Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

М. Н.: Что касается смерти, то смерть у него была такая доблестная,

мужская. В бою.

Ю. К.: А может, эпиграф для книги такой взять: Пушкин: «Кого ве-

зете? – Они  (с акцентом): «Грибоедова везем»?

М. Н.: Так ведь он [Пушкин], без сомнения, видел.

Ю. К.: Если это зафиксировано в его путешествиях, почему и нет.

М. Н.: Найти его тело, судя по документам, было практически не-

возможно. Все были изрублены в фарш.

Ю. К.: Вот  были  люди  природными  дикарями,  к  ним  приехали  из

Европы пресловутой и что-то захотели поменять. А мы вновь пытаемся

войти в эту воду, а зачем.

М. Н.: Не знаю.

Ю. К.: Я вот что хотел сказать. Вот в Европе – государственность и

так далее, но когда была Вторая мировая – Великая Отечественная, весь

центр  сюда  перенесся,  духовный,  физический.  Сюда  везли  англичане

танки,  самолеты,  металл  –  сюда.  Мы  –  центр.  Мы  уничтожили  Герма-

нию. Центр цивилизации здесь был. Спасение цивилизации было здесь.

На Урале и в Сибири.

348

М. Н.: Что касается Урала и Сибири, то, может быть. Потому что,

если  почитать  мемуары  немецких  военачальников,  то  там  написано:

«Бессчетные орды с Урала и Сибири». Они слышали что-то отсюда. Это –

правда, за этим есть правда.

Про русского человека говорить трудно. Что касается воспетого раб-

ства и холопства, я этого не вижу и не видела. Не могу согласиться. То,

что они называют этим словом, назовите иначе: это что-то другое. Точно

так же, что касается нашего долготерпения – это не терпение, это что-то

абсолютно другое. Потому что нашему долготерпению предела нет. Это

я видела в войну и поняла умом и душой, и глазами и так далее. Мы не

носимся каждый со своей личностью, что, в конце концов, их и погубит.

Поэтому, если уже есть угроза идеи индивидуализма, то нет самого этого

индивидуализма. Здесь никто не носился со своей личностью, все пре-

вратились в одно несокрушимое нечто. Вот это – правда. Вот это наш

народ может.

Ю. К.: Но это рабство. Рабство, холопство, долготерпение. Я тоже

это понял, я тоже был холопом, рабом, наверное. Но, мне кажется, что это

совсем другое.

М. Н.: И мне кажется.

Ю. К.: Каждый сотрудничал с властью. Да, я входил в какие-то пар-

тийные организации. С другой стороны, я прекрасно знал, что я свободен

с  точки  зрения  публикования.  Какое-то  время  очень  хотелось  публико-

ваться, страшно хотел публиковаться, страшно хотел книгу. Потом это все

закончилось. Все.

М. Н.: Поумнел.

Ю. К.: Наше внешнее, что кажется рабством и холопством, – это не

рабство и не холопство. Это наша абсолютно никем не инкриминируемая,

никем не объясненная внутренняя свобода. Русский человек имеет абсо-

лютную внутреннюю свободу. На внешнюю свободу ему наплевать: он

может в цепях быть, но он внутренне абсолютно свободен. Я могу читать

какую-то ерунду там 25 лет и в это время сочинять «Горе от ума», в это

время писать стихи, в это время думать стихи о прекрасной незнакомке.

Вот эта внутренняя русская абсолютная свобода – она есть. И ни в ком

больше ее нет. Нас мало – пространства огромные. В Исландии тоже их

мало – пространства огромные. Населения всего 40 тысяч, и огромный

остров.

Канада, Америка, Китай – это давно и плотно заселенные страны.

У меня у друга сын учится в Канаде, он говорит, что там есть класс, где

учится только 2 не китайца, в классе 32 человека.

349

М. Н.: Во  Франции  тоже  интересно:  если  населенный  пункт

1,5– 2 тысячи, там нет арабов и негров… Чуть больше – все, они есть.

Про Париж я уже не говорю.

