Красные камни (СИ) - Савин Владислав (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Хотелось бы до победы дожить. И увидеть тот мир, как в "Красной мечте".
— Я ведь на смерть иду, Гриша. Меня прямо там, в зале, арестуют. И расстреляют, или превратят в лагерную пыль. Но я это сделаю — чтобы когда-нибудь потомки о нас вспомнили.
— А если мы вас прикроем? Соберем всех наших, отобьем!
— Нет. Ты наших всех оповести — и действуем по плану. Так будет даже лучше. Ведь мой арест, это больший повод к возмущению, чем какие-то стипендии?
Снова Анна Лазарева.
Семнадцать ноль-ноль. Возле указанной университетской аудитории (самой большой, что нашли) толпа. Рамочки на дверях, металлоискатель (Валя постарался, организовал), с оружием вход воспрещен! Помещение амфитеатром, в "партере", первых рядах, ответственные товарищи — сам Федоров со свитой. За ними университетские — ректор, и прочие "доценты с кандидатами". А задние ряды студентами забиты, даже в проходах стоят. Еще присутствуют корреспондент от "Львовской правды" и товарищи от Радиокомитета со своей аппаратурой — толпа, что в парке собралась, тоже слушать будет, все подключили. А я дрожу вся — вспоминая, что мне Пономаренко сказал:
— Ты уж не подведи, Анка. Под мою ответственность — я за тебя поручился.
Ну да, диспуты у нас уже проводятся, по новому курсу, но исключительно за закрытыми дверьми. Слухи понятно, ходят, и подписку о неразглашении ни с кого не берут — однако широкой огласки в прессе, радио, телевидении нет никогда. И тут, невиданное дело, не с товарищем, предлагающим "лучшее в ущерб хорошему", а с возможным врагом, и в не строго партийной аудитории — да не бывало в СССР такого с Гражданской, и не будет в ином времени до "перестройки" (которая, я надеюсь, не случится тут никогда). И перед кем мог поручиться Член Политбюро и ЦК КПСС, главноответственный за идеологию и пропаганду, начальник Службы Партийного Контроля — неужели… Ой мамочки, если не вытяну, то как минимум, будет мне то, что Юрка Лючии обещал — со службы вон, в исключительно жены и матери, ну а о худшем и думать боюсь. А если товарищ Сталин и Пантелеймону Кондратьевичу из-за меня выразит недоверие?! Слышала разговоры, что Пономаренко в преемники намечается — а если переменится, и кто взамен, какой-нибудь молотов или микоян? У меня сердце колотится — если проиграю, не только свою карьеру погублю, судьба всего СССР может перемениться!
Две кафедры — одна для Линника, вторая для меня, причем кое-какие секретные приборы из двадцать первого века задействованы (если упрощенно, то у меня будет "помощь зала", незаметные подсказки от всего нашего дружного коллектива — особенно я на Юру, Валю и Лючию надеюсь). И конечно, я могу одним нажатием кнопки микрофон у оппонента отключить (хорошо было Соловьеву, когда тот, кто против, обязан проиграть — поскольку игра идет в одни ворота). Так как, правило первое, нас много, а противник один. А второе, мы не истину ищем, а главную цель имеем, чтобы оппонент раскрылся, и вывернул наружу всю свою гнилую душу, забыв что он в прямом эфире (тут и доверительность играет, и мнимая беспристрастность, даже дружественность, "чего стесняться, все свои, все понимают", ну и конечно, психологизм ведущего). Ой, справлюсь ли?
— Прорвемся, Ань! — сказал Юрка — как в Киеве тогда. Ты главное, уверенней будь. Ведь за тобой, знание того, что еще будет, и как могло бы быть, и уж прости, некоторая свобода от идейных шор, взгляд сверху. А он просто, выперся, вообразив — ну и получит по-полной!
И добавил, мою кафедру осмотрев:
— Дырок в полу нет — все чисто.
Я удивилась — это тут при чем? Юрка пояснил:
— Если бы я за ту сторону играл, то придумал бы, как тебя дискредитировать, просто и эффектно. Тебе Лючия про римский аттракцион рассказывала? Так и тут, дыру в полу просверлить, шланг подвести и дуть — чтобы у тебя юбка на голову взлетала, в самый ответственный момент, вот был бы вид!
— Ничего, мы женщины советские, приличные — я поняла, что он "прикалывается", мое напряжение снимает, и ведь в самом деле, отпустило! — а не какие-то там мерилин.
— А завтра кто-то может и додуматься — серьезно говорит Юрка — имей в виду, когда в следующий раз будешь выступать.
