Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
А в 1977 году Высоцкий напишет «Побег на рывок», который содержит целый ряд параллелей с «Балладой о брошенном корабле»: «Задыхаюсь, гнию» = «Я, задыхаясь, думал: “Добегу ли?”» (АР-4-14) (заметим, что еще в «Песне про конькобежца на короткие дистанции» герой сетовал: «Подвела меня — ведь я предупреждал! — / дыхалка!»); «Меня ветры добьют» = «Лихо бьет трехлинейка»; «Я уверовал в это, как загнанный зверь'» = «Вот и сказке конец: / Зверь бежал на ловца. / Снес, как срезал, ловец / Беглецу пол-лица»; «Гвозди в душу мою / Забивают ветра» = «Целый взвод до зари / На мне гвозди ковал» (АР-4-14), «Целый взвод до зари / С мене дурь выбивал» (АР-4-10); «Так любуйтесь на язвы и раны мои!» = «Пошел лизать я раны в лизоля-тор»; «И гулякой шальным всё швыряют вверх дном / Эти ветры — незваные гости» = «Про тревожный звонок, / Про нежданных гостей» /5; 504/.
И еще одна песня 1977 года, которую следует сопоставить с балладой, — это «Райские яблоки»: «А бока мои грязны — таи не таи» = «В грязь ударю лицом»; «Задыхаюсь, гнию…» = «Я подох на задах…»; «Мои мачты — как дряблые руки, / Паруса — словно руки старухи»529 = «…на руках на старушечьих дряблых»; «Гвозди в душу мою / Забивают ветра» = «И Распятый над кругом висел»; «Меня ветры добьют!» = «И убит я без промаха в лоб».
***
Теперь обратимся к группе из четырех песен, объединенных сходными сюжетными линиями. Рассмотрим их попарно и сопоставим между собой.
Первая пара — это «Случай» и «Прошла пора вступлений и прелюдий…» (обе — 1971), где лирический герой поет для «большого человека»: в первой (действие происходит в ресторане) — для директора ателье, а во второй — для «ответственного товарища». И в обеих песнях отчетливо прослеживается авторская самоирония.
Если в «Случае» герою дали выпить перед тем, как он начал петь: «Я ахнул залпом и разбил бокал. / Мгновенно мне гитару дали в руки», — то в песне «Прошла пора…» — обратная ситуация: «Я не хлебнул для храбрости винца / И, подавляя частую икоту, / С порога — от начала до конца — / Я проорал ту самую “Охоту”». Здесь он не выпил и поэтому не справился с волнением, и только после того, как он спел, «большой человек», «об стакан бутылкою звеня <….> выпалил: “Да это ж — про меня! / Про нас про всех — какие, к черту, волки!”», — как уже было в «Случае»: «И, обнимая женщину в колье / И сделав вид, что хочет в песни вжиться, / Задумался директор ателье / О том, что завтра скажет сослуживцам» (совпадает даже стихотворный размер).
Почувствовав опасность этих песен, он понял, что ему придется давать объяснения коллегам по работе. Это же понимает и «ответственный товарищ», поэтому: «Тихонько, чтоб не слышали соседи, / Он взял да и нажал на кнопку “пуск”».
Директор же ателье, чтобы заманить героя к своему столику, а затем и зазвать его домой, выдал себя за «ученого по ракетам», но герой сразу же разгадал обман. А «позже на дому» директор успел «включить магнитофон в портфеле» и предложил «дружить домами»: «…Я ему / Сказал: “Давай! Мой дом — твой дом моделей”», после чего «нарочно разорвал струну / И, утаив, что есть запас в кармане, / Сказал: “Привет! Зайти не премину / В другой раз, — если будет марсианин”».
В обеих песнях поэт понимает, что потерпел моральное поражение от «больших людей»: у него не хватило мужества отказаться от приглашения развлекать их своими песнями. Однако концовка «Случая» подается уже с откровенной горечью: «Я шел домой под утро, как старик <…> Ну что ж, мне поделом и по делам <…> Не надо подходить к чужим столам / И отзываться, если окликают».
Концовка второй песни подается иронически, но к иронии здесь вновь примешана горечь: «…Ну всё, теперь, конечно, что-то будет — / Уже три года в день по пять звонков [751]: / Меня к себе зовут большие люди, / Чтоб я им пел “Охоту на волков”». Вызвано это тем, что «Охота», написанная против «больших людей», пришлась им по душе: они увидели себя не в образе егерей, а в образе затравленных волков…
О том, как возникла идея песни «Прошла пора…», известно из мемуаров Михаила Шемякина: «Рассказывая мне предысторию этой песни, Володя не мог сдержаться и снабжал повествование “крепким словцом”.
