Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Наряду с этим в произведениях обоих поэтов присутствуют мотивы холода, страха, отчаянья и удушья, которые испытывает любой нормальный человек, живя в тоталитарном государстве (эти же мотивы представлены у Мандельштама, жившего в еще более страшное время).
Центральной темой поэзии Высоцкого является противостояние поэта и власти, а Бродский подчеркнуто устраняется от любой борьбы, хотя свое отношение к советскому строю и коммунистической идеологии выражает недвусмысленно прямо, тем более что все прелести этого строя он испытал на собственной шкуре, побывав в лагере и психбольницах. Кстати, Высоцкий тоже побывал в психбольницах, чем отчасти и обусловлено появление у обоих поэтов темы сумасшествия: у Бродского есть стихотворение «Новый год на Канатчиковой даче» (1964), а у Высоцкого — песня «Письмо с Канатчиковой дачи» (1977).
В поэме Бродского «Горбунов и Горчаков» (1965 — 1968) врачи говорят Горбунову: «Со всем, что вы имеете в виду, / вы, в общем, здесь останетесь навеки». И этого же опасается лирический герой Высоцкого в песне «Ошибка вышла» (1976): «А вдруг обманут и запрут / Навеки в желтый дом?» /5; 389/.
Поэзию Высоцкого закономерно называют «энциклопедией советской жизни», так как по его произведениям можно детально воссоздать советскую эпоху. Между тем у Бродского также присутствуют соответствующие реалии: КГБ, Ильич, Маркс, генсек, конвой, донос, срок, барак, лагерь, тюрьма, пайка, намордник… С другой стороны, упоминания событий XX века («1 сентября 1939 года», «На смерть Жукова») у него единичны, да и срез советского общества представлен далеко не с такой полнотой, как в песнях Высоцкого.
Вместе с тем, несмотря на свою так называемую аполитичность, Бродский говорит о власти без обиняков: «С государством щей не сваришь, / Если сваришь — отберет» («Лесная идиллия», 1960-е). А в «Разговоре в трамвае» (1975) Высоцкого лирический герой обратится к своему противнику с такими словами: «“Каши с вами, видимо, не сваришь…”. / “Никакой я вам не товарищ!”» (о политическом подтексте этого стихотворения был подробный разговор в главе «Конфликт поэта и власти»).
Лирический герой Бродского не нуждается в людях и прекрасно себя чувствует без них («Запрись и забаррикадируйся», «Я не люблю людей. <.. > Вещи приятней»), а лирический герой Высоцкого, напротив, если оказывается в одиночестве, то изнывает от него, и всегда стремится оказаться в гуще людей и событий.
Наряду с религиозными мотивами в творчестве обоих поэтов нередко появляются и богоборческие. Сравним, например, оборот «перед Господом, глупеющим под старость» из поэмы Бродского «Шествие» (1961) с «усталым, старым богом» из «Баллады о манекенах» (1973) Высоцкого.
Для Бродского богом являются вещи: «А я люблю безжизненные вещи / за кружевные очертанья их» («Курс акций», 1965), «Суть жизни все-таки в вещах» («Ничем, Певец, твой юбилей…», 1970), «Что интересней на свете стены и стула?» («Не выходи из комнаты…», 1970), «“Что ты любишь на свете сильней всего?” — / “Реки и улицы — длинные вещи жизни”» («Темза в Челси», 1974), — и язык: «Язык — начало начал. Если Бог для меня и существует, то это именно язык» [3104]. У Высоцкого же люди сами являются богами — творцами истории: «Сегодня не боги горшки обжигают, / Сегодня солдаты чудо творят. / Зачем же опять богов прославляют, / Зачем же сегодня им гимны звенят?» (1965).
Примечательно, что одиночество нужно Бродскому как раз для того, чтобы разгадать суть вещей, которая заключается… в одиночестве. Получается замкнутый круг: «Одиночество учит сути вещей, ибо суть их тоже / одиночество…» («Колыбельная трескового мыса», 1975).
