Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
— Прошу меня простить… ваша светлость, — хоть ещё негодуя в душе, я всё-таки изобразил как можно более изящный поклон: после многих часов репетиции пластического номера мне это лучше удавалось.
— Тебе не за что просить прощения, сын мой. Дай-как я тебя обниму! — с этими словами дальний предок сжал меня в крепких отцовских объятиях — у меня даже косточки захрустели.
— Ваша светлость, — начал было я, не зная, что и сказать. Хотя сказать хотелось очень многое. В первую очередь, для чего они устроили весь этот цирк?!
— Называй меня батюшкой. Или хотя бы Петром Ивановичем, — строго сказал князь, выпустив меня из медвежьих объятий, после чего сел за стол и жестом приказал мне последовать его примеру. И я не посмел ослушаться.
Комментарий к ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: Из грязи в князи. Глава 37. Таинственное похищение и неожиданная встреча
VPN
— виртуальная частная сеть передачи данных
====== Глава 38. В плену у своих ======
А на восьмой линии мы встретимся как равные…
м/ф «Алиса в Стране Чудес»
Итак, поздравляю, синьор Фосфоринелли: вы прошли шахматную доску белой пешкой и стали «белым ферзем». Но когда же явится «красная королева» и поставит мне мат?! Что за судьба, хоть бы они нас обоих похитили. Теперь я даже не знаю, что будет с Доменикой. Вдруг она уже стала аббатом Кассини с лёгкой руки зловредного кардинала-афериста?! Нет, я не могу этого допустить. Нужно выбираться из этого «дворянского гнезда» всеми правдами и неправдами, только бы отпустили!
Садясь за стол, князь лишь перекрестился, обратившись лицом на восток. Я последовал его примеру, хотя Доменика и приучила лодыря-меня читать полностью молитву перед трапезой: она читала вслух на латыни, сжав руки в замочек, а я следом про себя повторял на церковно-славянском.
Какое-то время мы сидели за столом молча. Не зная, чем отвлечь себя от дурных мыслей, я решил получше рассмотреть свой новый костюм. В целом он сидел неплохо, только в плечах был великоват. Вскоре явились слуги с серебряной кастрюлей и плеснули старшему и младшему Фосфорину по поварёшке рыбного супа, который я, конечно же есть не стал, поскольку тот не соответствовал вегетарианским стандартам.
— Почему не ешь? — грубовато поинтересовался князь. Похоже, что грубость и нетактичность — наша наследственная черта.
— Это ведь уха? — поинтересовался я.
— Уха — сильно сказано, — усмехнулся Пётр Иванович.
— Я имею в виду, суп… не постный, — осторожно заметил я.
— Великий пост месяц назад закончился, — заметил князь Фосфорин. — А Петров не начинался ещё.
— Спасибо, я это знаю, — мрачно ответил я, опустив глаза в тарелку.
— Ты принял монашество в Риме? — немного удивился мой далёкий предок.
— Ничего я не принимал. И католицизм не принимал. Я обычный православный мирянин.
— Где православие принял? — задал логичный вопрос князь.
— Простите. Не помню.
— Ладно, не хочешь говорить — право твоё. Но с чего же убеждения подобные? — по-прежнему не понимал князь.
Решив, что разговоры о справедливости, морали и нравственности в данном случае не приведут ни к чему, кроме конфликта и обвинения меня в ереси, я на ходу выдумал причину, достаточно правдоподобную и близкую к реальности.
— Лирическое сопрано — самый лёгкий и чистый голос. Тяжёлая пища не способствует сохранению подобных качеств, — жёстко ответил я.
— Ясно. Тарелку унесите и замените другою, — бросил князь слугам, которые всё это время стояли по струнке у дверей, а в глазах его я прочитал следующее: «Правду говорят, что эти римские певцы — капризный народ». Но вслух сказал: — А ты ешь хоть бы маслины флорентийския, понеже помирать беспричинно запрещаю!
Всё это время у меня возникало ощущение, что князь не по-русски говорит, а на какой-то сильно устаревшей версии этого языка. Будто бы после «си-шарпа» вдруг код на «плюсах» приходится читать. Ёлки-палки, да что я, не программист? Любой язык освою, хоть инопланетянский с Альфа-Центавра!
