Трон Знания. Книга 5 (СИ) - Рауф Такаббир "Такаббир" (версия книг txt) 📗
— Только не говори, что это ты, — прошептала Эйра.
— Ты его знаешь? — спросил Трой.
— Наверное, это я, — произнёс старик, ступив на арену.
Эйра облокотилась на колени и закрыла лицо ладонями.
— Кто это? — вновь спросил Трой.
— Не вижу, — ответил Кангушар озадаченным тоном.
— Старик, — подал голос Иштар.
Маркиз Ларе поправил на носу очки, прищурился:
— Смотритель замка.
Мун нерешительно затоптался на месте, глядя по сторонам.
— Подойди поближе и представься, — приказал Адэр.
Старик добрёл до центра арены:
— Я ориент. Меня зовут Мун.
— Говори третий Святой Свидетель, и пусть совесть народа будет тебе судьёй, — произнёс Адэр и занял место на троне.
— Я не готовился… — промолвил Мун. — Я не знал, что мне придётся рассказывать. Не знал, что я третий свидетель. До сегодняшнего дня не знал… С чего же начать?
— Сначала, — донеслось с трибун.
Усмехнувшись, Мун потёр лоб:
— Сначала… — Посмотрел на ложу советников. — Прости, дочка. Я никому не рассказывал, даже тебе. Видать, пришло время.
Эйра подняла голову. Поймав на себе взгляды советников, выпрямила спину, расправила плечи.
— Вы меня не знаете, — проговорил Мун. — Многие знают Йола. Этой мой старший брат. В этом году ему исполнилось сто тридцать. Все знают мастера Ахе. Это мой младший брат. Он родился в год коронации Зервана. Между братьями втиснулся я.
Публика зашушукалась.
Мун переступил с ноги на ногу:
— В ту пору мне было тринадцать. Сколько Йола и Ахе — считайте сами. На рассвете наш дядька подогнал фелюгу к берегу. Слева… да, слева от ветонского кряжа. Рассыпал рыбу по корзинам, дал нам тележку и отправил в Лайдару. Это было в день Лая. Помню, подножие горы было украшено бумажными цветами. Обычно его украшают живыми цветами, а тут вдруг бумажные.
С трибун донеслось:
— Было такое. Один единственный раз.
Мун кивнул:
— Зима была долгой и лютой. И весна была холодной.
— Всё верно, — подтвердили из зала.
Трой придвинулся к Эйре:
— Ветоны тоже долгожители?
За неё ответил герцог Кангушар, выглянув из-за фигуры Иштара:
— Историю своего города мы учим с пелёнок.
«Базар был бойкий, — продолжил Мун. — Распродались быстро. Мы с Ахе хотели посмотреть праздник. А Йола упёрся и в никакую. Дядька не ждал нас, и нам предстояло добираться до лагеря морского народа пешком, через лес и степь. Еле уговорили Йола пойти леденцов купить. Оставили тележку. Воровать всё равно нечего. Пошли в сладкий ряд. Купили леденцов. Взяли тележку. Через Ворота Славы и в лес.
Идём, по дороге сухие ветки собираем и на тележку бросаем. Еле до темноты успели дойти до пустоши. В лесу ночевать страшно, и костры палить нельзя. А в степи огонь подожжёшь, и никакой зверь не страшен.
Остановились. Слышу, пищит что-то. Точно колесо тележки. А тележка-то стоит. Мы хворост скинули, шасть по корзинам. Думали, котёнок. Корзины-то рыбой пахнут. Откидываем крышку, а там дитя в одеяльце.
Куда бежать? Дитё голодное. Наверное, целый день пищало, а нам всё колёса скрипят. До города далеко и через лес. До лагеря ориентов пять часов ходьбы. Дитю даже водички нет. Мы леденцов наелись, всю воду из бидончика выпили. Короче, бросили тележку и побежали.
Ахе, бедненький, споткнулся, ногу подвернул. Йола его тащит. Бегуны никакие. А я бежал и бежал. Я никогда в жизни так быстро не бегал. Не помню, как по склону на заднице съехал. А ведь съехал. Задницу вместе со штанами стесал. Помню только, что дитя у меня забрали и говорят: «Мёртвенький».
Я спрятался в лодке, накрылся парусиной, ладошки к заднице прижал. Печёт, будто кипятком ошпарили. И слёзы глотаю. Ориентам плакать никак нельзя. Слёзы солёные, как море. Выплеснешь из себя море, и Бог отвернётся.
Слышу, по лодке стучат. Выглядываю. Жена старейшины. Говорит: «Мальчик живой, только слабенький. Не проживёт долго». И колечко на шнурке мне протягивает. На шейке младенца, говорит, было. Возьми на память. А какая же это память? Это не память, это камень.
