Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
— «Пьетро, повелитель Страны Никогда», —с грустью ответила Доменика, и я сразу догадался, что речь шла о Питере Пэне. — Наиболее удачной в этой опере я считала арию принцессы Тигровая Лилия. Даже платье для неё придумала, а мне сказали: опера — дрянь.
— Возможно, тебе и правда лучше было подождать с этой оперой до нашего возвращения. Ведь эту сказку пока ещё не написали.
— Ты прав. Я неправильная, Алессандро, и это проявляется во всём, что я пишу.
— Неправильная? Может, лучше сказать — несовременная? Ведь ты дитя совсем другой эпохи. Поверь, окажись мы в нашем времени, твои композиции бы пользовались успехом. По крайней мере я, прослушавший за всю свою жизнь довольно многое, благодаря родителям, могу сказать, что ничего подобного я ещё не слышал. Ты в своём творчестве соединяешь несовместимое — барокко и романтизм, реализм и фэнтези. Разве это не прекрасно?
В первой половине дня я занимался с Эдуардо математикой и, по его же просьбе — латынью, параллельно изобретая вместе какой-то невообразимый псевдоалгоритмический язык для управления выдуманным виртуальным тараканом, ползущим по поверхности мозга. В промежутках мы играли в шахматы (не пьяные, простые!) и соревновались в отжиманиях и подтягиваниях на самодельном турнике, в чём Кассини-младший заметно преуспел и вскоре дал фору доходяге-учителю. Иногда я рассказывал ученику о своём детстве и любимых занятиях, о первой любви — да, той самой Ирке по кличке Заноза. Подобные, сугубо личные разговоры всегда давались мне с трудом, но в данном случае я решился на это только с одной целью — помочь парню понять таких, как я, преодолеть барьер в общении с «виртуозами». Ведь самый лучший способ победить врага — подружиться с ним.
— Ты скучаешь по дому, Алессандро? — вдруг спросил Эдуардо, застав меня этим вопросом врасплох.
— Да, — наконец, после почти минутной паузы «красноречиво» ответил я, вдруг осознав себя таким, каким меня принесло в прошлое: замкнутым и неразговорчивым интровертом.
И если прежний я не особо жаловал своим присутствием родных, предпочитая проводить всё время на съёмной квартире, то сейчас, при упоминании о доме, мне захотелось заскулить верным псом от тоски.
— Хочешь вернуться? — предположил Кассини-младший.
— Даже не знаю, смогу ли я вернуться туда, — с кислой миной пространно ответил я. — В любом случае, когда заработаю достаточно денег, предприму попытку уехать на Родину. Не буду же я вечно приживалой у вас в доме, — мрачно усмехнулся я.
— Почему нет? Ты мой учитель и ученик моего брата. Почти что родственник.
— Да уж, не повезло вам с родственниками, — усмехнулся я. — От одного уже вчера вечером ключи прятали от погреба. Рвался туда, как волк в домик лесника зимой.
— Ладно тебе, дядя Густаво такой смешной, — засмеялся Эдуардо. — Я показал ему вчера свою новую скульптуру — девушку с персиками…
Нашёл, что показывать этому ханже!
—…так он долго возмущался, прикрыв глаза рукой, однако оставляя зазоры между пальцами. Потом он, правда, немного огорчился, сказав, что вместо девушки желал бы видеть юношу-«виртуоза».
— Чему он только тебя научит, — закатил я глаза. — Так и Чечилию забудешь с дядюшкиными комментариями.
— Не забуду, потому, что не оставлю. Смотри, я для неё поэму написал, сейчас зачитаю.
Мечта моя, заря, любви богиня!
Луч света в римской ночи тёмно-синей.
Тебя я встретил раз на карнавале:
Твои глаза меня очаровали.
Стою я под окном, и ждать нет мочи:
С ума схожу под покрывалом ночи.
О, выйди ж на балкон, рассвет надежды!
Поверь, я уж не тот, каким был прежде!
Тот хилый мальчик с безразличным взглядом
Давно уж не стоял со мною рядом:
Теперь в моей груди бушуют волны,
И мысли лишь тобой одною полны.
Так выйди ж, я прошу, хоть на мгновенье,
Тебя увидеть лишь мне будет утешенье.
В лучах твоей улыбки я растаю.