Многие произведения Бродского носят абстрактный характер, либо полны редких имен и сложных конструкций и содержат отсылки к малоизвестным литературномифологическим сюжетам, ' так что «их понимают лишь доценты МГУ» (Довлатов).
Высоцкий же в высшей степени демократичен, но вместе с тем ничуть не менее сложен — просто каждый понимает его на своем уровне.
Сказанное объясняет популярность Бродского главным образом в университетских кругах и популярность Высоцкого во всех слоях советского (ныне — российского) общества.
Приложение 3
Высоцкий и официальные поэты
Поскольку данная тема неоднократно привлекала внимание исследователей [3105], остановимся на двух наиболее знаковых фигурах: Вознесенском и Евтушенко, по произведениям которых в Театре на Таганке было поставлено несколько спектаклей.
Валерий Золотухин так вспоминал о тех временах: «Правда, у Вознесенского есть поэма о Ленине “Лонжюмо” (которую он написал в 1962 — 1963 годах) и стихи “Уберите Ленина с денег” (которые он написал в 1967 году). Сейчас кое-кто упрекает его за эти сочинения. Но дело в том, что он писал всё это не как конъюнктурщик, а как дитя своего времени, воспитывавшийся в советском духе, и писал всё это от души. Тогда в нашей стране было атеистическое время, люди не верили в Бога, но всем всегда хочется верить в какие-то идеалы, в какие-то высокие идеи. И поэтому советские люди верили в идеи социализма и коммунизма, верили в Ленина и в Сталина. И Вознесенский верил, когда был молодым. Тогда он и написал поэму о Ленине и стихи “Уберите Ленина с денег”, и написал это со всей силой таланта поэта-художника и с гражданским темпераментом… <…> А информации об этом [о красном терроре. — Я.К.] у народа не было. Ни о Ленине, который требовал расстреливать всех подряд: расстрелять! расстрелять! расстрелять! Ни о Сталине, который тоже не уступал ему в этом. Она появилась позже» [3106].
Однако вот ведь в чем закавыка: Высоцкий, который был младше Евтушенко и Вознесенского на пять лет, не прославлял в своих песнях ни Ленина, ни Сталина, ни коммунизм, ни Братскую ГЭС. Да и информация о преступлениях Ленина была у него еще с конца 50-х (от троюродного дяди Павла Леонидова), а о лагерях ему было известно в том числе от двоюродного брата Николая Гордюшина, прошедшего ГУЛАГ. Короче говоря: тот, кто хотел знать правду, тот ее знал.
Возможно, дело здесь еще в том, что Высоцкий принадлежал к другому поколению — 16-18-летних ребят, на которых обрушился 20-й съезд и поломал у них веру не только в Сталина, но и вообще в советский строй [3107], а Евтушенко и Вознесенский в 1956 году были уже сложившимися личностями и официальными поэтами и на подобную ломку мировоззрения решиться не могли. Кроме того, они любой ценой стремились напечататься, а для этого нужно было демонстрировать властям свою лояльность. Как рассказывал Вадим Делоне: «В ту нашу встречу Евтушенко искренне отговаривал меня от гражданских протестов. Говорил, что я гублю свой талант. Что становление поэта невозможно без публикаций. <…> Говорил, что сам он за одно настоящее стихотворение, опубликованное миллионным тиражом на всю Россию, готов написать 10 поденных, готов унижаться. Я спросил: “А не думаете ли Вы, что унижения равно убивают в Вас поэта?” Он возразил, что зато крепко стоит на ногах, набил руку, еще многое сможет…”» [3108].
В отличие от своего коллеги Александра Галича, не желавшего иметь дело с придворными поэтами и их покровителями и в итоге вынужденного покинуть страну, Владимир Высоцкий стремился найти свою нишу в советском обществе и с большим пиететом относился к тем, кто состоял в Союзе писателей, издавал свои книги и имел право на афишные выступления, поскольку и сам мечтал об этом.
По словам Давида Карапетяна, Высоцкий «чурался роли арбитра, считая, что талант искупает многое» [3109], и поэтому общался со многими деятелями культуры, в том числе с теми, у которых была сомнительная репутация.
