Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

заинтересованы только в одном: мы с вами уже говорили о том, что та-

кое счастливая вечная любовь, – я хочу только одного, чтоб она длилась,

я хочу видеть тебя всегда. Не личного счастья, не благосостояния. Герой

смертен, в связи с этим появляется другой герой, носитель и охранник

этой мудрости. В советские времена это все держалось, потому что у него

ведь сказы на все времена. Какая разница, какая власть – помещики, царь,

советская власть… И про нынешние времена у него сказано: денежка-то

хуже барской плетки.

Ю. К.: Это  же  метафора,  да?  Малахитовая  шкатулка…  Это  может

работать как метафора: я в гору не иду, но я в другой горе работаю.

М. Н.: Это может работать так, может и не так. Вот если как Возне-

сенский считать,  что метафора – натурформа, то это будет так…

Ю. К.: Я  имею  в  виду,  что  этот  закон  распространяется  не  только

на горное дело, но и на отношения тебя и языка, тебя и философии и так

далее. М. Н.: Во всех предисловиях к «Малахитовой шкатулке» пишется,

что малахитовая шкатулка – изделие уральских мастеров. С меня шкура

слазила, когда я читала эти предисловия. Малахитовую шкатулку вынес-

ла Хозяйка Медной горы, а сама шкатулка сделана горными мастерами,

которых никогда никто не видел. Ни один живой мастер не брался даже

исправить что-то. Это не нами делано. Вы обратили внимание, что у юве-

80 П. П. Бажов. «Каменный цветок».

81 Герой сказа П. П. Бажова «Медной горы Хозяйка».

200

лиров есть такой закон: никогда не поправлять чужое. Это уважение к чу-

жой работе…

Ю. К.: И со стихами также. Видишь свои ранние стихи и не можешь

их поправить…

М. Н.: Да-а-а…

Ю. К.: А Пастернак поправил бы!  (Смеется.)

М. Н.: Если  взять  уровень  эгоизма  по  десятибалльной  системе,  то

у Пастернака, конечно, будет десять. Мандельштам, по сравнению с Пас-

тернаком, вообще о себе не думал, альтруист. Иначе быть не могло, по-

скольку те немыслимые пространства, которые волновали Мандельшта-

ма, не позволяли ему относиться к себе как к величине первозначимой.

А у Пастернака – да. В сущности, у него много стихов, где вообще ни

о чем не говорится, только его реакция. Но этот азарт накрутки читателя

держит зверски. Пастернак очень заразный. И когда люди читают его, они

начинают раскручивать так же. А вот Мандельштам нет. Маяковский за-

разный. Вознесенский заразный.

Ю. К.: Вознесенский же прямой ученик Пастернака. Это мне Витя

Смирнов сказал, когда мы еще студентами были.

М. Н.: Пастернак лучше в таком случае.

Ю. К.: Конечно! Пастернак – поэт.

М. Н.: Когда он эту воронку начинает раскручивать, она же тебя втя-

гивает.

Ю. К.: Павел Петрович понимал, что он сделал?

М. Н.: Да. Вне всякого сомнения.

Ю. К. Насколько я знаю, Павел Петрович не очень заботился о своей

литературной судьбе?

М. Н.: Нет. Он вообще считал, что не важно, будет напечатано или

нет. Он надеялся на то, что, может, услышит кто. Мне кажется, он пони-

мал с самого начала, что он сделал. То, что о нем написано, недостаточно.

Скажем, его отношение к фольклору – он всегда искал интересного со-

беседника… Молва… Средоточие живого фольклора.

Ю. К.: То есть получается: язык, идея и форма шкатулки? То есть

книга-шкатулка? Гениально получается…

М. Н.: Чем я больше над ним думаю, тем он мне больше нравится.

И еще одно: он оставил образец того, как надо жить. Я не знаю равного

примера. В этом смысле еще мне кажется очень поучительным и прекрас-

ным пример Пушкина: его отношение к жене, к родителям. Всем ведь из-

вестно, что Надежда Осиповна его не любила, но он-то! Он всегда к ней

нежно и почтительно относился. А как он бросился устраивать эти дела:

они не были бедные, просто хозяйство было запущено, и он сам, ничего

201

в этом не понимая, бросился это устраивать. И что касается его отноше-

ния к людям, которых он считал своими друзьями, – это потрясающе.

