Бирит- нарим (СИ) - Медведникова Влада "Emy Olwen" (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Порыв ветра вновь донес вой собак и запах гари, тяжелый и горький.
-- Куда? -- спросил Лабарту.
Шакету помедлил мгновение, и Лабарту знал, -- он взвешивает ответ, подбирает слова.
Часто так говорят со мной... В городе, что мне принадлежит, -- часто.
-- При дворце буду жить, -- сказал Шакету. -- Там есть место для меня.
Зу шевельнулась возле стены.
-- При дворце.., -- проговорила она. -- Кровь там чистая, жизнь легкая, и не придется...
Лабарту жестом прервал ее.
-- Мы отправимся в храм, -- повторил он. Разговор показался бесконечным, и хотелось лишь, чтобы закончилась ночь. -- Иди во дворец, Шакету, и пусть удачной будет твоя дорога.
Шакету поднял голову, тень улыбки скользнула по его губам.
-- Пусть невзгоды покинут хозяина Баб-Илу, -- так он сказал, склонился и исчез в сплетении уличных теней.
3.
Не так сильна моя жажда, я найду...
Лабарту не поднимал глаз, смотрел на свои руки, а те будто сами делали работу: складывали таблички, законченные сегодня, убирали приборы для письма. Душно было, и свет дня, что поникал в узкие окна, казался тусклым, неживым.
-- Сестра и муж ее мне завидуют, -- сетовал Шу-Капи, младший писец. -- Думают, здесь, в храме, нас досыта кормят. Думают, что чужаки нас не тронут, не ворвутся в святое место...
Против воли Лабарту взглянул на него. И тут же потемнел мир, кровь затмила все -- кровь билась в запястьях Шу-Капи, горячая, неслась по жилам.
Слишком горячая.
-- Думают, работой не утруждают меня тут, -- продолжал тот. Сидел он, облокотившись о стол, и казался сейчас тенью, далекой и серой. Но в нем жили раскаленные потоки, каналы и реки пылали, сжигали его. -- Не стал говорить им... А ведь только сегодня глава дома хлеба велел уменьшить порции зерна, знаешь ли об этом?
Лабарту отвел глаза. Но зов крови не утих, -- плыл в затхлом воздухе, не давал думать.
Не так плохо мне, чтобы...
Каждый день он встречал Шу-Капи: они вместе сидели в хранилище, записывали слова жрецов, бесконечные столбцы чисел, короткие письма. И день за днем Лабарту видел, как болезнь побирается к младшему писцу. Тот еще не ощутил ее, но кровь уже его выдавала: стала темной и неистовой, несла в себе яд.
...не так мне плохо, чтобы пить его кровь.
-- Знаю, -- отозвался наконец Лабарту, глядя в сторону.
Хотел добавить: "Поделюсь с тобой зерном, много не нужно мне, а ведь двое детей у тебя..." Но спохватился, удержал слова.
Нельзя.
Еда людей не нужна была ни ему, ни Ишби, ни Зу, и даже радости она не приносила сейчас, когда тень жажды непрестанно блуждала рядом. Но нельзя себя выдать, и потому каждый день Зу забирала причитающуюся долю из хранилищ, растирала зерно в муку, пекла хлеб во дворе храма. Делала все то же, что и другие женщины -- жены жрецов и писцов храма, укрывшего их от безумия осады.
Лабарту сам не заметил, как поднялся и пошел прочь. Лишь у двери остановился, сказал, не оборачиваясь:
-- Скоро весна, и война прекратится, жрецы Сина говорили об этом...
-- Да, -- согласился Шу-Капи, и голос его звучал устало. -- Таково предсказание... Но в нем не говорится, что уйдут чужаки.
Комната, в которой ночевали они с Зу, была пуста. Голод подступал все ближе, и темнота, казалось, дрожала. Очертания стен и простой утвари выступали из мрака, но были зыбкими, и шелест тростниковых занавесей вторил их дрожи. Лабарту зажег светильник, и пламя заметалось в каменном сосуде, свет теплыми полосами лег на стол.
Лабарту опустился на скамью, закрыл глаза.
Дождусь ее...И пойду искатьжертву.
Не первый день сдерживал он стремление к крови, и теперь оно накатило темным потоком, затопило сердце, и казалось, лед сковывает ладони, замерзает под ногами земля.