Ю. К.: Вот сейчас везде говорят, что демографическая проблема са-

мая  важная  на  земном  шаре.  Перенаселенность.  Это  перенаселенность

Европы, скорее всего.

М. Н.: Что  касается  перенаселенности,  то  у  меня  был  первый  во-

прос: «Как вы тут живете?» Ощущение совершенно игрушечного, кро-

шечного пространства, где совершенно не понятно, что делают там люди.

Ю. К.: У  нас  тундра  не  заселена  вообще.  О  каком  перенаселении

идет речь? Мы сейчас о лучше о Высоцком будем говорить.

М. Н.: Ну, что касается Высоцкого, он, скорее всего, дейст вительно

гениальный  человек.  Действительно  гений,  которого  мы  все  видели  и

слышали и с которым рядом жили, потому что жизнь у него была абсо-

лютно яркой.

Ю. К.: И ходили на его спектакли.

М. Н.: Жизнь у него была абсолютно яркой, и она была всем нам

предложена. Притом, заметьте, во всех видах  – в  виде высоких воспо-

минаний, в виде самых желтых сплетен. Нигде и никогда ни в чем он не

терял лица и нашей любви нигде не потерял.

Что касается русского человека, то Высоцкий был русским челове-

ком, который нам нравится, в котором было то русское, которое мы го-

товы любить. Эта полная безбашенность, полная неоглядность, полная

страстность, эта абсолютная ориентация на смерть. Но, кроме того, он

был  человек  очень  талантливый  –  за  это  его  все  так  безумно  любили.

Это было время, когда считалось доблестью отбыть куда-нибудь в Мюн-

хен, поучать нас, как мы тут должны жить, какие мы грязные и немы-

тые рабы. И были все эти грязные журналы, которые невозможно было

читать.  Ответ его всегда был: «Не дождетесь!» Это не то, что вменяли

ему в заслугу, но все где-то в глубине души полагали, что только так и

можно. Нужно не как Максимов, и не как Аксёнов, и не как Войнович,

а нужно так, как Блок, Ахматова, которые сформулировали черным по

белому: уезжать из России нельзя, так как это значит обеднять, умалять и

разрушать ее культуру. Те люди, которые уезжали сами (я не говорю про

Солженицына и так далее), никто из них не находился в безвыходном по-

ложении. Никто из них не написал там что-то такое, ради чего стоило уез-

жать. Вообще, никто и ничего особо хорошего там и не написал. Все это,

как сказал Блок, предательство, это измена России; как сказала Ахматова:

«равнодушно и спокойно замкнула слух»; и, как считал Лозинский: «уез-

жать из России – обеднять, умалять и разрушать ее культуру». Лозинский,

350

во-первых, был героем, совершенно героического темперамента в плане

отношения к жизни, труду. Если хотите, чтобы здесь было хорошо, посту-

пайте как Лозинский, а не как Аксёнов. И вот они что-то рассказывают,

я думаю, человек обрел свободу, вот он по утрам бегает, кофе пьет в па-

рижском кафе – да это просто ужас! Когда я все это увидела, я подумала:

«Господи, неужели человеку так мало надо?!»

Так вот на все такие поползновения Владимир Семенович говорил:

«Не дождетесь!»

Ю. К.: Его все звали Володя.

М. Н.: И еще одно: как-то так получилось, что это наше националь-

ное достояние. Это наше, и это мы не сдадим! Вот это я считаю чрезвы-

чайно важным. Кроме того, он понимал свое невероятное место абсолют-

ной всеобщей любви и признания, то есть человек себя ощущал прямо

как на посту – уйти отсюда нельзя. Если ты понимаешь, что можно, я уж

не говорю: пойди и застрелись, пойди и подумай. И еще одно: это было

сказано вслух, просто отработано, это был классный пример, что посту-

пать надо вот так.

Что касается того, что он делал. Я не считаю, что это литература,

книжная поэзия. Это уникальное явление, которое существовало – и было

превосходным и сногсшибательным – только в его личном исполнении,

при его личном присутствии, при его личном голосе. Он был, вне всяко-

го сомнения, мужчина. Он был, вне всякого сомнения, воин. И при этом