Колыбельная для брата (журнальная версия, ил. Е. Медведева) - Крапивин Владислав Петрович
— Кто хочет высказаться? — спросила Ева Петровна, демонстративно отвернувшись от Райского. — Неужели вам нечего сказать Векшину?
Высказаться захотела Элька Мякишева.
— Бессовестный ты, Векшин! Так говоришь про всех! У нас такая работа за прошлый год! Мы триста писем получили со всей страны, если хочешь знать, потому что у нас работа. У нас друзья во всех республиках и вообще… Мы с болгарскими пионерами переписываемся!
— А Чирок? — сказал Кирилл.
— Что Чирок?
— Ему что до твоей работы и переписки? Где был отряд, когда Чирка избивали?
— А где был ты? — спросила Ева Петровна. — Ты взял на себя роль судьи. А разве ты уже не в отряде?
Но Кирилл заранее знал, что она это спросит.
— Нет, я тоже виноват, — сказал он. — Но я хоть не оправдываюсь и не кричу, что у нас везде друзья. Друзья во всех республиках, а между собой подружиться не умеем… Или боимся?
— Чего? — спросил Димка Сушко. — Тебя, что ли?
— Дубина ты, — сказал Кирилл. — Не меня, а того, что придется по правде друг за друга отвечать. Защищать друг друга. Не словами, а делом.
— Кулаками, ты хочешь сказать? — холодно спросила Ева Петровна.
— Да, — сказал Кирилл. — Если надо, кулаками.
— И ты всерьез полагаешь, что лучший в школе тимуровский отряд должен опозорить себя драками?
— Ты что, Векшин! — подал голос длинный Климов. — Разве Тимур так делал? Он вызывал Квакина на совет дружины и говорил: «Нехорошо, Миша…»
— И Квакин плакал от стыда, — сказал Кубышкин, но никто сейчас не засмеялся. Было как-то тихо и неприятно.
Ева Петровна встала.
— Что ж, — сказала она, глядя не на ребят, а в окно. — Вы затронули важную тему. Давайте говорить серьезно и откровенно.
— А маму не вызовут? — спросил Кубышкин.
— Нет… Впрочем, у тебя уже вызвали… Так вот, друзья. Должна сказать вам, что Аркадий Петрович Гайдар, которого мы все любим, был сложной личностью и не все в его жизни так гладко, как иногда кажется. И в его творчестве. Тимур — тоже фигура непростая. Он не сразу нашел дорогу к сердцам читателей. Да, представьте себе! Многие критики и педагоги сначала встретили его в штыки!
— Разве они читатели? — спросил Валерка Самойлов.
— Не перебивай, Самойлов, — миролюбиво попросила Ева Петровна. — То, что я говорю, не всегда говорят детям… Впрочем, вы уже не дети, — спохватилась она. — Так вот, встретили Тимура в штыки. Многим была не по вкусу партизанская вольница в его команде. В самом деле: бесконтрольный ребячий коллектив, ни одного взрослого рядом…
— Во жили люди! — вздохнул кто-то за Кириллом.
Ева Петровна снисходительно улыбнулась.
— Я продолжаю. И должна заметить, что в упрёках критиков была доля истины. Не все, что делал Тимур, можно одобрять безоговорочно. В конце концов что хорошего в ночных драках или угоне мотоцикла? Но тимуровское движение оправдало себя, жизнь взяла для него из повести Гайдара не все, а самое полезное…
— Не жизнь, а классные дамы! — отчетливо произнес Климов.
— Что-о? Ты где находишься в конце концов?!
— На сборе, — поспешно сказал Климов. — На сборе, Ева Петровна, а не на классном часе.
— И ты полагаешь, что на сборе можно говорить все что вздумается?
— А разве нет?
— И оскорблять учителей?
— Так я же не про вас, — примирительно сказал Климов. — Я вообще! Вы, наверно, еще сами пионеркой были, когда Гайдар про Тимура написал. Или студенткой.
— Хам ты, Климов, — печально произнесла Ева Петровна, которая родилась через три года после выхода книги о Тимуре.
Климов вздохнул:
— Вот и поговорили серьезно и откровенно.
— И все решили, — вставил Кубышкин.
— Нет, не все! — резко возразила Ева Петровна. — Вернее, ничего. Не разобрались с Векшиным. Не выяснили, что происходит с отрядом. Не решили, как быть с Чирковым!
— Может быть, лучше, как быть с Дыбой? — опросил Кирилл.
— Этот Дыба, как ты выражаешься, не из нашей школы. У него есть своя администрация, дорогой мой. Есть милиция в конце концов. Комиссия по делам несовершеннолетних…
— Конечно, есть, — сказал Кирилл. — А Дыба тоже есть. Интересно, да? Они есть, и он есть. Никуда не девается. И никуда не денется, пока мы его боимся.
