Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

совое, что ничего не получится – рано, что все это делается не так. По-

этому, если допустить то, о чем нам говорили в школьных учебниках, что

Чацкий выражает мысли декабристов, то ужасно интересная получается

картина: как относился тогда Грибоедов к тому, что говорили декабристы.

Во-первых, произноситель Чацкий только произноситель слов, он только

говорит. Второе: его никто ни разу не услышал. Даже на балу никто не

оборачивается. Он говорит так, сотрясая воздух. То есть ожидать, что эти

слова будут услышаны, что это зерно прорастет, совершенно невозмож-

но, если посмотреть, в какие условия его ставит Грибоедов. Сколько я ни

читала «Горе от ума» – Чацкому сострадать, сочувствовать и любить, как

мы приучены любить, невозможно. Ибо, товарищи, не за что. Им только

дорожить.

Ю. К.: То есть он сочувствия не вызывает?

М. Н.: Не вызывает. Более того, он не вызывает и понимание. При-

чем понимаешь, сколько бы мне ни говорили, что Печорин эгоист и так

далее, я любила его и буду любить по одной простой причине: когда Лер-

342

монтов писал его, он его любил. Но здесь просто невозможно. Обратите

внимание, я видела много «Горев от ума» – играл его Царев, играл его

Юрский, играл его Меньшиков – никого любить невозможно. Царев, по-

тому что он просто резонер, он даже стоит и говорит один, он говорит, как

декламатор. Юрский из него сделал вообще придурка. Он, видимо, же-

лая его оживить, сделал это так, что в очень многих случаях получалось

смешно – карикатура. Когда сцена крутится, и он, спотыкаясь, переходит

из комнаты в комнату, падает и говорит: «А вы уж на ногах, и я у ваших

ног». Получилась карикатура. И еще, я уже много раз говорила: его играл

Юрский, а Молчалина – молодой, очаровательный Лавров в жемчужно-

серых тонах, Молчалин вызывал интерес.

Так вот, что касается безбашенности Чацкого – это совершенно не

то, что нравится нам. Он – резонер, он поучает, а это то, чего русские

читатели не выносят.

Вспомните,  «тайные»  планы  декабристов  практически  знали  все.

Ну, вся Россия про это знала – во всех гостиных это обсуждалось. Если

Россия относилась к этому так, как это нам показано в «Горе от ума», то

совершенно понятно, что ничего не получилось, ничего и не могло полу-

читься. И Грибоедов был совершенно прав. Вот так вот. И о чем конкретно

написано это, я не знаю. Я много раз читала и видела, – я не знаю. То, что

это не связано с декабристами, это совершенно точно. Но понятно, что

в плане уважения, достоинства, чувства долга, ревностного отношения

к России. Да, я б еще посочувствовала, но умственно, но не более того.

Ю. К.: Но Александр Сергеевич Пушкин тоже декабристам не шиб-

ко верил.

М. Н.: Вне  всякого  сомнения.  Мы  уже  об  этом  говорили:  они  не

были особо близкими друзьями. Александр Сергеевич Грибоедов всегда

чувствовал себя неловко в присутствии Александра Сергеевича Пушки-

на. Александр Сергеевич Пушкин был ближе, нежнее, открытее, чем тот.

Я даже готова понять, почему в друзьях у него был Булгарин, хотя уже ко-

торый век удивляются, почему. Ну, во-первых, сила силе не нужна. А по-

том человеку столь жесткому, столь живущему сам по себе, я не знаю,

в какой мере ему нужен был друг, для каких признаний и откровений.

Он на это был не способен, если о нем до сих пор никто ничего не знает.

Ю. К.: А Кельт же похож на Грибоедова?

