Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

ка все самое семейное передавала мне. На всех фотографиях она держит

только меня, и я вообще выросла, держась за ее подол. Она шла, я сразу

же за юбку – все! Я помню прекрасно, как у нас было одно картофельное

поле за Вторчерметом, там был какой-то полигон, где проходили стрель-

бы. И нужно было переходить через этот полигон, а потом мы заходили

на наш участок.

Ю. К.: Вы гильзы собирали?

М. Н.: Да ты что! Маша моя училась в первом классе (она в школу

не ходила, была очень больна), и где-то в 2 часа ночи пришел молодой че-

ловек, мол, я папа мальчика такого-то из Машиного класса. Оказывается,

папа и мама приходят домой: мальчика нигде нет. Заходят в ванну, а маль-

чик там сидит на снаряде и ломиком счищает с него ржавчину. Сидит на

нем и счищает. Они: «Где взял?» Он говорит, что там за дорогой строят

дом, и экскаватор вытряхивает их. И вот они все растащили. И вот этот

папа пришел и спрашивает, есть ли у нас эти снаряды.

Да ты что! Мы тут все были вооружены. Конечно, не так, как в Се-

вастополе.  В  Севастополе  –  гранатами,  автоматами.  В  последний  раз

7 мальчиков взорвались в степи, 40-летие освобождения города было.

Ю. К.: Ну там война была: понятно. А в Екатеринбурге у меня весь

дом был завален гильзами, патронами.

М. Н.: Слушай, а где все это делали, если не здесь, в Свердловске?

Ю. К.: Нет, так это все траченое было, стреляное. Я не знаю, откуда.

К дяде Сереже зайдешь, у него по всей квартире было: там пистолет, там

еще что-то.

М. Н.: Сюда еще много приходило, когда шло на переплав. И было

этого  вооружения  полно.  Чермет,  который  пришел  на  переплав.  У  нас

вполне в этом отношении были боевые места. Я помню, что мы постоян-

но что-то складывали под трамвай.

336

Ю. К.: Гильзы.

М. Н.: Все это взрывается, сверкает. И что-то бросали в реку и взры-

валось.

Ю. К.: Капсюль. Взрыватель от гранаты.

М. Н.: Ну где-то же мы их брали.

Ю. К.: Брали.

М. Н.: Ну, видимо, этого было настолько много.

Ю. К.: Так же, как и камней, ты рассказывала. Камней было настоль-

ко  много,  что  они  были  в  каждом  доме.  К  кому  бы  я  домой  не  зашел,

у всех были подоконники завалены этими камнями.

М. Н.: Я  безумно  рада,  что  это  все  возвращается.  На  «Минерал-

шоу» многие приходят. Те, у кого есть деньги, могут покупать коллекции,

сейчас старые коллекционеры продают. Просто потрясающие коллекции.

Что, надо сказать, прекрасно, потому что в каждом доме – это договор

с  землей.  Именно  эту  роль  выполняют  все  эти  коллекции,  горки  и  так

далее. Ю. К.: А кварц?

М. Н.: Да с кварцем вообще идеально общаться.

Ю. К.: А это что за камень?

М. Н.: Это керченит.

Ю. К.: А! Керченит. У него какая структура? Вот эта штука, песча-

ник, образование его понятно.

М. Н.: Я всегда образование песчаника детям объясняю очень про-

сто: ведро воды поднимали-поднимали: тяжело-тяжело. А теперь пред-

ставьте себе, толщу воды с 20- этажный дом – это такая жуткая тяжесть,

что вот это все спрессовывается, и получается песчаник.

Но самое интересное – керченит…

Ю. К.: И у нас такие камни есть. Камни со следами рыбок.

М. Н.: А как же. На Чусовой – раковины сплошные в известняке, и

листочки, все есть.

вечер Пятнадцатый

Ю. К.: Теперь, Майя, от камня к Грибоедову, да?

