Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Кажется, я понял, что она имела в виду: прядь белых волос на правом виске, из-за которой я все эти годы их сбривал до нуля, и вовсе не из-за модных тенденций. Нет, я просто не хотел, чтобы люди думали, будто я крашу пряди подобно всяким неформалам, а то и хуже. Теперь же, когда волосы на висках вновь отрасли, белая прядь откровенно бросалась в глаза.
Помню, у отца в молодости была точно такая же, но он очень рано поседел, и «фосфоринская прядь» перестала быть заметной на серебристой шевелюре Петра Ильича. И у деда Ильи я эту прядь видел на старой фотографии, где он совсем ещё мальчик. Дед сказал, что эта странная особенность передаётся из поколения в поколение по мужской линии Фосфориных. Скорее всего, это обусловлено какой-то генетической мутацией, связанной с пигментацией волос.
— Это не седина, это наш фамильный изъян, — ответил я. — Который портит мне весь внешний вид.
— Ничуть не портит. Она очаровательна, — тихонько сказала Доменика и поцеловала меня в висок.
— Доменика, ты не представляешь, как я скучал без тебя, — шепнул я ей на ушко.
— А ты не представляешь, что тут творилось, пока тебя не было.
— Нет, не представляю. Что именно?
— Из Ватикана выставили Адольфо и Джустино. Это был грандиозный скандал. Началось с того, что рано утром братья Альджебри втащили за шиворот на хоры пономаря Сесто. У него в руках была коробка с пауками, предназначенными для меня. Пономарь сразу бросился на колени перед капельмейстером и сдал своих сообщников. О Флавио он побоялся заикнуться (в прямом смысле), но двоих других товарищей сдал без угрызений совести. Понятное дело, обвинение серьёзное. Сесто никто не верил, но к середине дня в Капеллу явилась Клариче Ратти. Узнав о заговоре, она, конечно же, стала защищать брата, обвиняя во всём негодяя Джустино. Выяснилось, что Цанцара совратил старую деву Клариче, причём с последствиями. Представляешь, наш этот Комар оказался фальцетистом…
— Да, я в курсе, — спокойно ответил я.
— Ты опять знал и не сказал никому? — возмутилась Доменика.
— Во-первых, я узнал это только той ночью, когда прятался в шкафу. Я слышал, каким голосом на самом деле разговаривает Комар. Отсюда можно было сделать кое-какие выводы. Но говорить никому об этом я не намерен по одной простой причине: не хочу, чтобы и тебя начали подозревать.
— Боюсь, что уже начали. После выяснения правды о Джустино на хорах решили провести тотальный осмотр. Всем по очереди альтам и сопрано было приказано спустить до колена бриджи, а я не знала, куда провалиться от стыда. Я теперь не смогу смотреть в глаза своим товарищам.
Бедная женщина, что ей пришлось увидеть! Думаю, после такого тебе никакие театральные гримёрки не страшны.
— Я молилась всем святым, чтобы до меня очередь не дошла. И мои молитвы были услышаны: синьор Ардженти, мой благодетель, убирая ноты в шкаф, споткнулся о коробку с пауками. Коробка открылась, и эти ужасные создания высыпали оттуда. Какая же это мерзость! Я не смогла сдержать вопль ужаса, в итоге, все бросились ловить пауков, а я начала картинно падать в обморок. «А меня будут осматривать?» — на всякий случай спросила я, на что Фьори только проворчал: «Тебя-то что осматривать, ты сто лет у нас поёшь, знаем как облупленного!» Капельмейстер приказал близнецам Альджебри вывести меня с хоров.
— Хорошо, что всё обошлось. Главное, чтобы потом не прикопались. Не все же столь наивны, как твой брат.
— Ох, бедняга Эдуардо, — вздохнула синьорина Кассини. — Он совсем плох, боюсь, придётся сказать ему правду, пока не стало совсем поздно.
— Неужели увиденное произвело на парня столь сильное впечатление? — удивился я, не в силах в полной мере понять его. Да, несмотря на то, что мне всю жизнь нравились женщины, я всё же не был способен, вследствие отсутствия некоторых важных деталей, испытывать столь острые физические ощущения: моя симпатия всегда сильно сглаживалась «сплайном» платонического чувства. Именно поэтому я мог довольно длительное время наслаждаться красивым зрелищем и при этом не испытывать нарастающего возбуждения.