Воцарилась тишина. Пра-пра-…прадед молча хлебал суп, более не задавая мне вопросов, ну, а я, опять же по приказу князя, всё-таки положил какие-то овощи себе в тарелку, но из-за жуткого настроения есть не смог.
Последнее время я чувствовал себя, словно в какой-то гиперреалистичной компьютерной игре. Но только в какую-то безумную игру я попал: первый уровень — солист Сикстинской Капеллы, второй — слуга в доме другого солиста, на третьем открываются дополнительные возможности, четвёртый — дебют в женской роли на римской сцене. Вот теперь ещё и пятый уровень — княжеский сын. Дворянин, ёлки-палки. Щипаный каплун в павлиньих перьях и с замашками попугая.
— А хорош тебе Мишкин костюм, — наконец, нарушил тишину его светлость, оценивающе разглядывая меня в этом нелепом одеянии на полтора размера больше. — Скоро явится. Познакомишься с братом своим.
— Почему вы так уверены, что я ваш сын? — осторожно спросил я. — Тому нет никаких доказательств.
— Внешность. Один и тот же «луч звезды утренней», — он указал на фамильную прядь, которую мы могли видеть из-за того, что оба были без париков. — И, наконец, возраст — двадцать три года.
— Откуда вы знаете, сколько мне лет? — удивился я.
— Помолчи. Узнаешь. Ровно двадцать четыре года назад был я в Риме, наукам разным и архитектуре учиться отправлен был… виноват, тогда же с итальянкою согрешил. Стыдно сказать, я даже имени ея не помню. Спустя годы вновь приехал в Италию, на сей раз — навестить Мишку, сына моего любимаго, которого намеренно отправил сюда искусствам обучаться. Талант архитекторский у него, ничего не скажешь, сам Пётр благословил! Когда же собрался на Родину возвращаться, где ждут сыновья старшие и дочь Настенька, внезапно доходят до меня слухи весьма странные: «На карнавале римском некий нежноголосый певец со внешностью русскою выступал на площади под именем Фосфоринелли. Юноша похож был на Михаила Петровича». Мною завладело любопытство, и отправил я людей своих в Рим, дабы выследить певца загадочного.
— Так вы следили за мной всё это время?! — наконец вспыхнул я.
— Вынужденная мера, — кратко объяснил князь.
— Что вам обо мне наплели? — раздражённо спросил я.
— Всё, всё выяснили: возраст, примерную дату рождения, ту самую белую прядь на правом виске. Когда же донесли мне, что сын мой девку играет на сцене, я в крайнем был возмущении! Негоже дворянину паясничать!
— Осмелюсь сообщить, что вы неправы, — едва сдерживая гнев, ответил я. — Опера — это не паясничанье. Это высокое искусство, для постижения которого требуется много сил, времени и наличие хороших моральных качеств. Если вы считаете, что все певцы — продажные негодяи, смею заверить, что это не так. Те, с кем мне посчастливилось работать — удивительные люди, всецело преданные искусству. Что же касается моего учителя, Доменико, то он вообще почти что святой человек. Он подобрал меня на улице, приютил и обучил пению. А где в это время были вы? Когда я оказался в Риме, один, без копейки в кармане? Где?
— Не моя вина в том, я даже не догадывался о твоём существовании.
Тоже мне, папа Карло нашёлся, со злостью думал я.
— И не считаю, что все до одного певцы негодяи. Но кто бы защитил тебя от развратных взоров местной аристократии? Как я с ужасом узнал, среди римлян весьма распространён грех содомский, от излишней любви мужчин к юношам оскоплённым место имеющий, — по его интонации было видно, что князь действительно переживал за физическое и моральное состояние мнимого сына.
— Хотите я вас обрадую и скажу, что вот это, — я показал князю на свой незаживший шрам на запястье, — было сделано от отчаяния и из-за опасений за свою честь! До того самого момента, как я вас увидел, я думал, что меня забрали те самые аристократы, дабы унизить и окончательно лишить права называться мужчиной!
— Боже правый! Куда только Кузьма смотрел?! — гневно воскликнул князь, поднявшись из-за стола, и схватил меня за руку, с ужасом рассматривая порез.