М. Н.: Я знаю Кельта лучше, чем ты. Кельт человек не столь закры-

тый, просто он, как все умные, не будет разоблачаться перед каждым. Что

касается его монологов – это абсолютная классика художественного твор-

чества. Эти два его прекрасных монолога, свидетелем я которых была,

о российском холопстве и о финском лесосплаве. Я вам так скажу: так

343

владеть языком – это Бродский плачет. И это в пьянке, когда он опоздал на

серовский поезд и ехал с вокзала до меня, я уж не знаю, что ему сказала

кондуктор в троллейбусе, но речь о российском холопстве началась имен-

но с этого. То есть он оказался в квартире уже с пеной на губах, а дальше

пошло, что это не только наше явление, и кругом холопство, и всех туда

вписал. Притом это было 40 минут, немыслимо гениальная речь без еди-

ного передоха. Вот как открыл рот, так и до конца. И что все они холопы,

кончая Фолкнером.

Ю. К.: Ну, как Чацкий.

М. Н.: Не-не-не. Чацкий никого не обличал. Это была абсолютная

импровизация, абсолютное художественное творчество.

А  финский  лесосплав!  То  есть  это  абсолютная  импровизация,  аб-

солютное  художественное  творчество  блистательного  уровня.  Но  оно

должно было звучать именно в устном исполнении, потому что прочесть

это было невозможно.

И если говорить о нашей литературе без Грибоедова, скажу: с одной

стороны, это фигура, имеющая отношение ко всем этим магистральным

страданиям и пыланиям русской литературы, а с другой стороны, он за-

нимает особое место, которое больше никогда не занимал никто, и даже

никто не приблизился. Что касается художественных особенностей «Горя

от ума» – это абсолютно гениально, совершенно потрясающе.

Ю. К.: Я считал: около сотни фразеологизмов вышли из «Горя от

ума». М. Н.: Это невероятно. Там полно всего. Но я не вижу вот ту пози-

цию, которую ему приписывают. Самое ближайшее, до чего я догадалась,

что если смотреть на все эти движения: на всех репетиловых, молчалиных

и так далее глазами москвича, то это выглядело как еще одно говорение.

Больше того, может быть, со стороны это казалось не менее смешным.

Там же было у декабристов и романтизм, и восклицания: «Как славно мы

умрем!» Это было как детский крик на лужайке. Дело в том, что всякая

революция – это ужас. Что английская, что французская – все ужасны.

Что касается нашей, вот эта наша готовность вешаться через край, вот эта

наша готовность заглядывать в какие-то мистические бездны: «Царствие

Мое не от мира сего»… Между прочим, наша революция была совершен-

но  не  случайной.  Наша  готовность  верить  в  безумные  сверхидеи  была

у нас всегда вместе с нашей безбашенностью.

Ю. К.: Знаешь, что хочу спросить. А вот этот наш первый самиздат,

это ведь «Горе от ума», он же в списках был.

М. Н.: Да,  совершенно  верно.  И  мгновенно  расходился.  Что  еще

надо отметить, все эти наши пылания, все эти наши поиски напоминали

344

Грибоедова и Пушкина, столкновения славянофилов и западников – все

это  были  исключительно  столичные  игры,  но,  может  быть,  в  какой-то

мере и Киев, не знаю. Ведь тогда других центров и не существовало, это

потом появились промышленные – Екатеринбург, университетские горо-

да и так далее. А тогда были исключительно столичные игры и больше

никакие, поэтому, что касается читателя, никакого массового читателя и

не  было.  Гимназии  не  было  даже  в  Екатеринбурге.  Если  на  то  пошло,

во времена Пушкина 1831–1834-е годы появился первый горный журнал.

Это было исключительно техническое, промышленное, заводское изда-

ние. Промышленность у нас была умна, но их не интересовало…

Ю. К.: Но это связано с местом.

М. Н.: Да. Конечно! И когда Чаадаев в «Апологии сумасшедшего»

пишет о географических особенностях, он имеет в виду именно это. Это

народ  в  стадии  его  формирования  и  оформления,  наделенный  всякой

доблестью, смелостью, терпением – всякими жутко мощными достоин-

ствами (про недостатки я пока не говорю) устремляется куда? На северо-

восток, в эти дебри, снег, полярную ночь. Ну, кто еще когда это делал?