Всё меняется даже в Англии - Изаков Борис Романович (книга жизни TXT) 📗
Плата за учение в закрытых школах высока, она по карману только очень состоятельным семьям: таким образом проводится черта, ограничивающая круг учащихся; это классовая черта. Несмотря на высокую плату, наплыв в закрытые школы так велик, что детей заносят в школьные списки чуть ли не со дня рождения. Так поступает не только аристократия и крупная буржуазия; достаточно любой чете из «средних классов» пробиться на более высокую ступеньку, как она уже мечтает о накрытой школе для своего отпрыска. Какому любящему отцу, какой матери не хочется, чтобы сын с самого начала жизненного пути попал в узкий круг привилегированных?
Окончив закрытую школу, а потом Оксфорд или Кембридж, молодой человек усваивает определенное произношение («стандартное английское»), которым пользуется и диктор на радио, и священник в церкви. У него безукоризненные манеры, он не станет, например, за едой помогать себе ножом в борьбе с зеленым горошком. Он досконально знает, как надо одеваться, и ни за что не покажется на людях в новом костюме или в новой шляпе, — чего доброго, назовут выскочкой (бывший премьер-министр Макмиллан позировал фотокорреспондентам в заплатанных брюках). Кругозор молодого джентльмена узок, он представления не имеет о том, что творится в мире, но он доволен собой и будущее его обеспечено. Он приобрел определенный круг нужных знакомств, сидел на одной парте с наследником владельца пушечного концерна, играл в футбольной команде вместе с юным лордом. Перед счастливчиком открыты все дороги.
«Настоящий джентльмен» чует «настоящего джентльмена» издалека, неким шестым чувством. На всякий случай питомец «закрытой школы» уносит с собой в жизнь отличительный признак: школьный галстук особой расцветки — черный с синими полосками для выпускников Итона, синий с белыми полосками для выпускников Харроу, сине-лилово-коричневый для воспитанников Винчестера. Если в каком-нибудь правительственном учреждении открылась вакансия, питомцу закрытой школы она обеспечена в первую очередь, а в правлении банка или солидного концерна ему могут найти вакансию, даже если ее нет. Бывший воспитанник Итона, а ныне убеленный сединами директор крупного департамента будет подолгу расспрашивать желторотого новичка, как обстоят дела в старой школе и все ли еще свирепствует на уроках латыни хромой Бентли по кличке «Тигр». Марка Итона делает свое дело.
Но подавляющее большинство 52-миллионного населения Англии не относится ни к аристократии, ни к «высшим» или «средним классам», не подпадает и под категорию «джентльменов». Не так еще давно этот слой населения называли «низшим сословием»; теперь такого термина избегают: дань веку. Я говорю о людях труда, которые куют благополучие страны и создали своими руками все, что в ней есть лучшего. Свыше девяти десятых ее самодеятельного населения работают по найму, из них больше двух третей — рабочие.
В последние десятилетия рабочие Англии добились многого. Бесплатным стало медицинское обслуживание. Введено обязательное страхование на случай безработицы, болезни, инвалидности, однако страховой фонд создается в значительной части из взносов самих рабочих и служащих. Старики получают пенсию, — правда, цены беспрестанно растут, и для безбедного существования ее недостаточно.
Среди работающих по найму сильно возросло число женщин: по сравнению с довоенным временем оно увеличилось больше чем в четыре раза. Прежде в большинстве профессий работать замужним женщинам считалось зазорным. В конторском мире, например, выход замуж секретарши или машинистки сопровождался, как правило, своеобразным ритуалом: фирма преподносила счастливой новобрачной столовый прибор — ложки, вилки, ножи, после чего тут же автоматически вычеркивала ее из штатных ведомостей. Война, вызвавшая острый недостаток рабочей силы, заставила по-новому взглянуть на женский труд. Впрочем, и сегодня во многих отраслях промышленности женщина зарабатывает почти наполовину меньше, чем мужчина одинаковой квалификации.
