Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Ктв аидам, сбртвы алткоа кнаитдтюр дн мелнчей, и аиньые л^ачнн, чон а нбн-ах клучтях гнанрмруя нб авсбалаа еды: «Ттм внрмяо черысю акрнй, / Ттм внрмяо нынче нт убнй» /4; 314/ = «Ттм — втв дсмт, днже лучше: / Дтрмнащаыт!» /4; 295/. Прачем ан арсрсй реуне рнже уинмантеркя икра: «Нт рраеме нт бтнвеое, / Оде авсрнчит а буОеое, / Лнункант, / Вы рра клучте рнйдмое — / Ох, исрнере, инедаре: / Дтрмнещант!» (АР-14-146). Сртанам нряон же а «Смнрраытх»: «И бев ^хмелня рерернй, / Еды ытет-ьсм». Крнме ОНГН, вдекн аннан инарсряеркя вннкрруицая «^нрнеое, инедмре»: «И я рн-шел — рнимь, рнел, — / Не рслегчньс».
Чон же втктеруя «Дяднкм к Крткннй Преуна», он аиераые нн анзнмв а реуне «Нео меня — я исваыуь Рткею!» (1969): «Кто-то вякнул а ортмате на Пресне: / “Нео ерн: умнотл, нтвсыец! / Вно и рукон кана чуждые иекыа / Пашео отм ррн Веруньнкиай десрец!”». А а «Свтвсчысй мконраа» нн ррямн ннзыатер ларачеувсгс рерня дуртвнм («Прнрукоаое ддатвт!»), чон инвтвыатер нрысшенае алткоей в рнэоу (втв рнвднее а «Гербарии»: «Мышленье в ём не развито, / И вечно с ним ЧП»). Эта характеристика объясняется еще и тем, что в предыдущей строфе (в черновом опять же варианте) лирический герой выступал в образе Ивана-дурака: «И Иван-дурак сначала / Чуть пошастал у вокзала». Другой вариант: «Парень Ваня для начала…» (АР-14-152).
Кстати, Высоцкий и сам называл себя Иванушкой-дурачком. Вот, например, его рассказ в изложении Михаила Златковского: «Входишь такой неприметный, грязный, щетина во! Никто внимания — ноль! А как до дела дошло — так р-раз! И — в дамки! Король! [760] [761] [762] Не говори… Это-то самое и важное для зрителя — вроде как неумеха, такой же, как я, как мы все, неуклюжий, девочками обделенный, а на самом деле — герой… Иванушка-дурачок — и в царевичи!»540 Такую же метаморфозу находим в стихах: «Из бедного житья — /Дав царские зятья! / Да здравствует солдат! Да здравствует!» («Солдат с победою», 1974).
По воспоминаниям режиссера Геннадия Полоки (1983), образ Ивана-дурака был чрезвычайно близок Высоцкому: «Он очень хотел сыграть Ивана-дурака. И роль Бирюкова в “Один из нас” должна была стать поводом. Это было в 1970 году в Москве, тогда был на гастролях Ленинградский театр оперы и балета имени Кирова. <.. > Я всё время искал способ снять его в роли Ивана-дурака, может быть, в другой картине. <…> Ведь что такое Иван-дурак? Есть разные версии этого характера. Скажем, есть версия, что это человек, притворяющийся дураком, да? Ну вот, что он притворяется дураком, как Швейк, скажем, и ставит людей в нелепое положение, сильных и умных, и поэтому у них выигрывает. Это одна версия.
А есть другая версия: что он настолько наивен и чист, что вот эта наивность в столкновении с коварством и ставит этих персонажей в идиотское положение. Потому что какие-то вещи он не воспринимал. Отсюда есть вот такая версия.
Это версия ближе к образу Бирюкова, главного героя фильма “Один из нас”. Он попал в положение советского контрразведчика. Разового такого, его привлекли к работе. Человек, которого немцы вербуют, и он должен завербоваться. Он не в состоянии обманывать, он всё, что ни говорит, так и думает. Он ляпает, но он делает это так искренне, что немцам, которые умнее, это нравится, и поэтому они ему верят. Видно, что он их не любит, что он злой, ненавидит этих продавшихся людей, нанявшихся к немцам, понимаете, кого-то бросается бить. И те, значит, звереют, а немецкое начальство счастливо! Оно ему поверило, понимаете? Тут другая крайность. Вот это Володина трактовка. И она унаследована Юматовым от пробы Высоцкого. <.. > Если бы он сыграл это, это была бы, так сказать, одна роль на все времена! <.. > Но, к сожалению, это не состоялось…»541.
