Не-единственная в Академии (СИ) - Светлая Лючия (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
В те минуты я чувствовала себя счастливой, любимой и очень-очень нужной просто потому, что существую. И когда, казалось, мир подошел к последней своей точке и готов был взорваться, Зиад вдруг остановился.
— Рада-сть, — тихо прошептал он и куда-то потянулся, стал что-то делать в темноте, прерывисто дыша. Что-то щелкнуло, зашуршала ткань, послышался лёгкий звон, от которого я вздрогнула, но погрузиться в плохие воспоминания о звякающих серьгах-следилках не успела — меня удивили прозвучавшие слова: — Это мой подарок.
И он, потный, дрожащий, стоящий на грани взрыва, что-то зашептал горячечно и гортанно, я почувствовала, как мою руку обвивала то ли цепочка, то ли веревочка, в темноте не было видно. Затем почувствовала, как Зиад приподнял мою руку и ладонью коснулся своего лба, а затем груди, поцеловал моё запястье, обмотанное чем-то тонким и невесомым, и всё таки сделал те несколько последних резких движений внутри меня.
И мир обрушился — он застонал, замер и содрогнулся. Постепенно его дыхание стало выравниваться. Мне всё ещё хотелось его обнимать и гладить, мурчать и тереться о него, а он какое-то время просто лежал и не шевелился. И я тоже притихла. Лежала и просто впитывала это ощущение — ощущение близости такого теплого, такого большого и сильного, такого родного человека рядом.
Наконец Зиад пошевелился, и тусклый, едва разгоняющий тьму светлячок засветился где-то в изголовье кровати. Его лицо едва-едва выступило из тьмы, а я глянула на свою руку — было любопытно. На ней несколькими витками лежала цепочка с маленькой подвеской с камнем.
— Зачем это? — тихо спросила я.
— Так нужно, Рада-сть, — тихо прошептал он и поцеловал меня в висок.
— Я не ношу украшений. Они мне мешают, — не рассказывать же о том, что нет привычки носить всякие побрякушки.
— Это не будет мешать.
— А если я потеряю?
Он тонкими невесомыми движениями стал поправлять мне волосы, что липли к влажному лбу и лезли в лицо. И столько нежности было в этих движениях, что я снова потянулась, чтобы потереться о его руку.
— Рада-сть, — сказал он тихо, и столько в этом простом слове было чувства, что я вгляделась в его глаза, сейчас скрытые в тени, пытаясь понять, что это было за чувство, — она не потеряется. Это же гвели. Даже если ты её снимешь и выбросишь, он снова вернётся к тебе. Такова её магия.
И он снова нежно поцеловал меня в лоб. Потом поцеловал брови, глаза, губы, щеки, шею.
— Ты прекрасна, моя девочка, — услышала я его шепот в перерывах между поцелуями.
Мне тоже хотелось трогать его и целовать, и я повернулась на бок и подпёрла голову одной рукой, чтобы пальцами другой провести по его лицу. У него действительно была удивительная кожа — нежная, гладкая и теплая. Хотелось ощущать её снова и снова, и я обвела пальцем контур его губ. Он словил мою руку и поцеловал ладонь. Я заметила, как блеснули в темноте его зубы — он улыбался. И я не сдержалась и, высвободив ладонь, потрогала ямочку на его щеке.
Зиад притянул меня к себе, и пока я увлеченно изучала его лицо, гладил мою спину.
— Что это у тебя? — спросил он. Я не сразу поняла, о чем он, потому что пыталась губами исследовать ямочку на его щеке. А когда поняла…
— Ничего такого, — резко перевернулась на спину. Сердце забилось, и я прикусила губу.
— Не бойся, скажи. Что это за рубцы? — он не улыбался и готов был выслушать. Вот только мне не нравилась эта тема, и я не хотела ничего говорить. Совсем не хотела, до спазма в горле. — Похоже на плеть. Да?
Я молчала, закусив губу.
— Кто это сделал? Рада-сть, скажи, — зашептал мне в самые губы. Я отвернулась. Не хочу говорить, не буду!
Но воспоминания горели, будто это было вчера. «Ты будешь знать, как липнуть к благородным юношам!» — и свист плети, и обжигающая боль на спине. Но сильнее этой боли была боль другая — в душе.
Глава 7.