М. Н.: Да. О Грибоедове. История была такая: я, так сказать, таская

воду ведрами на грядку, вдруг вспомнила, что Лермонтов очень любил

Одоевского.  Надо  сказать,  очень  интересно,  как  упакован  «Мцыри»:

« Упьюся я в последний раз, / Оттуда виден мне Кавказ…»; у Одоевского

все то, что он анализирует, – это море, степь и горы. И там все точно так

же – степь и горы. И его же очень любил Грибоедов, он был какой-то

дальний родственник: наше дворянство, там все были в каком-то даль-

нем родстве. И надо сказать, эта любовь была очень похожей. Для того

и для другого это было достаточно нелегко, потому что на такую, про-

сто сплошную, нежность ни Лермонтов, ни Грибоедов, во всяком случае

где-то в устном рассказывании, просто не были способны. Они были для

этого достаточно крепки. Известно, что Одоевский был человек прелест-

ный во всех отношениях, очень мягкий, очень гуманный, готов был пойти

всем на встречу. Сам он себя считал человеком слабым. И тот, и другой

подчеркивали вот эти его голубые глаза, а вообще, голубые, лазурные гла-

за – это то самое детское, то самое ангельское начало.

И тут я стала думать: Лермонтов-то в литературе занимал, конечно,

совершенно особенное место. Но такого, как занимал Грибоедов, на мой

ум,  не  занимал  никто.  Более  такой  одинокой,  уникальной,  единичной,

в стороне стоящей, ни на кого не похожей фигуры, как Грибоедов, в на-

шей литературе не было, и нет до сих пор.

Ю. К.: Это гениев беда.

М. Н.: Это в целом беда. Тут очень интересно то, о чем мы говорили

в самом начале, что литература, действительно, так выстраивается, что

слышно и видно это нарастание тревоги о том, что будет с Россией, и эта

тройка, и так далее. Кстати, ужасно интересный момент: пишет Рильке

первые стихи о России: « Вечер в России. Топот коня»102. Летит над нами

102 Р. М. Рильке. «Преподал тварям ты слух в тишине…».

338

тройка, понимаешь  (смеется). Знаки этого движения! Ну, в первой стро-

ке. Первое стихотворение о России, и появляется топот коня.

И вот эта тревога не то, что выстраивается: ее слышно. Появляется

эта тройка, которая летит неизвестно куда, об этом потом будет говорить

Лесков, потом Достоевский. Все совершенно спокойно сюда укладывает-

ся. Но вот что в этой линии есть интересного: вся эта тревога уравнове-

шивалась верой в то, что нам дано какое-то особенное будущее. Причем

совершенно отчетливо слышится, что какого-то мистического характера.

И тут, конечно, сомневаться нечего. Вот мы говорим: наше православие,

наше православие. Русские были такими потому, что они уже были такие.

Они себе выбрали православие потому, что оно им больше подходило.

Ибо Пасха. Ибо только в православии сказано: «Царствие Мое не от мира

сего». Мы постоянно живем как бы свесившись за черту дозволенного.

То, что совершенно не допустимо, порочно и глупо, и неразумно в Ев-

ропе, для нас самое то, для нас норма. Именно такими мы себя любим.

Именно такими мы видим всех своих героев. Нам это нравится, именно

от этого мы категорически не можем отказаться.

Очень интересно, что мистическое начало было практически во всех

людях, и они мучительно думали над судьбой России. По крайней мере,

для  Запада  все  это  так  мучительно  не  было,  для  них  как  раз  все  было

ясно. Но обратите внимание на такую фигуру, как Чаадаев. Ни на кого

русское общество так страшно не обижалось, как на Чаадаева, за то, что

он сказал, что Россия находится на периферии исторического процесса.

Хотя, между прочим, я над этим думала уже много раз: вот была греко-

римская  цивилизация,  вот  она  кончилась,  вот  получилось  европейское

государство – те цивилизации, у которых был свой ареал внимания. И то,

что мы оказались на периферии, я лично ничего не вижу в этом обидного.

Совершенно понятно, что был Рим, а потом они пошли туда, они были

ближайшими  соседями,  мы  находились  дальше.  Совершенно  понятно,

что мы были на периферии их внимания и влияния, но я совершенно не