Всё меняется даже в Англии - Изаков Борис Романович (книга жизни TXT) 📗
— Сколько тут жителей? — спрашиваю я.
— Девять тысяч.
Я вспоминаю московский Юго-Запад с его массовым жилищным строительством и невольно качаю головой… Да, английским архитекторам по силам сложная задача реконструкции своей столицы. Но по силам ли это социальному строю, который господствует сегодня в Англии?..
Бернард Шоу, мастер острого слова, говорил: «Трудно представить себе худшего злодея, чем тот, кто построил бы новый Лондон, похожий на нынешний, как и большего благодетеля рода человеческого, чем тот, кто стер бы Лондон с лица земли». И еще: «Все, что требуется Лондону для его оздоровления, — это землетрясение…»
Лондон рос хаотически. Он возник еще тогда, когда к берегам Темзы вплотную подступали болота. На языке древних кельтов «лон-дон» или «лин-дун» означало: крепость на болоте. Историки спорят о том, кто основал здесь первое поселение: коренные жители Британских островов или легионеры Цезаря, покорившие этот край в 55 году нашей эры. Так или иначе римляне оставили свои гарнизоны на Темзе, замостили дороги, построили дома и храмы, окружили их городскими стенами. Римские завоеватели строились прочно, и следы их владычества сохранились по сей день: при закладке фундамента нового здания то и дело находят реликвии той эпохи, и порой во дворе унылого многоэтажного дома вы вдруг набредете на поросший мохом и плющом древнеримский бастион.
Старина обступает вас в Лондоне повсюду. Древний Тауэр — резиденция королей, тюрьма и застенок, — окруженный массивными крепостными стенами и глубоким рвом, кажется, еще таит в своих закоулках тени замученных. Пожелтевшая от времени летопись описывает, как, присутствуя при пытке «еретички» Анны Аскью, лорд-канцлер Райозли распалился: скинув камзол, он встал к дыбе и так рьяно орудовал рычагами, что разорвал ее тело на части. В длинном перечне мучеников Тауэра упоминается и Томас Мор, автор «Золотой книги, столь же полезной, как забавной, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия», оставившей глубокий след в сознании человечества. Вам и сейчас покажут место у «Ворот изменников», где дочь великого гуманиста прорвала кордон стражи, чтобы в последний раз броситься на шею отцу, когда его доставили сюда после вынесения смертного приговора.
Романтика старины как магнит влечет к Тауэру туристов и детвору. В одной из башен выставлены на всеобщее обозрение «драгоценности короны»: бирманские рубины, южноафриканские алмазы, индийский жемчуг, австралийские сапфиры. Одна из королевских тиар украшена огромным бриллиантом Кохинор, — знаменитые драгоценные камни, стоимостью в целое состояние, носят имена собственные, подобно людям. Тауэр приобрел в наши дни вполне идиллический вид: ясным днем, когда его башни залиты солнцем, трудно поверить, что здесь творилась та самая история Англии, которую, по выражению Вольтера, «должен был бы писать палач, ибо он заканчивал все великие дела».
Вас поражает Вестминстерское аббатство, одетое в орнаменты, изящные, как брюссельские кружева, украшенное башенками, острыми шпилями, ложными арками, — величественная каменная симфония, созданная гением и трудолюбием человека. Под высокими сводами покоятся здесь короли и флотоводцы, ученые и дипломаты, купцы и стряпчие, воины и поэты. Недвижимо лежат на саркофагах изваяния Плантагенетов. Мраморный Питт все еще грозит Наполеону. Замерли, зажав в руках свитки с текстом речей, Пальмерстон и Каннинг. Рядом — тяжелая плита: могила Неизвестного солдата, одного из тех, кому пришлось жизнью своей расплатиться за чрезмерно тонкие расчеты и грубые просчеты сильных мира сего.
В «Уголке поэтов» — могилы Чосера и Бена Джонсона, Шеридана и Теннисона, Браунинга и Вордсворта. Шекспир в раздумье облокотился на стопку своих книг; впрочем, его могила не здесь, а в тихом Стратфорде-на-Эйвоне. Джон Гэй, автор прелестной «Оперы нищих», избавившей его от нищеты и принесшей ему богатство, с неукротимым юмором усмехается в лицо самой смерти. «Жизнь — только шутка, все это подтверждает; прежде я об этом догадывался, сейчас я знаю это наверняка», — гласит надпись на камне. В этом своеобразном клубе литераторов отсутствует Байрон: церковники запретили ему доступ, обвинив в атеизме и прочих смертных грехах. Зато сюда затесалась ныне позабытая всеми Афра Бин, литературная дама с весьма пикантной биографией.