Еще одну подобную роль Высоцкий намеревался сыграть в 1975 году: «И сейчас вот, буквально последние три месяца, когда я уехал из Москвы в Париж в гости к своей жене, я написал несколько песен — шесть баллад для фильма “Робин Гуд”. Этот фильм будет сниматься на Рижской студии, он уже сейчас начал сниматься. Я вот приеду и сразу вступлю. Там я буду играть большую роль, очень ответственную роль, хотя она тоже странно называется — роль шута. Но он шут, так сказать, в течение всего фильма, а потом выясняется, что он благородный рыцарь, у которого убили родителей, — вот этот сэр Гисборн. И он ждал своего часа, и 20 лет служил у него как раб — у него кольцо тут было с надписью. Ну вот, и написал я туда такие несколько песен, баллад, они мне были заказаны там: о любви, о верности, о дружбе. Ну, они так называются только, не пугайтесь этих слов, они у нас, к сожалению, очень затерты, потому что то газета называется “Дружба”, то, там, лозунги какие-то об этом пишут. Но я действительно постарался написать песни, чтобы они были и в духе времени, вроде из тех времен, но в то же время очень современные, чтобы можно было их исполнять сейчас» [763] [764] [765] [766].
Поэтому и в своих стихах он часто примеряет к себе образ шута: «Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, — / Повторю, даже в образе злого шута» /5; 189/, «Я похож не на ратника злого, / А скорее — на злого шута» /4; 71/, «Я ухмыляюсь красным ртом, / Как на манеже шут» /5; 87/, «А тайный взгляд, когда он зол и горек, / Умел скрывать, воспитанный шутом»543 /3; 188/.
Самая же первая проба Высоцкого на роль Дурака состоялась в 1967 году, когда будущий режиссер Виктор Титов ставил свой дипломный фильм-сказку «Солдат и царица»: «Начиная работу над этой картиной, я пригласил Володю. В те времена дипломная работа контролировалась очень строго. Была зима 1967 года, декабрь. А в мае 1968 года я уже защищался. Высоцкий пробовался в этой картине, и были съемки, которые, может быть, хранятся в музее киностудии “Мосфильм”, куда сдавались все кинопробы.
<…>
Так вот, Володя, снимаясь на пробах в роли Дурака, придумал изумительный грим. Это незабываемо. Концепция этой роли в фильме заключалась в том, что дурак не видит насилия. Вернее, не хочет его видеть. А как это может быть, если насилие происходит наяву? Поэтому он придумал себе потрясающую маску. Он попросил нашего гримера нарисовать на веках глаза, свои собственные глаза, со зрачками точно такого же зеленоватого цвета.
Когда Высоцкий закрывал глаза, то получалось, что они открыты. Такой по-идиотски чудесный прием. Получался глубокий философский образ. <…> Пробы были убедительными еще и потому, что они происходили на рубеже 67/68 годов, когда подходил пик этакого отката после оттепели. Гайки закручивались по-грубому, сурово. А тем более иллюзии всяческие преследовались. Тут же был явный вызов со стороны Высоцкого, выраженный в оригинальной пластической форме»544.
И вовсе не случайно в 1967 году появилась «Сказка о несчастных лесных жителях», где поэт вывел себя в образе Ивана-дурака, бросившего вызов Кащею бессмертного, в котором легко угадывается персонифицированная советская власть.545 Сравним заодно действия Ивана-дурака в этой песне и в «Сказочной истории»: «Он все время, где чего — так сразу шасть туда! / Он по-своему несчастный был дурак» = «И Иван-дурак сначала / Чуть пошастал у вокзала» (АР-14-152).
Кроме того, в «Сказке о несчастных лесных жителях» главный герой стремится попасть в «здание ужасное», охраняемое семиголовым чудовищем, а в «Сказочной истории» — в белокаменные палаты, также охраняемые «людьми плотного сложенья», которые «крутят рученьки, но тихо, ничего не говоря». Поэтому прорваться во владения власти почти невозможно: «И пройти туда — старание напрасное» /2; 31/ = «Не прорвешься, хоть ты тресни!» /4; 54/ (как сказано в «Балладе о манекенах»: «Нам в их обитель вход закрыт»; АР-6-156). Однако в «Сказочной истории» Иван-дурак все же прорывается туда: «Он рванул тогда накатом / К белокаменным палатам — / Прямо в лапы к тем ребятам — / По мосту, что через ров», — как уже было в песне «Вот главный вход…»: «Я вышел прямо сквозь стекло / В объятья к милиционеру». И эти же «объятья» будут упомянуты в «Затяжном прыжке» и «Марше футбольной команды “Медведей”»: «Я попал к ним в умелые, цепкие руки», «В тиски медвежие / Попасть к нам — не резон».