Ю. К.: Майя,  а  ты  когда-нибудь  думала  о  своей  литературной

судьбе?

М. Н.: А у меня нет никакой литературной судьбы. Какая у меня мо-

жет быть литературная судьба, если мне все равно – печатают меня или

нет, издают или нет.

Ю. К.: Но у тебя же книги есть, в Союзе ты…

М. Н.: Я тебе расскажу, почему я в Союз вступила. Никогда бы я не

пошла.  У  меня  мама  болела,  у  нее  была  опухоль  мозга,  она  ослепла  и

15 лет жила слепая. Она очень переживала и мучилась, всегда говорила:

«Что я сделала с твоей жизнью?..» Очень это ее печалило. Она понимала,

что у меня было сколько угодно вариантов в Москве… Она понимала,

что я могла в любой момент решить все иначе. И только для того, чтоб

она успокоилась (а для нее это что-то значило), я вступила в Союз. Это

первое. А второе: оказалось, что это много значит для моей дочери Ма-

рии. У меня нет самолюбия, тщеславия, честолюбия даже в зародыше.

Это плохо. Оно должно быть хоть в какой-то мере. А у меня ни в какой

мере этого нет. Я имею на это серьезные объяснения. Но это ужасно хо-

рошо, что у меня их нет. Если б у меня это было, жизнь моя превратилась

бы в каторгу. Это прекрасно. Это Бог меня наградил. Мама же видела, что

сестра моя и брат живут гораздо лучше, чем я… Это что-то значило для

мамы, что-то значило для Маши, вот потому я вступила в Союз.

Ю. К.: Ну а Борис, Ирина? Они помогали тебе?

М. Н.: Ты знаешь, я никогда ничего плохого не скажу про своих бра-

тьев и сестер. Но человек, который живет на 1000 долларов в месяц, не

может понять человека, который живет на 1000 рублей. Как говорил Гена

Шнайдер: «Для того чтобы бы понять дельфина, Майя, надо быть дель-

фином». Совершенно точно. Но я никогда не жалуюсь на свою судьбу.

Ю. К.: Помимо  твоего  безволия  в  смысле  карьеризма,  у  тебя  же

сложилась судьба очень серьезная литературная, общественная. Тебя же

в городе все знают.

М. Н.: Но я ничего для этого не делала…

Ю. К.: Давайте о музыке.

М. Н.: О музыке со мной нельзя говорить. Это не для меня совер-

шенно. С музыкой у меня так: как-то говорили, что есть какая-то хорошая

песня  из  «Титаника»,  я  у  Гриши  спрашиваю:  «Гриша,  а  где  там  песня

была?» «Титаник» – плохой фильм, но там есть одна классная вещь: ко-

рабль как тело! Его гибель и содрогания!.. А остальное – драматические

202

слюни, сопли, голливудская чушь. Но гибель этого огромного тела!.. Ря-

дом с этим я, конечно, никакой песни не слышу.

Ю. К.: Но в стихах же у тебя есть Моцарт, Шуберт…

М. Н.: Я их слышала всех, конечно. Вот у кого роман с музыкой был,

так это у Пастернака. Единственное, что я люблю – это русские народные

песни в самом кондовом исполнении.

Ю. К.: Я помню, как ты раньше, 30 лет назад, рассказывала о Мо-

царте!.. Я помню, мы слушали музыку.

М. Н.: Ну конечно, я же не могу отвергать то, чего я не знаю. Это уж

предельная невоспитанность. Поэтому я ее слушала, естественно. Есть

такая точка зрения, что музыка лучше слова. На мой ум, музыка не лучше

слова. Ничего предельнее слова нет.

Ю. К.: В поэзии музыка есть только составляющая, компонент…

М. Н.: Там же своя музыка…

Ю. К.: У  Мандельштама  есть  самая  настоящая  музыка  в  стихах.

Стоит только почитать его вслух для себя: понижения, повышения, кон-

трапункты – там все есть. У Баратынского есть музыка. А у Заболоцкого