Я твой. Любить навеки обещаю!
Стихи оказались довольно неплохими для юного поэта, хоть немного надрывными. Но сам-то я какие стихи писал в этом возрасте? Вспомню, так становится стыдно.
— Покажи их брату, он на музыку положит, — предложил я. — Потом споёшь как серенаду под окнами возлюбленной.
Надо отметить, что голосовая мутация у парня к тому времени дошла до логического завершения, и место несуразного подросткового тембра почётно занял довольно красивый разговорный баритон.
— Отличная идея, Алессандро! — воодушевился Эдуардо. — Для такого дела я даже лютню достану из чулана и попробую вспомнить, как на ней играть. Брат пытался меня научить, но я его не слушал, а теперь жалею.
— Доменико и на лютне играет? — в очередной раз удивился я многогранности таланта своего любимого маэстро.
— Раньше играл. И на скрипке играл, но в последнее время отдал всё предпочтение клавесину.
— Просто человек-оркестр, — удовлетворённо заметил я, в душе восхваляя свою прекрасную музу.
— Не спорю, мой брат талантливый… парень, — последнее слово Эдуардо словно выдавил из себя. — Но насколько я знаю, в Консерватории ребят учат играть на нескольких инструментах, поэтому ничего необычного здесь нет.
У Эдуардо оказались на редкость крепкие нервы: он всё-таки нашёл в себе силы подавить шоковое состояние и сделал первый шаг к разрушению «невидимого барьера», столько лет мешавшего его отношениям с «братом». Не знаю, то ли мои «душеспасительные» уроки математики (и всякой ерунды) сделали своё дело, и подросток понемногу привык к «виртуозам», то ли повлиял внезапно и бесцеремонно заселившийся в доме экзальтированный дядюшка с заумными философскими изысканиями, которыми порядком замучил нас во время экскурсии по Риму, цитируя на латыни всех подряд, к месту и не к месту. Да, признаюсь, я никогда не слышал такого бессмысленного потока цитат, даже от своего отца, доктора философии, который, к слову, в свободное от лекций время больше любил поговорить о музыке и живописи.
Но несмотря на странное поведение и навязчивые поучения, который порой доводили до «белого каления», мне всё же было жаль старика, страдающего от столь нехарактерной для южных народов алкогольной зависимости. Я видел, как раскаивался он по утрам, обещал никогда больше не прикасаться к бутылке, и как мучился по вечерам от невыносимого желания выпить. Зная за дядюшкой такую болезнь, Доменика спрятала все крепкие настойки, приготовленные донной Катариной, у себя в комнате, в старом сундуке с украшениями, который закрывался на замок.
— Жалко дядюшку Густаво, но так будет лучше для него, — вздохнула Доменика, пряча ключ от замка в карман своего зелёного кафтана.
Однако следующим же вечером программа под названием «Чамбеллини», несмотря ни на какие наши «обработанные исключительные ситуации», всё же упала с ошибкой.
Сумерки опустились на Рим внезапно. Мы сидели в гостиной при свете камина и свечей, занимаясь каждый своим делом: Доменика дописывала очередной «класс» в свою новую музыкальную композицию, я в соседнем кресле зубрил техническую механику. В какой-то момент я понял, что глаза мои устали, и надо бы сделать перерыв. Взглянув на Доменику, я обнаружил, что она просто смотрит на огонь.
— Ты что-то хотел? — поймав на себе мой взгляд, спросила Доменика.
— Эдуардо сказал, что ты умеешь играть на лютне. Это правда?
— Да, но я не так хорошо владею струнными. Клавиши для меня роднее и привычнее.
— Согласен, ты так играешь на клавесине, будто это не чужеродный инструмент, а продолжение твоего голоса, — я не удержался от комплимента.
— Ты преувеличиваешь, — засмеялась Доменика. — Но если ты хочешь, я сыграю для тебя и на лютне.
— С превеликим удовольствием бы послушал.
Старая, эллипсоидной формы лютня всё это время пылилась в каморке на первом этаже, которую все эти годы использовали под чулан, но с приездом гостей из Неаполя в срочном порядке мы расчистили и привели в жилой вид. Дело в том, что Беппо, хоть и был добрым стариком, но храпел, как снегоуборочный трактор. Поэтому комнату для него мы обустроили гораздо раньше, чем предполагалось.
