Побратим змея (СИ) - "Arbiter Gaius" (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Существо не двигалось, однако лежавшему навзничь молодому Величайшему подумалось, что, чтобы убить его, этой тени не требовалось никаких движений. Достаточно было стоять и медленно сжигать его изнутри своим костяным смехом.
Голова Тура потяжелела, в глаза словно сыпанули пригоршню раскаленного песка. Где-то на окраине сознания смутно копошилась мысль, что нужно встать, что-то сделать, как-то спасаться – однако тело налилось каменной тяжестью, кости болели так, словно их медленно разламывали на части, а все силы уходили на жестокий озноб, охвативший его.
Эти ощущения были определенно ему знакомы – еще по жизни в селище.
«Лихомана...» – смутно пронеслось в мозгу. – «Вот, значит, ты какая...»
Сухой безжизненный смех повторился, каким-то неуловимым образом превратившись в беззвучные слова:
«Здесь меня называют Сушь».
- Чего ты хочешь? – с трудом разлепив запекшиеся губы, по привычке вслух спросил охотник.
Ответом стала лишь тишина, и он инстинктивно понял, что звуки, которые он с таким трудом произнес, не принадлежат ни этому миру, ни этому разговору. Здесь говорят по-иному. И говорить тут должен тот, кем он стал.
«Зачем пришла?»
Его новый голос, голос Величайшего, более властный и жесткий, чем тот, которым говорил в нем смертный, и в нем совершенно нет страха – лишь какое-то глубинное отвращение и неприятие, будто явившееся в образе спутанного клубка теней существо каким-то образом противостоит и противоречит всему созданному им порядку и гармонии.
«Я уже получаю, что хочу».
Тело Тура при этих словах вновь прошила острая вспышка боли и новая волна озноба сотрясла его.
«Ты знаешь, что не получишь его. Убирайся в ничто, откуда пришла».
«А ты прогони».
Рука распростертого на каменном уступе Тура едва заметно дрогнула: хотя формально Лихомана обращалась к Величайшему, он почувствовал, что вызов брошен именно ему, тому смертному, каким он был когда-то. И именно опыт Рослого должен был помочь ему изгнать эту тварь. «Ты и тот и другой, брат», – вспомнились ему слова духов. Все верно – он Величайший – но вместе с тем и Дитя Завета, тот, кого не нужно учить умирать. И его опыт смертного должен сейчас стать оружием.
Только вот что делать с той, которую далеко не всякий смертный победит – без помощи отваров и заклятий, составленных и вовремя произнесенных мудрой знахаркой?.. Да и с точки зрения Величайшего – Лихомана – или Сушь, как она себя называет, – это огонь, противоположность воде. Как бы ни был он силен, она ему неподвластна... Если только не вспомнить, что огонь заливается водой.
Он попытался было сосредоточить мысли на том, как ему осуществить этот показавшийся очень удачным план – однако тут его сознания снова достиг горячий смешок – и на сей раз чувство в нем было. Торжество. Темное, злобное. Предвкушающее.
Понимание пришло будто бы само по себе: она именно этого и хотела. Чтобы он вызвал дождь. Или призвал волну побольше, чтобы захлестнула каменную площадку, на которой он лежит. А раз этого хочет это жуткое существо – значит, делать этого никак нельзя. Но тогда что?..
Идея пришла неожиданно в виде далекого детского воспоминания. В их селище жил тогда старик, который развлекал Тура и других мальчишек всякими диковинами, на которые был большой мастер. Показывал, например, потехи ради, что огонь можно остановить не только водой – но и другим огнем. Так и делал – выбирал небольшой участок сухой травы, обкладывал камнями, чтоб дело дальше забавы не пошло, затем поджигал ее с двух противопоположных сторон. Две стены огня устремлялись друг на друга – и, хотя и были они едва ли с палец высотой, но дети, столпившиеся вокруг, неизменно в восхищении замирали: столкнувшись, языки пламени смешивались и не давали друг другу двинуться дальше, оставаясь в рамках огороженного участка.
«Против чужих управу найдешь... – Шелестел, комментируя увиденное, старческий голос.– А против своих-то что поставишь?..»