Я одета как на доклад к Пономаренко — закрытое платье цвета морской волны, белый воротничок, длинный рукав, тонкая талия, пышная юбка-миди. Лючия, Маша, другие девушки из киногруппы в платьях того же модного фасона — и пусть после попробуют здешние блюстители "дресс-кода" (как это будет называться) цепляться к тем, кто захочет на нас быть похожими! А кроме того, шелковый шарфик на моей шее и клипса на моем ухе скрывают соответственно, ларингофон и крохотный динамик, тонкие проводки под платьем выведены, и в прорезь в боковом шве юбки, через которую я пистолет достаю, к разъему подсоединю уже на кафедре, чтобы залу не было видно — мы похожую схему еще на московском процессе над бандеровцами опробовали, я с Юркой, у кого второй комплект аппаратуры, могу общаться незаметно, и приказы ему отдавать. Вот он еще раз мне улыбнулся, чтобы подбодрить, и на свое место пошел, к своей итальянке. Рядом с ним Валя "Скунс", в первом ряду, от моей кафедры в пяти шагах, возле него Маша — лишь я одна, без своего Адмирала. Ничего — кинодела наши практически завершены, вот раздавлю сейчас этого гада Линника, и возвращаемся в Москву, где меня мои дети ждут, и Мой Адмирал (надеюсь, его в командировку не услали?). Пономаренко ведь обещал нам в компенсацию за сорванный черноморский круиз, две недели отпуска вместе в санатории — обязательно ему напомню! В Ленинграде в это время еще "бабье лето" может быть, когда вдвоем гулять приятно по набережным и мостам. Но это когда с победой вернемся! Настроение теперь боевое — и где этот Линник? Не мог сбежать, наши бы не допустили, силком бы доставили!
Ну вот он и явился — в форме и со всеми регалиями. Петлицы вместе с погонами нацепил — в этой реальности, когда в сорок третьем вводили погоны, то на боевом обмундировании прежние знаки оставили, с пилами, кубарями, шпалами: не видны погоны под броником, разгрузкой или танковым комбезом. На парадке золотые погоны положены, но на повседневном у фронтовиков считалось шиком, петлицы пришивать; ну а вместе, и то и другое, в Уставе не запрещалось, но было под конец войны, особенно у спецуры, к этому пренебрежение, "тыловой, а под бывалого фронтовика косит"; однако старший политрук Линник в июле сорок третьего комиссован был по ранению, и дальше пошел по гражданке — Харьков, Киев (уже после тех памятных событий, в сорок шестом, так что с Кириченко не пересекся), а в пятидесятом в порядке кадрового усиления в Львов попал. Однако, интересная тут система: служил человек в горкоме партии, нареканий не имея — а его вызывают и говорят, теперь в науку пойдешь, преподавателем в университет, Партия велела, коммунист ответил "есть". Может, тогда у тебя мозги окончательно и свернулись, не от умысла, а от дурного старания — решил, что раз тебя на науку поставили, то ты и думать должен сам, а не просто линию партии излагать? Вот уж по Гоголю — иной раз, чем слишком много ума, так лучше, его бы вовсе не было!
Оглядывается, удивленно и даже с недовольством. А ты чего ждал — что тебе наедине предложат, перед микрофоном зачитать? Нет уж, Сергей Степанович, все проходить будет в форме диспута! Вот сюда станьте, вы готовы?
Начало ожидаемое — не зря беляки называли пропаганду, самым эффективным оружием большевиков! Линник витийствует, как народоволец на процессе тридцать… простите, восемьсот семьдесят седьмого года, когда царское правительство решило провести большой суд над пойманными участниками "хождения в народ", выставив их отъявленным разбойниками и злодеями — идея верная, но осуществленная настолько бездарно, что процесс превратился в торжество революционной пропаганды, речи обвиняемых по всей России переписывали от руки, а такие фигуры, как Желябов и Перовская, были отпущены совсем (ой, это выходит, я уже как страж государства мыслю, а не как революционерка?). Начал со славословия учению Маркса-Энгельса-Ленина (а что ж про Сталина забыл?), и красиво говорит о том, что для построения коммунизма необходимо воспитание нового человека-коммунара. А поскольку бытие определяет сознание, то таковое воспитание должно вестись всем бытом. И как тогда воспринимать текущую ситуацию, когда не остатки старого общества, а те, кто выдают себя за строителей коммунизма, прямо пропагандируют капиталистический, старорежимный, мещанский быт — квартиры, машины, дачи, рестораны? А это произошло оттого, что забыли слова Ленина, что вся власть Советам, а диктатура пролетариата (не Партии!) это лишь на переходный период гражданской войны и подавления сопротивления буржуазии! То есть, править в стране победившего коммунизма должны демократически избираемые и сменяемые Советы, а не бюрократическая система партийной верхушки (возмущенный шум со стороны, где товарищ Федоров со свитой сидит).