Он выжил. Не знаю как, но выжил. Наверное, меня пожалел.
Через месяц собрались старейшины. Решили отнести дитя в ближнее селение и сдать в охранительный участок. Ориенты не любят чужаков. Не потому, что мы плохие. Нас мало, а чужаки нашу кровь разбавляют.
Я схватил ребёнка, прижал к себе. Говорю: «Заберёте Лая…» Я его Лаем назвал, как вершину горы. Значит, говорю: «Заберёте Лая, я тоже уйду». Главный старейшина глянул на меня и говорит: «Ладно, пусть окрепнет немного».
Он жил с нами двенадцать лет. Принёсли заморыша, а он вытянулся выше ровесников. Волосы русые, кожа светлая, глаза зелёные. Плохой рыбак и пловец никудышный. В море укачивает. Мы, значит, рыбу ловить, а он сразу в степь, цветы нюхать да травы собирать. Клим, одним словом. Наш знахарь многому у него научился. Мы-то по травам не сильно понимали.
Иногда он белел, губы синие. Он траву заварит и пьёт. Говорил, что сердце слабое. Спрашиваю: «Откуда знаешь?» А он мне: «Земля подсказала». Как она ему подсказала?
А как-то у него начался жар. Думали, на солнце перегрелся. Боль климов не валит, а слабость валит. Я решил его переодеть, стянул с него штаны, а у него в ягодице заноза загноилась. Видимо, загнал в лодке. Я бы ходить не смог, а он хоть бы хны».
Мун потряс головой:
— Что-то я не то рассказываю… Подождите…
— Мы тебя не торопим, — произнёс Адэр.
Старик немного постоял, взирая в пустоту. Посмотрел на трибуны:
— На чём я остановился?
— Заноза, — подсказали слушатели.
«Да, заноза… — кивнул Мун. — Как-то Йола подозвал меня… Тогда мой старший брат уже был старейшиной. Подозвал и говорит: «Лай скоро на девочек станет заглядываться. Отведи его к климам».
Я не спал всю ночь. Понимал, что Йола прав. Лаю тринадцатый пошёл, почти мужчина. Да только он тоже мой брат, пусть и сводный. Ворочаюсь, сердце рвётся. А Лай лежит тихонько. В пещере темно, а у него глаза блестят, будто воды набрались. Спрашиваю: «Почему не спишь?». А он мне: «Я стал взрослым?» «Да, — говорю. — Ты вырос». А он мне: «Не бросай меня».
Собрали мы котомку и пошли. На горизонте появилось селение. Надо было идти вперёд, а меня как что-то развернуло. Говорю: «Идём в Лайдару». Сам думаю, всё-таки он там родился. Мать обязательно узнает своего сына, если случайно увидит на улице.
До Лайдары три дня пути. Лагерь ориентов тогда в другом месте стоял. Добрались мы до ветонского леса. Я лес плохо знаю. Ориентировался по солнцу и звёздам. А Лай идёт и к каждому дереву жмётся. «Здесь такая красота, — говорит. — Почему мы раньше не ушли?» Клим, одним словом.
Наткнулись в лесу на посёлок. Когда собаки залаяли, аж на душе радостно стало. Попросились переночевать. Добрый человек на сеновал пустил. Утром хозяйка молока принесла, поинтересовалась, куда идём. А потом и говорит: «Зерван сбежал, в Лайдаре скоро коронация нового короля, в город пускают по пропускам».
У нас не было пропуска, и документов не было. У ориентов один документ — несмываемый загар. У всех других народов были документы. А у нас документы никто не спрашивал. Мы ходили-то на рынок да обратно. Это мой брат Ахе завёл документ. А всё потому, что захотел стать мастером по ювелирным делам и уехал учиться в Ларжетай. Ориент-ювелир… Тогда над ним все смеялись, сейчас гордятся.
Мы с Лаем решили переждать. Добрый человек предложил нам пожить у него, пока не закончатся празднества. Потом докатились слухи об убийстве наследника и пожаре. Лайдару закрыли.
Нам бы уйти. К климам, или в другое место, только бы подальше от этого лесам. А меня словно переклинило. В Лайдару и всё тут. Там его мама.
Я решил пересидеть в посёлке. Чтобы не быть доброму человеку обузой, задумал рыбачить на озёрах. А чтобы Лай без дела не болтался, надумал отдать его в школу. Это мне хозяйка подсказала.
Учитель отправил нас в охранительный участок, документы на Лая сделать. А в участке страж посмотрел на меня и говорит: «Давай другой год рождения поставим». Тогда-то я и узнал об исчезновении мальчиков-климов.