— Потому что у них шайка, — сказали из угла, от витрины с черепами.
— Ну, я и говорю, — усмехнулся Кирилл. — Их же целая шайка. Целая тысяча, да? А нас, бедненьких, жалкая кучка. Что мы можем? На сборах про подвиги говорить… А человека от шайки защитить кишка тонка у отряда. У правофлангового…
— Ты что же, всех своих товарищей считаешь трусами? Ты, Векшин, отдаешь отчет своим словам?
— Не знаю… — тихо сказал Кирилл. — При чем здесь слова? Опять слова, слова… А пока мы их говорим, Дыба гривенники шкуляет у пацанов в «Экране». Не верите? Можно пойти по-омотреть.
— Посмотреть? — спросил Климов.
— Ну да, посмотреть, — откликнулся Кирилл, ощущая горькое бесстрашие. — Посмотрим, потом побеседуем: «Нехорошо, Дыба, не делай так больше». И он перевоспитается.
В классе засмеялись.
— Ну, так кто со мной? — спросил Кирилл, сам удивляясь такой простой мысли. — Кто? Сеанс в час двадцать. На билеты наскребем. Полюбуемся на Дыбу, заодно кино посмотрим… Ну?
— А какое кино? — опросил Кубышкин.
— Откуда я знаю.
— Ну, все равно, — сказал Кубышкин и поднялся. — Я, пожалуй, пойду.
Класс грохнул. Веснушчатое лицо Кубышкина сделалось пунцовым. Но он пошел к доске и встал рядом с Кириллом.
— Это что за демонстрация! — крикнула Ева Петровна. И непонятно было, кому крикнула: тем, кто гогочет, или Кубышкину?
Кирилл и Кубышкин переглянулись. «А ведь он красивый, — подумал Кирилл. — Ну и что же, что круглый и веснушчатый?»
Смех продолжался.
— Пре-кра-тить! — скомандовала Ева Петровна.
— Разве на пионерском сборе нельзя смеяться? — спросил Климов. Выбрался из-за стола и, шагая, как циркуль, пошел к Кириллу. Спросил: — Гривенник дашь на билет?
— Дам.
Веселье усилилось.
— Смех — лучшая маскировка, — заметил Климов.
— Маскировка для чего?! — крикнула Элька Мякишева.
— Для чего угодно, — сказал Климов. — Для трусости, для подлости… У тебя — еще и для тупости.
— Пре-кра-тить! — опять потребовала Ева Петровна. — Это что за самодеятельность! Я запрещаю вам идти сегодня о кинотеатр!
— Этого запретить нельзя, — серьезно объяснил Кубышкин. — Мы ведь не с уроков уходим. Кино — это наше дело, личное.
— Они патруль хотят организовать, — язвительно сообщил Димка Сушко.
— Ага, — сказал Климов. — А что? Бывали у нас и раньше патрули: то зеленые, то голубые…
— А сейчас будет фиолетовый, как фингал под глазом, — пообещал Димка.
— Попробуй только вякнуть своему Дыбе, — сказал Кирилл.
— Векшин, Климов, Быков, в понедельник в школу с родителями, если сегодня посмеете отправиться в кино, — заявила Ева Петровна. — О вашем поведении я сообщу директору.
Климов незаметно вздохнул. Потом сказал:
— Не густо нас…
— Мне все ясно. Черепанова, закрывай сбор, — сказала Ева Петровна.
Женька встала.
— Сбор окончен;,—сообщила она и посмотрела на Кирилла. — Подождите, ребята, я с вами.
Вот тут класс притих. Даже Ева Петровна молча смотрела, как Женька идет к доске. Потом тихо и почти обессиленно Ева Петровна произнесла:
— Я сию же минуту… прямо сейчас… позвоню маме.
— Знаю, — грустно отозвалась Женька. Она с тревогой посмотрела на Кирилла, и он улыбнулся ей глазами.
— Черепанова! Ты же девочка в конце концов! — воскликнула Ева Петровна.
— А что делать, если в классе всего три мальчика?
Валерка Самойлов, сердито бормоча, заворочался за столом. Выбрался сам и выволок тяжелый портфель.
— Каждую субботу что-нибудь придумают…
— Тебя за уши не тянут, — сказала Женька.
— Не твое дело, — буркнул Самойлов.
Ева Петровна присела у стола и теперь смотрела на группу у доски спокойно, даже с любопытством. На лице ее словно было написано: «Ну-ну, интересно, что вы еще выкинете…» Но, когда громко защелкнул коробочку с шахматами и пqднялcя Райский, спокойствие ее опять исчезло.