Я шла на очередной разбор боёв и твердила себе: «Кто из этих двоих мне первым улыбнётся, тот и будет сегодня моим». Я это твёрдо решила, но всё во мне дрожало, руки не слушались, ноги не гнулись, а мысли путались.
Специально чуть опаздала, и хоть Харевский терпеть не мог опоздавших, и всегда наказывал, но у меня был план, и реализовать его можно было только через опоздание: я хотела зайти и увидеть сразу всех, кто собрался на разбор. Джавад там точно должен быть, он никогда не пропускал этих занятий, ни разу.
Я ворвалась со словами «Простите, мастер!» и сделала ритуальный короткий поклон-приветствие, успела мазнуть взглядом о тому месту, где на ковре тренировочного зала всегда сидел Джавад.
Сидел всегда, но не сегодня. Моё разочарование было… ну не то, чтобы огромным, но не маленьким. И когда Хараевскй рыкнул «Упала, отжалась! Двадцать!», я упала и стала отжиматься свои двадцать штарафных. С сожалением поняла, что ещё один день потерян. Эх, успеть бы за оставшееся короткое время! Но, как говорила мама, пока ты жива, бой не проигран, и следующая мысль стала просто озарением: на привычном парня не было, но ведь он мог устроиться где-то в другом месте зала? Настроение как-то сразу приподнялось, и даже отжиматься стало веселее.
Мысль об этом грела меня и на счёте десять, и на счёте двадцать: ведь он не пропустил подобное занятие ещё ни разу! А когда я поднялась и прошмыгнул на свое привычное место позади всех, поняла — сегодня первый, тот самый первый раз, который бывает у всех. Вот и у него тоже сегодня был первый пропуск. Джавада не было. Был только его брат, но он сидел далеко впереди, и как я заметила, пока пробиралась на своё место, не улыбался. И на меня не смотрел, даже не единого взгляда не бросил. Ну что ж, тоже неплохо. Подождём Джавада.
Сожаление разливалось в душе как река в половодье, такое горькое, какое-то даже отчаянное. Я старалась удержать его, затолкать поглубже, пыталась сосредоточиться на мерцающих изображениях и словах декана, но то и дело тонула в едкой жалости, потом снова всплывала и снова тонула.
Единственной отрадой на этом занятии стал вызов Хараевского в круг — он хотел показать на мне один из приёмов. Почему он выбрал меня, в этот момент было совершенно не важно, но для сдерживаемых мною чувств это стало отличной возможностью выплеснуться с наименьшим вредом для меня. Думаю, что и для окружающих тоже. Хотя за одного конкретного декана я как-то вот вообще не переживала.
Я вышла в круг и билась не просто как могла. Я выпускала всё своё отчаяние и раздражение, всю злость и недовольство, потому и получалось так, будто я отчаявшийся, обреченный на смерть человек — удары получались резкие, злые, беспощадные. И когда Хараевский в своей обычной манере попытался что-то объяснять зрителям и одновременно провести приём (ох уж мне эти учителя, не могут смолчать даже в такой неудобной для них ситуации!), я, конечно, использовала его мгновенную заминку, и провела контратаку. А нечего болтать, когда дерешься! Да, я применила грязный приём, нечестный, но он знал, кого вызывал в круг. Вот и поплатился.
И в том, что я совершенно за него не переживала, тоже была права. Он действительно отличный боец. И я это смогла оценить по достоинству, когда декан совершенно рефлекторно ответил на мой удар, ответил не слабо — в нос. Странно, конечно, он же не мальчишка. Не сдержался? Хотя, может, ему уже давно хотелось дать мне в нос, не знаю.
Да и особенно не до мыслей стало. Мир вспыхнул болью и покачнулся, нос хрустнул, а в голове зазвенело. Я оскалилась довольно — отлично! Просто прекрасно! И от боли, что усилилась злостью, снова достала его. Жаль, лишь вскользь.
Где-то вдали послышался шум, сквозь густеющий туман замелькали лица, и голос декана прямо надо мной громко скомандовал:
— К лекарю её!
Я рефлекторно вытерла мокрое под носом и, глянув на руку, удивилась — кровь. Хотя… чему тут удивляться? Меня уже подхватили под мышки и быстро куда-то волокли. А мне было больно и хорошо. Да, хорошо — внутренние ощущения наконец пришли в гармонию в ощущениями тела. И там, и там было больно. Гармония боли! Немилосердные боги!