У английского рабочего золотые руки. Часто он перенимает профессию от отца, деда и прадеда. Принадлежностью к своей профессии он гордится. В былые времена в рабочей среде был распространен обычай: носить на предплечье татуировку — эмблему профессии. Смолоду рабочий проникается чувством солидарности с теми, кто трудится рядом с ним. Он всегда готов поспешить на помощь товарищу по заводу или соседу, попавшему в беду.
Но он куда сильнее чувствует свою связь с товарищами по профессии, по цеху, чем с рабочим классом в целом. Он готов вступить в борьбу, забастовать, если ущемлены его цеховые интересы, — этому способствует цеховая структура профсоюзов. Труднее ему подняться на борьбу за общеклассовые задачи.
Обирая многочисленные колонии и зависимые страны, английская буржуазия могла подкармливать у себя дома довольно широкую прослойку квалифицированных рабочих, — Маркс и Энгельс называли ее рабочей аристократией. Перепадало кое-что и другим прослойкам. Большинство трудящихся бессознательно участвовало, таким образом, и еще продолжает участвовать в колониальной эксплуатации. Это не могло, конечно, не отразиться на их психологии и образе мыслей. Достаточно сказать, что значительная часть рабочих еще голосует на выборах за консерваторов.
И конечно же английский рабочий не свободен от груза старых традиций. Я это понял тридцать лет назад во время крупной забастовки ткачей в Ланкашире.
Забастовка, охватившая 160 тысяч человек, была объявлена вопреки воле профсоюзного руководства; она затянулась на много месяцев и носила ожесточенный характер. В борьбе с штрейкбрехерами — ланкаширские пролетарии зовут штрейкбрехера «нобстик» («палка с набалдашником») — дело доходило до рукопашной. Кое-кому из «нобстиков» пришлось познакомиться с такой неприятной процедурой, как холодная ванна в речке или канале. Но меня удивляло странное, на мой взгляд, обстоятельство: в фабричных городах Ланкашира, где бастующие ткачи были могучей силой, они ожидали исхода стачки дома, сложа руки, или отправлялись за город… играть в футбол. Я не видел ни массовых собраний бастующих, ни уличных демонстраций, — разве что группа пикетчиков с позором проводит домой штрейкбрехера под звуки импровизированного оркестра (для пущей издевки).
Беседуя в Бернли — цитадели бастующих — с одним из их руководителей, я спросил его, не было ли в городе демонстраций.
— Что вы! — ответил он. — Ходить толпой по улице не принято. Что скажут соседи!
Бастующий пролетарий дрожал перед миссис Грэнди! Сперва такая мысль показалась мне дикой; потом я понял, что это — венец всего английского образа жизни, плод сложной и тонкой психологической обработки, которой народ Англии подвергается на протяжении многих веков.
Лондон
По пути мы пересекаем центральную часть города. Едем по невероятно узким улицам, подолгу стоим на одном перекрестке, на другом, попадаем в «пробку»… Эдвард Картер мрачнеет.
— Эти улицы были проложены несколько веков назад, когда автомобиля не было и в помине, — говорит он, посасывая трубку. — Представьте себе: они сохранились почти такими же, какими были вначале… Надо, не теряя времени, браться за омоложение нашего старого города. Нельзя больше откладывать. Нашим архитекторам такая задача по силам. Либо мы перестроим Лондон, либо станем свидетелями его загнивания. Таков выбор.
…И вот мы в Рогемптоне. Да, директор Архитектурной ассоциации прав: лондонские архитекторы показали здесь, что они способны на многое. Десятиэтажные многоквартирные дома производят впечатление легкости и изящества. Рядом в зеленой рамке маленьких садиков одноэтажные домики для престарелых. В центре жилого массива — универмаг, лавки, библиотека. Много воздуха, света.