Решение было принято, и Тур, борясь с волнами жара и боли, с трудом разлепил глаза. Осталась сущая безделица – найти среди голых скал огонь, жара которого было бы достаточно, чтобы заставить Лихоману убраться вовсвояси – откуда бы она ни явилась.
Искать, однако же, не пришлось.
====== Глава 18 ======
И снова смех – только на сей раз не иссушающий и мертвый – а живой, несущий избавление от боли, наполняющий жизнью, вливающий радость в сердце. И на сей раз смеющихся, счастливых, удивительно гармонично связанных друг с другом существ было двое.
Каменная площадка, на которой лежал Тур, словно растворилась, утонула в таких же запредельно ярких лучах Лучезарной, как он видел на Пустоши. Затем была лишь блаженная пустота, сияющая светом, живая и удивительно... Наполненная? Странное определение для пустоты – он понимал это – и все же именно оно больше всего к ней и подходило.
Танец Двоих все длился и длился, то сближая, то вновь отдаляя друг от друга его участников – и сознание Тура, словно одновременно наблюдающего за этим действом со стороны и принимающего в нем участие, внезапно озарила вспышка понимания: и правда, никем другим эти существа и вправду быть не могли.
«Значит, вы вовсе и не расставались... – полные благоговейного изумления мысли, казалось, также вовлекались в происходящее, становясь его частью. – Вы едины, и не было никакой ссоры, о которой говорят смертные. Вы в одних и тех же чертогах. Вы вместе – и любовь каждого из вас к другому лишь побуждает вас творить еще большую красоту...»
«Ты и правда начал прозревать глубины, брат».
Голос, вплетенный в причудливые движения танца так же, как и его собственные мысли, принадлежит явно существу мужского рода. Не пола, как мысленно подчеркнул для себя Тур,– а именно рода. Пол – это для тела – Рослого или животного. Это для смертных. А для них – только род – на основе которого, наверное, когда-то пол и был создан...
«Ты прав, – все не таково, каким видится смертным. То, что каждый из нас в свое время скрывается от них – не значит, что и друг для друга мы становимся невидимы...»
«Скоро и смертные смогут увидеть это, – присоединился к нему другой голос, на сей раз ожидаемо женский. – Если, конечно, будут знать, что именно они должны увидеть. Запомни это, брат, и передай тому, кто еще остается с Детьми Завета: пусть скажет им, что наш танец, каким бы причудливым им он ни виделся, ничем им не грозит. Ты не забудешь этого, брат мой?
«Я запомню все, что ты скажешь, госпожа моя. Все, до последнего слова».
«Это не все, что тебе нужно знать о нашем танце, брат, – снова зазвучал мужской голос. – Когда мы соединимся, и смертные увидят это – знай: это знак и для тебя. Тогда закончатся твои сроки в мире Детей Завета, и мы встретим тебя здесь – где тебе и надлежит быть. Тогда ты придешь, чтобы остаться, брат».
Хоть это и почти невозможно в этом мире, полном света и радости, он огорчается.
«Мне придется уйти одному, госпожа моя? Но Глядящих Вглубь должно быть двое – и я знаю, кто этот второй. Разве ему не место рядом со мной?».
Голоса его собеседников какое-то время молчали, и сами, они, казалось, чуть погрустнели, сделались серьезнее, и будто... Тише?
«У каждого своя история, брат наш, – чуть позже заговорил снова Светлоликий. – И не чужие истории нам обсуждать. Но второй Смотрящий Вглубь точно так же волен в своем выборе, как и ты. Помни и об этом тоже, когда встретишься с ним снова. Хочешь ли ты еще о чем-нибудь спросить нас, брат?».
Что же, пожалуй, да.
«Кто я, господин и госпожа моя? Если тот, кого Рослые называют Величайшим – то где смертный, которым я был? И как могло случиться, что на смену тому Змею пришел его убийца?»
«Ты задаешь вопросы, на которые сам знаешь ответ, брат. Все просто – и все не таково, как видится. Присмотрись – и ты увидишь... Ты знаешь, кто ты. Равно как знаешь и то, что мы – не господа тебе. Ты ровня нам, названый брат наш. Как ровня и тому, кого, как тебе кажется, ты убил. С твоей помощью он обрел счастливую вечность. Но ты ведь уже давно знаешь об этом, не так ли?..»
