Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев (СИ) - Николаев Игорь Игоревич (книга бесплатный формат TXT, FB2) 📗
Обух имел щегольскую, по-господски стриженую бородку с усами, а еще почти не снимал глубоко посаженный шлем. Говорил редко и мало, с ярко выраженным акцентом юго-востока. Если Колине и Маргатти очень пристойно владели топором и мечом, то немногословный Обух считался неплохим алебардистом, судя по ухваткам — служил в настоящем войске, где бойцов худо-бедно учили единообразным действиям в линии. Имя это или прозвище — «Обух» — осталось неизвестным.
И восьмой — Готлиб, именуемый «Писарем». Толстяк, глядя на которого, Хель странно улыбалась, будто жирняга ей напоминал что-то крайне забавное. Несмотря на прозвище, означенный Писарь был неграмотен и по большому счету мог лишь поглощать еду в каких-то невероятных количествах. Самое забавное — он как-то ухитрялся изыскивать провиант, да еще без воровства.
Имена сопутствующих дам Гаваль записал, как услышал — «Мара» и «Лара». Они были законными женами братьев-наемников и выполняли крайне важную роль мастеров на все руки. Могли с равной легкостью и править кособокой телегой, и готовить, и чинить любое снаряжение кроме доспехов. Хель, оценив это, проворчала что-то вроде «тыльное обеспечение», и ремарка едва не вызвала скандал, поскольку женщины сразу предъявили рыжей за хамство и оскорбительные намеки насчет того, что и как обеспечивают разные тылы, то бишь зады. Но худо-бедно порешали конфликт, хоть и на повышенных тонах. Зато солдатские жены сразу нашли общий язык с Виторой.
Новоприбывших разместили, накормили, а утром следующего дня над ними взяли руководство Бьярн с Марьядеком, организуя оборону Чернухи.
Гаваль посмотрел на короткий список, состоявший главным образом из простеньких символов — чтобы легче запоминать и тратить меньше полезной площади пергамента. Глубоко задумался над увиденным. Во-первых, здесь наблюдался определенный и загадочный символизм. Восемь человек Несмешной армии (без учета Виторы), восемь человек (без учета жен), присланных бароном. Наверняка эта магия одинаковых чисел что-нибудь да значила, но Гаваль не имел ни астрологических, ни нумерологических талантов, поэтому не знал, как сие толковать. Во-вторых, шестнадцать — это уже солидно, почти настоящий военный отряд, способный заставить отступиться неизвестных «живодеров». То есть шансы на то, что Армия останется и бросит вызов бандитам, резко повысились, а Гаваль не имел никакого желания испытывать судьбу, проверяя градус трусости злодеев. В третьих…
Менестрель еще раз внимательно посмотрел на список. Увиденное настораживало и вызывало тревогу, но юноша никак не мог понять — что именно его смущает. Быстрота, с которой Бертраб-старший откликнулся на призыв о помощи. Очень скромные условия этой самой помощи, изложенные в ответном послании. Сын — первенец! — во главе отряда. Но сам отряд, разношерстный, крайне сомнительных боевых качеств. Все это никак не складывалось в единую картину… Гавалю не хватало жизненной мудрости, чтобы понять «нескладушку», и он всерьез подумал — не обратиться ли к человеку, более сведущему в делах военных? Бьярн, скажем… Хотя нет, он страшный. Но Раньян или тот же Марьядек, наверное, смогут пояснить.
С другой стороны, а нужно ли это вообще?
Он еще немного посидел и подумал, глядя вокруг из-под крыши открытой беседки. На самом деле, конечно, никакая это была не беседка, обычная мастерская для работы теплое время года. Но работа нынче остановилась, а место было удобным для того, чтобы все видеть, со всеми общаться и делать заметки, разложив необходимые принадлежности на большом чистом столе.
Гаваль тяжело вздохнул и потер лицо, чувствуя, как неприятно колется быстро густеющая борода. Отвратительно… приличный человек вообще не должен знать, что такое щетина, однако жизнь бывает сурова, и Господь испытывает людей тяжелыми событиями.