Словно у моря я, далеко на севере, зимой...
Но знал, куда приведут эти мысли, -- потому вскинул голову, открыл глаза. И различил шаги, приближающиеся, скользящие среди вечерних звуков.
Занавесь зашуршала, откинутая привычным жестом, и вновь опустилась. Зу прошла в комнату, сбросила покрывало, ни слова не говоря, села на край постели. Даже не спрашивая, лишь по движениям, текучим и плавным, Лабарту знал, -- для Зу охота была удачной.
Потянулся к ней незримым путем, коснулся чувств. Но как не пытался, улавливал лишь тень их, дальний отзвук.
И не жажда тому виной.
Почти шестьдесят лет миновало с того дня, как он оживил Зу своей кровью, -- она все еще была слабой и нуждалась в защите. Но уже отдалилась так, словно до свободы оставалось ей совсем немного. Чувства ее были едва различимы, и приказаниям она противилась открыто, -- Лабарту знал, что скоро Зу перешагнет незримую черту, станет сама себе хозяйкой.
Так мало лет ей... Слишком рано...
И, словно в ответ, голос матери пришел из прошлого, сквозь холод жажды и гарь, пропитавшую город.
Энзигаль говорил нам о связи с детьми сердца -- она бывает разной, --сказала Тирид. --Ты обратил ее, но с каждым часом она уходит прочь, и быстро, быстро...
Лабарту поднялся, взглянул на Зу.
-- Я вижу, ты нашла человека с чистой кровью, -- проговорил он. Слова острыми льдинками царапали горло. -- Отчего же ты так недовольна?
Мгновение Зу молчала, и думал уже -- не ответит. Но затем она повела плечами, гребни вынула из волосы, и тяжелые пряди рассыпались, освободившись.
-- Хочешь, чтобы была я довольна? -- произнесла Зу. Смотрела в сторону, и не понять, что скрывалось во взгляде. -- Здесь живем, как в плену, ступать должны осторожно, чтоб не выдать себя, повторяешь мне это каждый день. В жалкой комнате я провожу ночь и день, выходя лишь во двор и в дом хлеба. Живем здесь, как беглецы, чье жилище разрушено, и ты хочешь, чтобы была я довольна?
Лабарту смотрел на нее. Хотел ответить, но мысли, обычно так легко обращавшиеся в слова, теперь распадались, лишались смысла. Прижал руку к сердцу, чтобы унять боль жажды, -- звенящую, тонкую, -- и не сумел.
-- Для людей, -- сказал он, -- мы и есть беглецы. Но ты знаешь... могли бежать от беды, но остались в Баб-Илу.
Так было бы просто бежать прочь от войны... Но...
Но нельзя оставить город, Лабарту помнил об этом. Однажды поступил так: покинул Врата Бога, переждал осаду и нашествие чужеземцев. И, вернувшись, узнал, что хозяином города уже считают другого.
Но тогда я вернул этот город. И теперьмог бы...
-- Не о том говорю! -- Зу с размаху хлопнула ладонью по постели, скомкала покрывало. -- Взгляни на себя! Можешь заставить людей делать то, что ты хочешь, верить в то, что ты прикажешь! Ты мог бы получить любую власть, цари исполняли бы твои желания. Но нет! Жалкий экимму из трущоб будет жить во дворце, а мы -- здесь, потому что ты привел нас сюда!
Я должен... объяснить ей.
Зу смотрела теперь на него, снизу вверх, и казалась совсем чужой, -- на каком наречии говорить с ней?
Я должен... Но мне нужна кровь.
-- Я не хочу жить во дворце, -- сказал Лабарту, откидывая дверную занавесь. -- Поэтому мы здесь.
В коридоре, пустом и темном, собственные шаги были едва слышны. Лабарту шел, касаясь рукой стены, пальцами ощущал кирпичную кладку и, казалось, видел, куда идти. Но перед глазами плавали багровые круги, а звуки дрожали, отдалялись, приближались, -- не заметил, как поднялся по ступеням, вышел на крытую галерею.
Чужая жизнь была совсем рядом, и Лабарту замер на лестнице, сковал чувства, подавил жар, холод и боль.
Пока что я... сильнее жажды...
Человек вышел из внутренних покоев, -- волосы и жреческие одежды его пропахли воскурениями, в руках нес блюдо с пеплом, а шагнетвердым был, как у пьяного.