— Да, Алессандро. Он все эти дни просто шарахается от меня в коридоре, ни с кем не разговаривает, а вчера вечером… я застала его за… прости, мне стыдно сказать.
— Ясно всё, мальчик вырос. Надо бы занять его чем-то. Не математикой, ты меня понимаешь? Парню не хватает физической нагрузки, заперся в своей каморке и чахнет!
— Что ты предлагаешь? Заставить его колоть дрова? Так донна Катарина не позволит. Точно так же, как не позволяет мне даже прикасаться к кастрюлям и сковородкам.
— Нет, речь идёт не о дровах, для этого у вас есть лакей Фосфоринелли, — усмехнулся я. — Для нормального развития парню нужен спорт. И не одни лишь индивидуальные тренировки. Несколько дней назад я, прогуливаясь по набережной, набрёл на какой-то заброшенный участок, который, по словам местных жителей, никому не принадлежит. Предлагаю устроить там футбольное поле. Ты ведь, наверное, помнишь, что такое футбол?
— О, да, папа обожал его смотреть и меня иногда брал с собой… в амфитеатр? — Доменика пыталась подобрать подходящее слово.
— На стадион, — поправил я. — Значит, ты имеешь некоторое представление.
— Но как ты собрался воплотить свою идею в реальность?
— Элементарно. Соберем две команды, необязательно из одиннадцати человек, пусть это будет мини-футбол. Мяч сделаем из кожаных клочков, которые валяются в чулане в сундуке с тряпьём, и набьём опилками, ворота…
— Подожди, но кто будет играть? — не поняла Доменика.
— Ребята из Капеллы. Я. Эдуардо. Может потом какие-нибудь соседские мальчишки подтянутся.
— Что ж, Алессандро, идея-то у тебя хорошая. Но вот одобрит ли Ватикан подобные игры? Не сочтут ли проявлением чего-либо греховного?
— Помилуй, ну что плохого может быть в спорте? — возмутился я. — Тем более, собираться мы будем лишь в свободное время, не нарушая тем самым рабочий процесс.
— Хорошо, я завтра поговорю с ребятами. Может кто и заинтересуется. Но сейчас пора спать.
Не желая беспокоить старенького лакея посреди ночи, Доменика предложила мне остаться на ночь в её комнате. Будучи абсолютно уверенной в том, что кастрат это бомба замедленного действия, она безо всякого стеснения позволила мне разделить с ней кровать (нет, не в переносном смысле).
Посреди ночи я, тем не менее, опять проснулся, одолеваемый кошмаром. О, ужас, что за дрянной муж достанется бедняжке, если она когда-нибудь согласится выйти за меня!
— Что на этот раз? Страшный дом приснился?
— Нет. Стефано. Упал с шахматной доски, — понимая, что говорю бред, ответил я.
— О, нет. Наш капелльский Полидевк сказал мне, что опять пойдёт к графине.
— Так он же видеть её не хотел, — удивился я. — Слишком нерациональное объяснение.
— Тогда дело плохо. У меня тревожно на душе. Что-то нехорошее затеял бедный мальчик.
— Ясно всё, — с тяжёлым сердцем вздохнул я. — Одеваемся и топаем к Альджебри. Может ещё не поздно спасти парня.
Решили пройти вдоль набережной, так будет быстрее. Полная луна бросала свои тусклые лучи на неспокойные воды Тибра. Ночь была холодной, выл ветер, платаны зловеще шуршали серебряной листвой.
— Смотри, — шепнул я Доменике, указав рукой на нижний пологий берег. На берегу стоял высокий человек в плаще и шляпе, который, судя по всему, затеял нехорошее дело: он нервно, резкими движениями, снимал с себя шляпу, парик и кафтан, а затем надел на шею верёвку с чем-то тяжёлым на другом конце.
— Эй, уважаемый! — крикнул я с верхней набережной, ограждённой решёткой. — Вам помочь?
Незнакомец ничего не отвечал. В темноте невозможно было разглядеть его лица. Мы поспешно спустились по лестнице вниз и, каково же было наше удивление, когда, поднеся фонарь поближе к незнакомцу, мы увидели, что это… Стефано Альджебри.
— Стефано?! Ты как, совсем с катушек съехал? — злобно крикнул я.
