Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

бом общем вагоне – где угодно. Более того, каждый человек, которому эта

песня поется, прекрасно знает, что я у тебя не одна. Но все срабатывает.

Ю. К.: Но вот Визбор и Высоцкий. Почему у Высоцкого всенарод-

ная любовь?

М. Н.: Нет, это очень мило. Визбор – это человек, которого нужно

ценить, уважать, потому что ему в жизни жутко теплоты не хватает, ему

нужно это тепло.

Ю. К.: Ну а Володе?

М. Н.: А у него мощность страшная! У Визбора никогда не было та-

кой мощности. Высоцкий – чрезвычайной мощности явление, что и гово-

рить! Более того, его уровень включенности в то, что он пел – это просто

невероятно.

Ю. К.: Без Высоцкого не обходилось ни одного дня.

М. Н.: Я не могу сказать, что Высоцкий обличал.

Ю. К.: Нет!

М. Н.: Нет! Я, например, никогда не любила Галича. Я понимаю, что

это очень остроумно. Я вообще не люблю людей, которые начинают ко-

выряться в наших коробках, обличать, понимаешь ли.

Ю. К.: У него мещанская ирония, понимаешь.

М. Н.: Ну не знаю.

Ю. К.: У него и материал другой был. Не общероссийский.

354

М. Н.: Но никто из них никогда не достигал таких мощностей, как

Высоцкий.

Ю. К.: У  Высоцкого  такая  разная  любовь  была,  яростная  любовь

была. У него же разные любови были: « Я поля влюбленным постелю…»

М. Н.: Но, если уж на то пошло, его безумная ярость, надрыв – это

же просто как народная песня! Все эти кони.

Ю. К.: И у Есенина был надрыв.

М. Н.: Да. А Есенина мы тоже любили, потому что он был русский

человек – никуда не денешься.

Ю. К.: Очень хорошо Гандлевский написал о Есенине статью.

М. Н.: У него, кстати, лицо прелестное.

Ю. К.: У Есенина?

М. Н.: Да.

Ю. К.: Ангел!

М. Н.: Такое русское.

Ю. К.: У Высоцкого очень красивые линии лица. И даже, когда он

умирал,  есть  такая  запись  на  телевидении  (он  пришел,  видимо,  у  него

«отходняк» был, ему какие-то уколы поставили). И он спел песню – очень

тяжело спел, – а потом стал петь, то ли «Кони», то ли еще что-то, и он

стал забывать слова. И у него слезы на глазах. И в этот момент он был на-

стоящий поэт. Именно тогда, когда не смог спеть песню до конца.

М. Н.: Тут еще то, что было понятно, что он ненадолго. Эта всегда

очень заметно.

Ю. К.: Ему сорок было?

М. Н.: Так ему сорок и было. То, что ненадолго, это всегда люди

видят. Ю. К.: Майя, расскажи о себе. То есть родилась там-то, прожила

там-то… Чтобы потом тебя не мучить по телефону, не дергать.

М. Н.: Божьим промыслом, кстати, было сказано у Чаадаева в «Апо-

логии сумасшедшего»: «Все было так, как было по Божьему промыслу».

Так  что  это  очень  существенно.  Поскольку  ты  рассуждал  о  замысле  и

промысле, это очень существенно.

Так вот по этому самому промыслу так получилось, что у меня две

родины, которые я, Слава тебе, Господи, с благодарностью восторженно

принимаю, и не от одной не откажусь. Они обе мои, ибо мама моя от-

туда – из Крыма, отец мой отсюда. Отец ничего другого не признавал.

Сестра моя Ирина родилась еще там, в Севастополе.

Ю. К.: Она на сколько тебя старше?

М. Н.: На три года. А я привезена сюда за 3 месяца до родов. Запи-

сали, что я родом из Севастополя, но родилась я в городе Свердловске.

355

Ю. К.: А Боря помладше…

М. Н.: А Боря через год после меня родился. История абсолютно та-

кая, как с моим отцом. Мама ходила ужасная, совершенно умирала, про-

падала, а ей сказали, что ни на какого ребенка надеяться нельзя – ничего

не будет. История совершенно повторилась.

