Морской волк. 3-я Трилогия (СИ) - Савин Владислав (читать хорошую книгу TXT) 📗
И уж погоны при ней, это тоже… Считалось, по уставу, что петлицы для ношения по-боевому, когда погоны под разгрузочным жилетом или бронекирасой (у штурмовиков-бронегрызов) не видны — а погоны по парадному и повседневному. Но вот откуда-то пошло у фронтовиков — категорически, на боевую форму погоны не пришивать! Всем, кто «разгрузку» носит — пехота, а также саперы, связисты (кто тоже на передовой бывает), артиллеристы ПТО. У танкистов, артиллеристов тяжелых, зенитчиков — погоны, но без петлиц. Пришить одновременно и погоны и петлицы с сержантской «пилой» мог лишь какой-нибудь тыловой писарь, или хозяйственник — но никак не полковая разведка, они-то всегда себя ставят как «фронтовики среди фронтовиков».
У старшего сапоги были не кирзовые, а яловые, офицерские, и тоже, похоже, довоенного образца. В принципе, заслуженный старшина мог отдельные офицерские вещи носить, на это на фронте сквозь пальцы смотрели — вот только не выдавали таких уже очень давно, и как бы «полковой разведчик» в них по окопам, и в немецкий тыл, за три года не сносив?
Оружие. У всех ППШ, причем у двоих с круглым диском! А это на фронте давно уже редкость, больно неудобно набивать. И бывало у них, что конкретный диск лишь к конкретному автомату подходит, а на другом может и заесть. Нет, в пехоте все же могло быть — но у разведчиков? И ни одного АК-42 на группу? И несли оружие по-уставному, «на ремень», причем все! Когда бывалые фронтовики сейчас часто носят «как осназ», или на левом плече, не за спиной, а впереди (а вы попробуйте — так гораздо быстрее изготовиться к бою), или как у меня сейчас было, на шее, но ремень максимально вниз отпустить, так что рука прямо у спуска.
Ну и нет никакого «хозяйства тринадцать-четыре»! И ты не переспросил, а что это за хозяйство такое странное — обычно, говоря «хозяйство», дальше называют фамилию командира, а не номер.
И конечно, разведчиков я видел не раз. И всегда, когда они на передовую приходили, был при них сопровождающий, от нашего подразделения — если только не были те разведчики в том конкретном батальоне или роте уже хорошими знакомыми.
А ведь любой, кто армию видел со стороны, ничего этого бы и не заметил. Даже салабоны из последнего пополнения, в январе-феврале прибывшего, так и не поняли, как я узнал — пока я после им не разъяснил.
Шпионы и оказались. Потому что пока особистов ждали, у одного из этих сдали нервы, и он стал выкрикивать что-то вроде, «сталинские холуи», «мы за Россию, но без коммуняк», и даже «не стыдно вам, гады, своих на смерть сдать». Взводный приказал «заткнуть этому пасть», я и заткнул — сапогом, с размаха, по роже. Хотя западло это, лежачего бить, даже в кулачных боях «стенка на стенку», развлекались мы пацанами перед войной, считалось позором. Так ведь людей — а это фашисты! И если русские фашисты — то еще хуже. Значит вы сознательно наше, самое передовое учение отбросили, и Гитлеру служить пошли — и нет по отношению к вам у нас никаких честных правил. Сдохните — и пес с вами!
Звериная у фашизма суть — без крови не может. Когда убивать уже некого — убивают своих. Здесь, в Берлине, насмотрелись мы — на территории, куда только входим, уже расстрелянные под стенами лежат, а нередко и повешенные, на фонарях, на балконах. Эсэсовские трибуналы, за малейшее сомнение, приговор приводили в исполнение немедленно. Немецкий госпиталь помню — где мертвые все, своим же раненым яд вкололи. А затопленное метро в самом конце — сколько народу там погибло? Жалко что Геббельса живым не удалось, чтобы сами немцы ему приговор вынесли! «Если арийская раса не может покорить мир, то она не имеет права жить».
Лежим мы на краю площади. Или это бульвар был, или проспект, в общем, пустое место, по краю деревья торчат, за ними дома. С той стороны стреляют, и сильно — головы не поднять! А чуть поодаль огромное здание, на целый квартал, и все горит! И в доме люди — крики даже сквозь шум боя слышны! И решетки на окнах первого и второго этажей — тюрьма? Там наших сейчас убивают?!