Поздно вечером Высоцкого попросили приехать с гитарой к одному немаловажному государственному чину. Правительственный дом, охрана… Дверь открыла миловидная прислуга и провела по длинному коридору, покрытому ковром, в большую, хорошо обставленную комнату, где нашего барда встретило свинообразное существо в добротном заграничном костюме.
А дальше всё было, как в скверном анекдоте. Володя пел, существо пило дорогие коньяки и одобрительно взвизгивало, часто бегало в туалет и, возвращаясь, дружески хлопало Высоцкого по плечу, пыталось совать ему в карман мятые денежные бумажки и несло какую-то высокопарную чушь. “Охоту на волков” Володя пропел трижды. И прежде чем отключиться на кожаном диване, существо блевануло на ковер и, подозвав Высоцкого, просипело в ухо, что песня про отчаянных, преследуемых волков совсем не о волках, а о нем самом и его друзьях: “О нас это, Володя, о нас!”» [752].
Впрочем, большинство чиновников и кагэбэшников прекрасно понимало, о чем на самом деле идет речь в «Охоте на волков». Обратимся к секретному письму министра культуры П.Н. Демичева в ЦК КПСС «О поведении режиссера Любимова Ю.П. в связи с подготовкой спектакля “Владимир Высоцкий” в Театре на Таганке» от 1^.11.1981: «Положение художника в обществе характеризуется так: “Гитару унесли, с нею и свободу”, “Загубили душу мне, отобрали волю, порвали серебряные струны”. <.. > Кульминации этот мотив достигает в песне В. Высоцкого “Охота на волков”, где метафорически изображается положение художника в советском обществе…» [753] [754].
Написав песню «Прошла пора вступлений и прелюдий…», равно как и более раннюю «Вот главный вход…» (после ареста в июне 1966 года), поэт сделал себе очередное профилактическое предупреждение: остаться самим собой. Поэтому песня «Случай» заканчивается соответствующим образом: «Не надо подходить к чужим столам / И отзываться, если окликают». Под словом «чужими» имеются в виду как раз сильные мира сего. Поэтому и через год в «Песне автомобилиста» лирический герой скажет: «Я в мир вкатился, чуждый нам по духу».
Теперь обратимся ко второй паре песен — это «Смотрины» и «Сказочная история» (обе — 1973), в которых главного героя приглашают развлекать песнями «солидных» гостей на деревенской свадьбе и на банкете5зз.
В «Смотринах» герой выступает в образе крестьянина (маска пролетария). Он с самого начала противопоставляет себя, свое хозяйство и жизнь соседу, у которого «пир горой»: «А у меня — сплошные передряги: / То в огороде недород, то скот падет, /То печь чадит от нехорошей тяги, / А то щеку на сторону ведет».
Можно предположить, что сосед вновь является собирательным образом советских чиновников, у которых всё благополучно и которых герой противопоставляет себе, а у него — «всё неладно». Последний мотив часто встречается в поэзии Высоцкого: «Видят все, что неладно со мной» (АР-1-109), «Подумаешь — с работою неладно!» /2; 459/, «И у меня дело неладно — / Я потерял нить Ариадны» /3; 152/, «Что-то ничего не ладится» /1; 563/, «У меня теперь дела — ох, в упадке, — / То ли пепел, то ль зола, всё в порядке» /3; 50/, «Из рук вон плохо шли дела у меня» /1; 515/, «Всё из рук вон плохо, плачь — не плачь» /2; 115/, «У меня ж, как прежде, дела / Продвигаются. / Всё ни так, ни сяк, / Наперекосяк, / Всё никак не получится!» /3; 370 — 371/, «Всё как-то наперекосяк» (АР-3-58), «Но и утром всё не так» /2; 80/, «Комом — все блины мои, / А не только первый» /1; 241/, «Я на каждом шагу спотыкаюсь» /1; 244/.
Прием персонификации противника героя в образе его соседа широко распространен в творчестве Высоцкого. Возьмем, например, «Песню о госпитале» (1964): «Но сосед, который слева, / Все смеялся, все шутил», — или «Песню завистника» (1965), в которой лирический герой выступает в маске этого завистника и противопоставляет себя соседу, как и в «Смотринах»: «У них денег — куры не клюют, / А у нас — на водку не хватает» [755] [756] /1; 175/. А в стихотворении «Подумаешь — с женой не очень ладно!» (1969) читаем: «Плевать — соседи выбили два зуба!». Здесь возникает тот самый мотив «мордобоя», о котором говорилось выше.