Менестрель оглянулся, на этот раз быстро, едва ли не воровато. Оставил разложенные на столе принадлежности, как было, чтобы любой увидевший подумал — хозяин отошел по делам и с минуты на минуту возвратится. Гаваль быстро, надев маску поспешной деловитости, сходил в сарай, где лежали его небогатые пожитки. Пересчет в уме добра, нажитого с Несмешной армией, помогло накрутить себя дополнительно: вот к чему приводит странствие бок о бок с неудачниками! Разумеется, вошью на аркане это никак не назвать, но, прямо скажем, человек с такими талантами вправе рассчитывать на куда большее. Мерзким, скользким червячком зашевелилась память о том, что Армия подобрала замерзающего юношу в буквальном смысле без штанов, спасла от смерти, приютила и защитила — это чего-нибудь да стоит. Но Гаваль решительно замел дурные мысли как можно дальше в подвал памяти.
Это спутники должны испытывать благодарность за то, что им выпало странствовать в обществе такого человека с будущим великого творца. Прикоснуться к великолепию — само по себе награда, за которую расплатились ничтожно и оскорбительно мало. Поэтому он, Гаваль Потон-Батлео ничего не должен временным попутчикам.
Совсем ничего!
По-прежнему держа на физиономии маску деловитой занятости, Гаваль направился к восточным воротам. Мимо прошел толстяк Писарь, жуя на ходу черный сухарик. Затем Гамилла, бок о бок с обоими братьями-наемниками. Женщина, широко размахивая руками, что-то им втолковывала, мужчины — удивительное дело! — внимательно слушали. Витора показалась из боковой улочки, груженая коромыслом с двумя большими ведрами, полными до краев. Лекарская служанка поглядела на менестреля, и Гавалю почудилось, что в глазах ее плещется не наигранное презрение. Словно безграмотная девка, неспособная даже имя свое написать внятно, прочитала намерения молодого человека как богослов Первый свиток. Юноша заторопился, шепча проклятия в адрес деревенского бабья, тупого, пригодного лишь к слепому выполнению глупых приказов.
Последней Гавалю встретилась Хель, общавшаяся с межевым по каким-то земельным вопросам. Взгляд рыжеволосой лекарки скользнул по менестрелю, и юноша враз облился холодным потом, ожидая, что его тут же остановят и будут выяснять, куда это он собрался. Но Хель почти сразу отвернулась, внемля деревенскому жителю.
Переставляя, как ходули, неверные ноги, мокрый от страха Гаваль таки дошел до ворот, где стойко нес дозор Пульрх. Здесь сложностей не предвиделось, добряк наверняка пропустит грамотея, особенно если сослаться на какое-нибудь очень важное занятие.
Гаваль с облегчением выдохнул, предвидя успешное завершение короткого, однако нервного испытания «уйди поскорее из деревни».
— Погоди, добрый странник…
В первое мгновение Гаваль не понял, что обращаются к нему. Затем говоривший ухватил юношу за рукав потрепанного кафтана, и Менестрель вздрогнул, снова перепугавшись, что замысел бегства раскрыт. Но нет. Его робко, осторожно придержала обычная селянка.
Девушке вряд ли исполнилось больше пятнадцати-шестнадцати лет, она была миленькая, веснушчатая и, судя по коротенькому завитку, выбившемуся из-под платка на голове, рыжеватая, почти как Хель, только немного темнее. Гаваль не видел ее ни среди вдов, ни в компании мужних крестьянок, и, судя по довольно приличной одежде, девчонка происходила из умеренно зажиточной семьи.
— Добрый день. Я слушаю.
Памятуя о непреходящем риске тумаков, Гаваль старался говорить преувеличенно вежливо, руки держать на виду и сохранять расстояние, чтобы, не дай Господь, не заподозрили флирт. Однако девушка сделала шажок вслед на отодвинувшимся юношей, и молодые люди вновь оказались вплотную, лицом к лицу.
— Мы погибнем?
У менестреля отвисла челюсть, настолько деловито и в то же время обреченно прозвучал вопрос. Мимо шла целая компания теток с коромыслами. За ближайшими домами Кадфаль зычно провозглашал что-то вроде проповеди, вдохновительную речь о Божьей любви, а также помощи достойным людям в борьбе с нечестивыми. У лесопильного склада Обух в компании молодых селян перебирал жерди, видимо подыскивая годные древки. Безымянный и грустный студент вел под уздцы черного Барабана, выговаривая животному как ребенку за попытку нажраться неперебранного сена, где полно крестовника. Боевой конь косился на человека, мрачно всхрапывал и демонстрировал несогласие. В общем, кругом текла жизнь, все были чем-то заняты и (пока, во всяком случае), ничто не предвещало апокалиптических ожиданий. На всю деревню пахло горячей похлебкой из проса и бобов, щедро заправленных салом — без малого два десятка вооруженных гостей требовалось хорошо кормить.