— Там фрицы своих держат — сказал взводный — разведка доложила. Тех, кто недостаточно усердно с нами воевал. Сейчас наши танки подойдут, и двинем — не хватало еще, лишние похоронки, ради немчуры. По мне, чем меньше их останется, тем лучше!
И фрицевские танки по площади ползают — три «горыныча», огнеметных, еще один паленый от нас стоит метрах в ста, удачно его из «рыси» достали. Мы лежим, на пожар смотрим. Дом каменный, а горит внутри как керосиновый склад — пламя из окон, и над крышей! И немецкие танки плюют в окна огнем, еще добавляют! Нам их ничем не взять — для «рыси» и РПГ далеко, артиллерии нет, Т-54 еще вчера три штуки было, вместе с нашей ротой, час назад последний из них «фауст» в борт словил — чем ближе к центру, тем сильнее фрицы сопротивляются, стреляют из каждого окна, из каждой подворотни, из-за каждого угла, и не только ружейно-пулеметным, легких самоходок у немцев много, и зениток тут в каждом сквере натыкано — вон и тут, за деревьями батарея стояла, ее наши минометами накрыли хорошо. Трупы на площади, особенно у обращенного к нам торца горящего дома — ворота там, из которых сразу взвод немцев выскочил, как мы подошли — и прямо под наши пулеметы, тут дистанция метров полтораста — кто назад не заскочил, те так и валяются. Не просто солдаты, эсэс, раз своих не пожалели, поджигатели — ранцевый огнемет вижу, у одного из дохлых. На такое взглянуть, и никакой пропаганды не надо — вот они, фашистские зверства, в натуре!
На крышу горящего дома какое-то шевеление — видно плохо, из-за пламени и дыма, и дальний от нас конец. И вниз тело летит, затем еще одно, и еще. Сами прыгают, чтобы не сгореть — на асфальт и камни, с крыши шестого этажа! Лейтенант, точно там наших нет? Сказано же, нет — туда Геббельс приказал «недостаточно лояльных», и на работу выгонять. Ну и хрен с вами, фрицы — а может это и не арестанты вовсе, а каратели, кто убежать не успел, мы ведь в ворота кого-то загнали?
И тут на ближней от нас стороне в окне второго этажа кто-то мелкий через решетку протискивается — или его проталкивают? Решетки на окнах, взрослому человеку не пролезть — там что, дети? Точно, руки наружу, киндера своего пропихнули, если уж самим не спастись, там высоты метра три, может и не расшибется? Суки — пулеметная очередь по стене прошлась, один из танков башню развернул, стреляет!
Из того, что в газете после написали, подумать можно, что я сам туда полез, без приказа. А я отвечу — а как же дисциплина? Что за армия, где каждый, куда хочу туда и кручу — нас натаскивали на действия вдвоем, втроем, в составе отделения, взвода — вбивали, что выйдя из строя, ты ослабляешь общий механизм. И не добежал бы я, сто метров по голому простреливаемому месту. И не надо так плохо о людях думать, что из всех у одного меня совесть есть, а другие? Ротный наш, видя такое непотребство, и распорядился — минометчикам, дать залп дымовыми, и организовать спасение, ну а наш взвод самый правофланговый был, бежать ближе всего. Шестеро нас и рванули — мое отделение, что от него осталось. Где бегом, где пригибаясь — мать честная, тут у стены на воздухе за десять шагов жар невыносимый, как там внутри кто-то еще живой? Киндеров успели выпихнуть троих, еще одного мы на растянутую плащ-палатку принять успели. Кричим снизу — есть там еще, давайте, поймаем!
А наверху лишь огонь из того окна. А дым рассеивается понемногу, хотя минометчики еще постарались. И тут из дыма прямо на нас танк лезет — рыло огнемета вперед торчит, два по бокам. Мы назад, немчиков этих похватали — из четверых мелких один и не шевелится совсем, двое плачут и пищат, только один вроде не пострадал, да разве ребенок быстро бегать может? Дали бы эсэс по нам из пулемета, лежали бы мы там все — но они, по сволочной своей натуре, покуражиться решили, чтобы поближе, и сжечь всех! «Горыныч» хоть и медлительный, но все же быстрее ползает, чем человек бежит, а оказаться от него ближе сотни шагов, верная смерть — пыхнет огнем по широкому сектору, и в окопе, и в воронке не укроешься! Бежим, как никогда до того не бегали, я киндера тащу, пуд лишнего веса на плече — и бросить бы, тогда спастись шансов больше, да западло это, чему быть того не миновать. И не оглянешься, где танк, далеко ли?