И я как сразу родилась, так и бабушке моей на руки попала.

Ю. К.: А где вы жили?

М. Н.: Жили мы тогда на улице Розы Люксембург, 59. Я жила в са-

мом красивом, фешенебельном, в самом жилом и теплом районе Екате-

ринбурга. Наша улица была самая красивая в городе. Рязановские особня-

ки, дом Железнова, два особняка Панфилова, особняк Блохиных, старый

пивоваренный завод, Царский мост. Притом это был кусок города совер-

шенно потрясающий, ибо только там были целые мостовые и тротуары.

Мостовые были из черной брусчатки, и поскольку по ним ездили, они

выглядели, как лощеная кожа: отливали нефтяным блеском. А тротуары

были, поскольку особняки богатые (в городе Екатеринбурге, чем богаче

особняк, тем богаче тротуары), из громадных плит, да еще и с тумбами.

И мы жили в таком каменном городе, а поскольку в городе было чрез-

вычайно мало машин, мы с этой белой мостовой перебегали как через

реку по этой черной брусчатке и бежали к Железновскому совершенно

роскошному парку. И все наши первые фотографии, там меня еще баба

Саша на руках держит, – все в этом Железновском парке.

Поскольку машин было в городе чрезвычайно мало, улица не отде-

ляла нас, мы вообще считали, что мы с одного двора. Был наш парк, наш

дом – там все мы и жили. Самый красивый кусок города был именно этот.

У  города  до  недавних  времен  были  возможности  оставить  роскошный

музейный кусок города – с мостовыми, тумбами, с большими кусками

камня – это было принято в городе. В нашем квартале от бани до Царско-

го моста шесть гранитных валунов лежало. И пусть бы лежали. И когда

отец из Петербурга приехал, он сказал: «Из красивого города – в краси-

вый город». И поэтому, действительно, у меня никогда не было основания

сомневаться в том, что я жила в очень красивом городе. Исеть была со-

вершенно чистая, в Исети все купались, полоскали белье, поливали ого-

роды. Наш дом был каменный, а тогда Свердловск был преимущественно

деревянный. Просто частные домики, примерно на том уровне, где жил

Павел Петрович Бажов – там уже не было никаких каменных больших

домов, там начиналась частная деревянная застройка. И мы – этот кусок

Чапаева, кусок Розы Люксембурга – стояли таким старым городом. Вот

в этом старом городе я и жила.

Ю. К.: А школа номер какая была?

356

М. Н.: 13.

Ю. К.: А в каком году школу окончила?

М. Н.: В 54-м. И что касается войны, в войну же не было энергии

и денег на разрушение старого. Я всю войну полностью в этих старых

кварталах прожила, и поскольку самая главная наша задача была решение

продовольственной программы, это ночные очереди за хлебом, посадка

картошки  и  собирание  травы.  Крапиву,  мокрицу,  щавель  –  все  тащили

домой  и  запасали  какую-то  кормежку.  Так  вот  при  этих  самых  старых

особняках всегда были свои парки, при Рязановском особняке был свой

парк, дубовые аллеи – все было живо.

Надо сказать, что знаки старого Екатеринбурга существовали. Я их

видела. В квартирах были все эти полочки туалетные золоченые. У меня

до  сих  пор  на  стене  висит  портрет  –  один  питерский  художник  делал

какому-то  здешнему  человеку  портрет  его  дочери,  прелестная  девочка.

Называется «Машенька». Я помню прекрасно, как приехала сюда одна

прекрасная дама, приблизительно моей комплекции, вся седая – Елиза-

вета Африкановна. И вот тогда мое первое было столкновение с тем, что

такое украшения из золота и драгоценных камней. У нее в ушах висели

изумруды, жуткие, светящиеся.

Ю. К.: Наши, малышевские?

М. Н.: Не знаю. И они у нее до такой степени тяжелые, что порвали

дырочку и держались на тоненькой-тоненькой, уже прозрачной полоске

кожи. Точно знаю, это было в лето 47-го года. И я ей показываю и говорю: