. Так берёг, что мне пришлось прятаться ото всех за каменной маской спокойствия, и долго строить план противостояния его воле и целям.
И рассказывать всё это Зиаду я не собиралась: мои отношения с отцом — это мои и только мои отношения, и нечего вмешивать сюда ещё кого-то. Он и так достаточно поучаствовал.
— Это я упала в детстве, — сказала, глядя в потолок. — Так бывает с маленькими детьми.
— Да? — протянул Зиад, и я снова увидела как блеснули его зубы. — Ну хорошо, маленькая ты моя девочка. пусть этот секрет останется с тобой.
Он снова принялся меня целовать, только я уже не мола расслабиться. Он приподнялся надо мной:
— А я ведь ещё один твой секрет знаю… — протянул загадочно.
— И какой же? — глянула я на него с деланным интересом.
— Я знаю твой самый большой секрет, — ямочка на его щеке вдруг исчезла, и мне показалось, что черты его лица хищно заострились, а в глазах мелькнуло что-то недоброе, хотя в этой глубокой тьме видно было плохо. Но сердце опять предательски подпрыгнуло и ухнуло в живот.
Но сердце опять предательски подпрыгнуло и ухнуло в живот. У кого как, а у меня живот, похоже, — орган, чувствующий неприятности.
Я напружинилась и чуть отстранилась, чтобы оценить обстановку — места было мало, прямая атака невозможна. Да если бы и была возможна, я бы не одолела его. Зиад выше меня на голову, а вся его расслабленность, изящество фигуры и гибкость было лишь видимостью, маской, под которой скрывался ловкий и опасный боец.
Это был простой вывод из сведений, которые мне продолжала приносить Ариша, заигравшаяся в разведчика: Зиад вместе с братом брал уроки у Хараевского и ещё пары отличных мастеров-боевиков столицы Бенестарии. Это наивный цветочек Ариша не понимала, о чем мне мимоходом рассказала. Но я-то понимала, зачем и почему некоторые воины проходят такую подготовку.
И я вполне могла предположить, что уровень владения рукопашным боев это парня, моего первого мужины намного превышает мой. И уж конечно он вполне справится с голой девицей, которая лежит в его постели, каким бы хорошим бойцом она ни была. А я не была хорошим бойцом, я себе не льстила, и то, что мне удавалось кого-то достать или не дать вывалять себя об пол, то лишь потому, что я использовала любую возможность и гнушалась подлостью в бою.
Здесь это не пройдёт.
Значит, нужна хитрость. Сердце заходилось в нервном стуке, а ведь ещё нужно было делать вид, что ничего страшного не произошло. В такой ситуации много не придумаешь. Но… плана отхода нет, а значит, как говорила моя мама, ты до тех пор не проиграла бой, пока не сдалась. Поэтому сначала нужно узнать всё до конца — что ему известно обо мне, как он хочет использовать эти сведения, отдаст ли меня отцу или я ещё смогу что-то предпринять.
И я растянула ставшие непослушными губы:
— Что же это за секрет такой?
Дыхание переводила с трудом, голос от этого прерывался и чуть охрип. А ещё я боялась, что внутренняя дрожь станет заметной.
— Ты блондинка! — и опять блеснули в полутьме зубы. — Зачем, покрасилась, а? Я хочу, чтобы ты была блондинка, слышишь?
Я с трудом сглотнула и удержалась от облегченного выдоха. Это, конечно, тайна, но не такая уж страшная. Сбегая из дворца, я откромсала как попало волосы и хвост бросила в камин в покоях дяди, нашего старшего посла. Этот камин стал моим благословением на тот момент. Найди кто-нибудь тогда мои отрезанные волосы, и половина моей маскировки пропала бы. Даже не половина, а почти вся. Ну и покрасилась я тогда в случайный цвет — что было у меня под рукой из скудного набора в ванной, то и взяла, использовав свои знания по уходу за больными. Наивные! Все они, включая отца, думали, что я очень интересуюсь уходом за больными — «это хорошо, это угодно богам, правильно, девочка, ты должна быть милосердной!». А мне просто так удобнее было присматриваться к тому, что делают шаманы, перенимать их знания и приспосабливать под свои нужды — я знала, что сбегу от отца. И я так давно готовила побег, что абсолютно любую малость анализировала: сможет она мне помочь в побеге или нет.