Приметы седой старины вы видите в Лондоне повсюду. На стенах старых домов еще красуются опознавательные знаки, заменявшие номера в те дни, когда посыльные и кучера не знали грамоты: изъеденный временем барельеф, голова мавра в тюрбане, грифон с отбитым крылом. В тавернах, приютившихся в подвалах и проходных дворах, кажется, еще пирует дух развеселого гуляки сэра Джона Фальстафа. Нужды нет, что от некоторых таверн остались одни имена — они не выдержали натиска столетий, но все равно гордятся знатными посетителями веков минувших: как утверждают, в «Черте» засиживался Свифт, в «Красном льве» — знаменитый актер Гаррик, в «Старом чеширском сыре» — Теккерей и Диккенс.
Но что за путаница кривых улочек и тупиков, какие лабиринты темных, похожих на тесные ущелья переулков, а главное, что за контрасты!
Лондонский Уэст-энд («Западная сторона») с его дворцами и особняками, парками и памятниками привык поглощать богатства Британии и ее колоний. Миллионы рабов всех цветов кожи гнули спины на чайных плантациях Цейлона, на алмазных россыпях и золотых приисках Африки, в каучуковых рощах Малайи, чтобы плоды их труда воплощались в мрамор и бронзу на берегах Темзы. Этот Лондой, описанный во всех путеводителях, не имеет ничего общего с пролетарским Ист-эндом («Восточная сторона»).
Если вы спуститесь в подземку где-нибудь на Пиккадилли и отправитесь в глубь Ист-энда, вам покажется, что вы попали в другой город. На грязных, замусоренных улицах выделяются лишь ярко освещенные по вечерам дешевые кинотеатры. Рядом с неуклюжими коробками фабрик и заводов выстроились мрачные кирпичные здания — «слэмз», городские трущобы, о которых писали Энгельс и Шоу. Многие из этих домов — если их можно назвать домами — стоят с тех самых пор. Домовладелец по собственной воле не обречет на слом даже самое обветшалое и пришедшее в полную негодность здание; зачем ему беспокоиться? Он получает хороший доход и с трущобы: какая-нибудь сырая и темная берлога отнимает у лондонского рабочего пятую, а то и четвертую часть заработка.
Понятия «Западная сторона» и «Восточная сторона» легко могут ввести в заблуждение. Демаркационная черта между богатством и бедностью проходит в британской столице не только по линии Запад — Восток. Ист-энд не географическое, а скорее социальное понятие. Один из трущобных районов, пользующихся наихудшей репутацией, — Пимлико — берет начало в двух шагах от здания парламента, другой — Паддингтон — расположен между Гайд-парком и Риджентс-парком, убогие улицы Сент-Панкраса протянулись в северной части города, унылые кварталы Баттерси лежат к югу от Темзы. Лондонец никогда не причислит Пимлико или Паддингтон к Уэст-энду.
Случается и так: вы идете по одной из красивейших магистралей Уэст-энда и вдруг, повернув голову, видите в переулке угрюмые, обветшавшие здания, — они словно бросают вызов окружающему благополучию.
Коренной житель Ист-энда своим образом жизни, привычками, даже внешним видом резко отличается от рослого, упитанного богача из Уэст-энда. Да и говорят в Ист-энде на особом диалекте — «кокни», и не каждый питомец Кембриджа сразу поймет лондонского докера.
Особое положение занимают окраины столицы, где обосновалась мелкая буржуазия — рантье, лавочники, служилый люд, а кое-где и рабочая аристократия. Целые улицы застроены совершенно однотипными домами — теми самыми, которые вытянулись вверх.
Но вернемся в центр города. Пройдемся туристским маршрутом мимо дворцов и церквей, возведенных в разные века Иниго Джонсом, братьями Адам, Джоном Нэшем, Джоном Сооном и самым великим из всей плеяды английских архитекторов прошлого — Кристофером Реном. Возьмем с собой карту Лондона: я не знаю занятия увлекательнее, чем ходить по чужому городу, ориентируясь по карте.
